Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №09 за 1992 год
— Выходит, ты мне не доверяешь? Прискорбно!
— Нет, не то чтобы не доверяю. Но может не получиться с коротким замыканием, и тогда я платить не буду. Потому что под током выбраться нельзя.
— Ладно, договорились.
Все было готово. Через начальника я передал рыбаку деньги. Последние пять дней на ночном дежурстве не было ни одного охранника. Будка стояла на месте, и мы ждали только дождя, а он все не шел. Прут на оконной решетке был перепилен пилками, которые дал начальник, а распил хорошо замаскирован, мало того — его полностью прикрывала клетка с попугаем, который уже научился говорить по-французски слово «дерьмо». Мы были словно на иголках. Начальник уже получил половинки банкнот. А дождь все не шел. Ни единой капли: в это время года они бывают здесь чрезвычайно редко. Малейшее облачко, замеченное сквозь решетку окна, вселяло надежду. Но ничего не происходило. Одно только это могло уже свести с ума.
Вот уже шестнадцать дней, как все готово к побегу. Шестнадцать дней и ночей ожидания с бьющимся сердцем. Как-то в воскресенье утром начальник сам явился во двор за мной. Провел в кабинет и там протянул пачку разрезанных банкнот и три тысячи песо целыми купюрами.
— В чем дело?
— Француз, друг мой, у тебя последняя ночь, только эта. Завтра в шесть утра вас отправляют в Барранкилью. Эти три тысячи — остаток того, что ты дал рыбаку, остальное он потратил. Если господь пошлет дождь сегодня ночью — он будет ждать, где договорились. Тогда отдашь ему деньги.
Я тебе верю. Верю, что не подведешь.
Дождя так и не было.
Продолжение следует
Перевели с французского Е. Латий и Н. Рейн Рисунки Ю. Семенова
Анри Шарьер. Папийон. Часть VIII
Побеги в Барранкилье
В шесть утра явились восемь солдат и два капрала под командованием лейтенанта. Они надели на нас наручники и погрузили в армейский грузовик. За три часа мы проехали сто восемьдесят километров и уже к десяти прибыли в тюрьму в Барранкилье, которую здесь называли «восьмидесяткой». Как ни старались мы избежать этой Барранкильи, а не удалось. Большой город, главный атлантический порт Колумбии. Тюрьма тоже большая — четыреста заключенных и около сотни охранников. Построена по европейскому образцу. Две внешние стены высотой восемь с лишним метров.
В тюрьме нас встретило начальство во главе с доном Грегорио. Здесь было четыре двора, два по одну сторону длинного здания собора, где проходили службы, два по другую, служившую также местом для свиданий. Нас поместили во двор для особо опасных. При обыске у меня нашли двадцать три тысячи и маленькие стрелы. Я счел своим долгом предупредить начальника, что они отравлены, что, разумеется, не красило нас в его глазах.
— Да, далеко зашли эти французы. Носят с собой отравленные стрелы!
Пребывание в Барранкилье всерьез ставило под угрозу все мечты о свободе. Отсюда нас должны были передать французским властям. И все же Барранкилья должна стать поворотным пунктом в нашей судьбе! Бежать во что бы то ни стало! Поставить на карту все!
Камера наша располагалась в середине двора. Скорее не камера, а клетка — цементная крыша на толстых железных столбах с туалетом и умывальником в углу. В этом дворе находилось около сотни заключенных — они сидели по клеткам, встроенным в стены, окружавшие площадь примерно двадцать на сорок метров, и выглядывали через прутья во двор. Над прутьями нависало нечто вроде козырька, чтобы дождь не заливал камеры. Нас поместили в центральную клетку, день и ночь открытую обозрению всех заключенных и, конечно, охранников. С шести утра до шести вечера мы находились во дворе, могли входить и выходить когда захочется. Могли говорить и даже есть во дворе.
Два дня спустя нас отвели в собор, где находился начальник, несколько полицейских и семь-восемь газетчиков и фотографов.
— Итак, вы бежали с французской каторги в Гвиане?
— Не отрицаем.
— Какое же преступление совершил каждый из вас, получивший столь жестокое наказание?
— Неважно. Важно то, что мы не совершали никакого преступления на территории Колумбии и что ваша страна не только отказывает нам в возможности исправить свою судьбу, но и охотится на людей, выслуживаясь перед французским правительством.
— Вы нежелательный элемент на территории Колумбии.
— Ни я, ни двое моих друзей совершенно не желают оставаться на этой территории. Нас задержали в открытом море, мы вовсе не пытались высадиться. Напротив, всеми силами стремились отойти от берега.
— Французы, — сказал какой-то журналист из католической газеты, — почти все католики, как и мы, колумбийцы.
— Возможно, вы и считаете себя католиками, однако действуете вовсе не в правилах христианской морали.
— Чем же это мы вам не угодили?
— Вы сотрудничаете с теми, кто держит людей на каторге, ведет на нас охоту. Хуже того, вы делаете их работу за них! Вы отобрали у нас лодку и все, что в ней было, а между прочим, это подарок католиков с острова Кюрасао.
— И все это вы ставите в вину колумбийцам?
— Не самим колумбийцам, а их полиции и закону.
— Как это понимать?
— А вот как. Любую ошибку можно исправить. При наличии доброй воли, конечно. Разрешите нам отплыть морем в другую страну.
— Что ж, постараемся выхлопотать вам разрешение.
Я был не одинок в своем стремлении к побегу. Мои друзья мечтали о том же. Но существовала разница. После нескольких дней довольно кислого настроения они вдруг объявили, что корабль, который прибудет за нами, должен застать нас здесь. Это было равносильно признанию собственного поражения. Они уже обсуждали, что им светит за побег в Гвиане и как там с нами будут обращаться.
— Меня просто тошнит слушать всю эту муть, — сказал я. — Если хотите рассуждать о перспективах такого рода, делайте это без меня. Только евнух мирится с тем, что вы называете «нашей судьбой». Вы что, евнухи? Может, у кого-то из вас отрезали яйца? Если да, то так и скажите. Потому что, когда я думаю о побеге, я имею в виду, что бежим мы все вместе. У меня прямо мозги трескаются, чтобы сообразить, как все это лучше сделать. А бежать вшестером — это не шутка. И вот еще что — мне одному это куда проще. Если увижу, что время поджимает, возьму да и придушу колумбийского фараона. Тогда уж во Францию не отправят, раз убил ихнего фараона. Можно выиграть время. Так что одному — куда легче.
Знакомые мне колумбийцы разработали один план — в целом неплохой. Во время мессы в воскресенье утром собор всегда полон народа — приходят посетители и заключенные. Сначала все вместе слушают проповедь, затем остаются те заключенные, к которым пришли. Колумбийцы попросили меня специально сходить на службу в воскресенье, посмотреть, как все там происходит. План должен был осуществиться ровно через две недели. Они просили меня возглавить бунт. Но я отказался от этой чести: не слишком хорошо знал людей, которые должны принимать участие в нем.
Я сказал, что из шестерых французов отказались бежать двое. Все, что от них требуется,— это не ходить в воскресенье в собор. Мы же, четверо, отправимся на мессу. Собор был прямоугольной формы: в дальнем конце хоры, две двери, выходящие во дворы по обе стороны. Главный вход имел нечто вроде предбанника, там были решетки, а за решетками — с десяток охранников. И наконец, за ними — ворота на улицу. Когда собор бывал переполнен, охранники оставляли решетчатую дверь незапертой. Вместе с остальными посетителями должны прийти двое мужчин, которые передадут оружие. Само оружие пронесут женщины, спрятав между ног, и уже в соборе передадут его мужчинам. Два револьвера тридцать восьмого или сорок пятого калибра. Одна женщина передаст револьвер главарю бунта и тут же выйдет. В тот момент, когда мальчик из хора прозвонит в колокольчик второй раз, все мы кидаемся в атаку. Я должен был приставить нож к горлу начальника и сказать: «Дон Грегорио, распорядитесь пропустить нас, иначе с вами все кончено!»
Еще один человек должен сделать то же самое со священником. Трое остальных собирались направить оружие с трех разных точек в охрану, стоявшую у зарешеченной двери. Приказано было также застрелить первого же охранника, который откажется сложить оружие. Невооруженные должны выходить первыми. Священник и начальник послужат прикрытием для последних. Если все пройдет как задумано, ружья охрана сложит на полу. Часовых надо под угрозой смерти заставить войти в собор. А потом выйдем мы и закроем за собой сперва зарешеченную дверь, а потом и деревянные ворота. Предбанник для охраны окажется свободным. В пятидесяти метрах от входа нас будет ждать грузовик. Он тронется с места, только когда в него сядет главарь. Он должен идти последним. Побывав на мессе и посмотрев, как все происходит, я согласился.
