Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №06 за 1978 год
До находки березаньского письма исследователи считали, что подобного общественного развития
греческое общество достигло только полтора-два столетия спустя, да и то только в «столице» Эллады — Афинах. А если учесть, что Ольвийское государство лежало на периферии греческой ойкумены, то можно себе представить, что происходило в то время в центральных городах Греции!
Апатурий дарит надежду
Читатель наверняка обратил внимание на одну странную закономерность: из пяти сохранившихся до наших дней свинцовых посланий четыре найдены в одном и том же месте — на земле Ольвийского государства. Может быть, это следствие какой-то особой склонности ольвиополитов к использованию мягкого серого металла в качестве почтовой бумаги? Едва ли — в том же городе попалось письмо на глиняном черепке (кстати, тоже кляузное — коллегия чиновников, ведавших общественными кораблями, пишет своим преемникам по должности: «Если вы не отдадите имущество, принадлежащее Манандру, то...» На самом интригующем месте текст угрозы обрывается). Может быть, климат Ольвии обладал какими-то особыми свойствами, щадившими свинцовые весточки, подобно раскаленным пескам Египта, спасшим для науки не, одну тысячу папирусов? Опять же едва ли — по всему греческому миру сотнями находят заклятия и другие тексты на свинце. (Вот и совсем недавно в Афинах было сделано новое открытие — несколько десятков свинцовых таблиц, сброшенных в колодец, содержали клички лошадей, их стоимость и имена афинян — их владельцев. Великолепный реестр афинского всаднического сословия!)
И, словно поддразнивая наше любопытство, через год после находки письма Ахиллодора ольвийская земля подарила экспедиции Института археологии Академии наук Украины новое свинцовое послание! Да какое: той же эпохи, не менее пространное, не менее важное по содержанию и тоже с адресом на обороте! Пока новый документ приготовляется в эпиграфической «кухне» и не подан в виде специальной публикации на рабочие столы эпиграфистов и историков, преждевременно делать окончательные выводы. Более или менее ясно одно: в новом письме некий Апатурий, вероятно, управляющий имуществом богатого ростовщика Леанакта, дает отчеты своему хозяину, как обстоят дела с его должниками: кто собирается вернуть долг, у кого деньги в целости и сохранности, а у кого они грозят пропасть. И снова речь идет о чьих-то рабах.
Шестое свинцовое письмо Апатурия, бесспорно, сообщит много новых сведений, но мне кажется, едва ли не важнее другое: оно вселяет надежду, что щедрая земля порадует нас еще не одной такой находкой, что еще не одну белую страницу истории заполнят мелким бисером греческих букв неприметные на вид серые свинцовые пластинки.
Ю. Виноградов, кандидат исторических наук
«Рука ремесленника всегда чиста...»
Темная жаркая ночь Индии. На небе — звезды, на земле — масляные светильники.
Я сижу среди людей, разместившихся тесным полукольцом перед сценой театра марионеток. Место действия спектакля — средневековое индийское княжество Раджпутан — «Земля царских сыновей».
Театр — маленький переносной балаганчик. Его владелец со всей своей семьей кочует по стране, давая представление на улицах и площадях сел и городов, а иногда и просто на дорогах. Артистов приглашают и в богатые дома, где щедро оплачивают их искусство, и во дворы, где несколько семей устраивают складчину, чтобы насладиться до утра этим красочным зрелищем.
Балаганчик со стенками из пестрых тканей, пестрые костюмы марионеток, ослепительно яркие одежды женщин вокруг меня... И все это, вместе взятое, — одна неделимая материя, один ритм, одно дыхание, нечто органически тяготеющее одно к другому и сливающееся вместе.
Лишь на какой-то миг вдруг мелькает мысль — ведь ты-то тут не своя, но волна счастливого сопереживания со всеми так неодолима, что эта мысль тут же исчезает бесследно. И снова смотришь так же жадно, как и все вокруг тебя, и смеешься, как они смеются, и искренне горюешь вместе с ними, когда гибнут благородные герои.
...Скачет на пылком коне юный царский сын, разыскивая скрывающегося от него предателя, и встречает по дороге самых разных людей своей страны. Вот едет крестьянин, мерно покачиваясь верхом на верблюде. Волы в ярких попонах влекут повозку, и правит ими человек в большом пестром тюрбане, сидящий у основания дышла. Сама повозка крытая, наглухо завешенная со всех сторон расшитыми пологами, — и это значит, что везут в ней юную жену в дом мужа после завершения свадебного обряда. Приветственным и благословляющим жестом поднимает руку царевич и скачет дальше, скачет, не сдвигаясь с места, — все, кто ему встречается, проплывают по сцене слева направо. Вот он видит, как заклинатель змей пытается укротить кобру, заставляя ее подчиниться ритму напевов его дудки. Не желает кобра подчиняться, потому что это не простая серая или коричневая кобра, это «царская» кобра, черная, как ночь, и беспощадная в своем гневе. Ее нельзя подчинить, ни одному смертному это не дано, и мгновенно гибнет неразумный заклинатель от первого же ее укуса. А затем перед скачущим воином появляется танцовщица. Она пленительно изгибается, пластично заламывает над головой руки.
— ...Нет, вы только посмотрите, ведь совсем как живая! — неожиданно восклицает кто-то возле меня по-русски.
И я мгновенно возвращаюсь из мира своих воспоминаний на московскую землю, в зал выставки индийских художественных ремесел. Время действия — сентябрь 1977 года. Именно действия, так как на выставке были не только показаны произведения художественного ремесла Индии, что само по себе уже является незабываемым зрелищем, — посетители ее увидели, как работают народные мастера: резчики, ткачи, кукольники.
На глазах у всех создавались многоцветные ковры, узоры которых, как чудо, рождались среди грубых нитей, натянутых на самодельную деревянную раму станка. Источники чуда были всем ясно видны — бобины с цветными нитками, рядком стоящие на полке этого станка, полоска бумаги с шифром узора, прикрепленная перед глазами мастера. Но руки с такой быстротой вывязывали цветные узелки и обрезали нити круглым острым ножом, что глаз не в состоянии был уследить за движениями.
Рядом — резчик по слоновой кости. Ну кто не знает, что Индия издревле славится резными изделиями, что еще в Римской империи они шли на вес золота. А вот как их делают — это москвичи увидели впервые. Сидит человек в традиционной белой индийской одежде, сидит, скрестив ноги, придерживает левой рукой положенную на колени пластинку слоновой кости, а в правой у него острый металлический резец с деревянной ручкой. И все. И снова глаз не успевает за рождением тонкого кружева, витого-перевитого белого узора из стеблей, листьев, цветов и бутонов, стилизованных, причудливых, но индийских, таких индийских, что ни с чем не спутаешь.
...Кукольник закончил представление, вышел из-за ширмы. Все его окружили, благодарили, восхищались, аплодировали. Не понимая ни слова по-русски, он белозубо улыбался, кланялся всем и повторял то, что успел выучить, — «спасиба, товарищ, спасиба».
И память снова унесла меня в белый горячий город Удайпур. Там находится центр индийского народного искусства, созданный и возглавляемый любителем, знатоком и неутомимым собирателем, профессором Д. Л. Самарой.
В тот день во дворе центра сидели и работали мастера. Узорная тень деревьев передвигалась по их тюрбанам, рубашкам и рукам, по рукам, которые стремительно и уверенно обматывали ватой каркасы из палочек и обвязывали ее веревками, обтягивали выкроенными из плотной ткани и узорно вышитыми «шкурами». И выстраивались на циновках возле мастеров многоцветные слоны, верблюды, кони, быки.
В другом углу двора «рождались» марионетки-люди. Одни мастера быстрыми и четкими движениями вырезали из дерева головки мужчин, отороченные бородками, и меньшие по размеру и более тонкие по форме—женщин. Другие рисовали лица и ставили головки на просушку, третьи делали тугие тряпичные тела, прикрепляли к ним головки, руки и ноги, наряжали кукол в яркие платья: женщин — в длинные кофты и широчайшие «цыганские юбки», мужчин — в кафтаны и штаны. Я сидела на циновке под деревом и молча следила за этим чудодейством и представляла себе, как пойдут эти фигуры странствовать по дорогам Индии, как тысячекратно оживут они во время представлений.
И мелькнула тогда у меня мысль — а может быть, истоки неуловимой, естественной виртуозности народных мастеров в том, что секреты ремесла передаются из поколения в поколение, и поэтому в каждой наследственно-профессиональной группе дети уже как бы «запрограммированы» на «свое» творчество?
...Но вот мастер натягивает кусок ткани на деревянную раму, присматривается к нему, и, чувствуется, что в это время он видит всю картину, которая сейчас будет создана именно на этом куске ткани, в полном соответствии с размером, формой и назначением будущего изделия. Так где же граница между понятиями «ремесленник» и «художник»?
