Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №09 за 1971 год

— Вы не едете с нами дальше?

— Я почти не сомкнул глаз прошлую ночь. Я думаю, что мне лучше идти лечь спать.

— Но мы только начали наш разговор. Не валяйте дурака! Я еще должен вам рассказать невероятные вещи о вашем отце!

Маленький автобус покинул Сан-Паули и бесконечно долго колесил по темным улицам. Он заснул, каждое резкое торможение его пробуждало, но он снова тотчас же засыпал, несмотря на неприятное чувство, которое вызывал постоянно уставленный на него взгляд Рюди. Он по-настоящему проснулся, только когда автобус остановился. Рюди улыбался, приглаживая волосы на лбу. Казалось, что его улыбка включалась автоматически, стоило ему только коснуться своей челки. Автобус стоял около большого строения, стены которого были выкрашены известью. Здесь находился манеж, над центральным скаковым кругом возвышались трибуны, где уже расположилось с полсотни американцев, мужчин и женщин, приветствовавших появление новых зрителей радостными криками. Испанцы прошли с высоко поднятыми головами и сели в стороне. Между двумя группами воцарился холодок. Но на дорожке уже появилось пять неоседланных лошадей с голыми наездницами. Они сделали несколько кругов шагом, затем перешли на рысь. Американцы нагибались, чтобы лучше видеть, испанцы сидели на своей трибуне прямо, одним глазом посматривая на обнаженных амазонок, другим, презрительным, на американцев, куривших и испускавших крики.

— Если я правильно понял, вы заставили говорить моего отца, выставив перед ним вашу кухонную батарею?

— Дело было не в этом, мой дорогой мальчик, он стал бы говорить и без кухонной батареи, он был достаточно умен, чтобы все понимать. Вы бы предпочли, чтобы он дал себе выпустить потроха? Героизм? «Марсельеза» на ложе пыток? Взгляните перед собой и подумайте обо всех бравых солдатах, которые погибли под Сталинградом или в Норвегии. Для чего? Для того чтобы их внучки за двадцать пять марок показывали свой зад иностранцам? Старик, надо оставить героизм идиотам. Да послужит он им утешением. Если бы я был на вашем месте, я не стал негодовать из-за того, что мой отец, видите ли, открыл рот, но я упрекнул бы его в том, что он три года разыгрывал из себя героя, не положив себе в карман кругленькую сумму денег. А я хотел бы вам сказать, что монеток около него было много. Тридцать тысяч фунтов стерлингов, это сколько на нынешние франки?

— Не знаю. Но, конечно, солидная пачка.

— А если я вам скажу, что есть тридцать тысяч фунтов, которые ждут вот уже двадцать пять лет, чтобы мы их поделили между собой, что вы мне на это ответите?

— Что вы сумасшедший.

— Тридцать тысяч фунтов. Больше чем по двадцать миллионов старых франков каждому, если мы их поделим.

Он действительно казался немного помешанным. На кругу лошади мчались галопом, наездницы припали к их шеям, вцепившись в гривы. В воздухе стоял сильный запах конского пота.

— Послушай, ты славный парень, и я рискну рассказать тебе всю историю. В феврале сорок четвертого мы держали под своим контролем одну подпольную радиостанцию, у которой была связь с Лондоном. Никто в Лондоне не знал, что их передачи попадают в наши руки. Однажды мы расшифровали сообщение о том, что некто Боб должен быть выброшен с самолета во Франции. Его основная миссия состояла в том, чтобы принять командование группой, осуществлявшей саботажные акции в Нормандии, но он должен был 18 февраля быть проездом в Париже и передать тридцать тысяч фунтов стерлингов организации «Марс», потребовавшей денежных фондов. Надеюсь, можно тебе и не говорить, что я навострил ухо: тридцать тысяч — это большие деньги. Попади они мне в руки, я мог бы скрыться и отсидеться в каком-либо тихом уголке, пока кончится вся заваруха. К несчастью, время и место встречи между Бобом и представителем «Марса» были переданы по другой радиостанции, которая не находилась под нашим контролем. Единственный способ накрыть Боба и его сокровище состоял в том, чтобы напасть на след «Марса». Мы трудились день и ночь, лезли из кожи, но я опускаю все эти детали. Короче, восемнадцатого утром, когда я уже готов был поставить крест на этом деле, происходит чудо: мне выдают Луну. Луна — это твой отец. Я быстро узнаю, что у него встреча с Бобом за завтраком в ресторане «Ля Куполь», на бульваре Монпарнас. Я устраиваю мышеловку с помощью двух ребят. Теперь слушай внимательно. Я вижу, как появился Луна, которого я опознал по фотографии, и я слежу за ним внутри ресторана, полагая, что он наведет меня на Боба. Луна замечает моих ребят, у которых был действительно несколько подозрительный вид. Он спускается вниз, где туалет, покупает жетон и заходит в кабину телефона-автомата. Я стою как раз напротив у писсуара. Он говорит пять или десять секунд максимум, вешает трубку и направляется к выходу. Что я должен делать? Если я его арестую на тротуаре, в таком случае, очевидно, прощай. Боб! Ты знаешь «Ля Купель»? Огромный зал, за столиками человек двести. Если бы у меня были люди, я бы часть поставил у дверей, а с другими обыскал всех, но у меня только два человека, чтобы дело осталось между нами: нельзя же, чтобы деньги попали к Рихтеру. Улавливаешь?

— Более или менее. Но я не понимаю, куда вы клоните?

— Терпение. Ясно, что твой отец позвонил кому-то, чтобы сообщить о слежке и попросить осторожно вывести Боба, которого он, очевидно, уже заметил, когда шел в туалет. Сказано — сделано. Но бедняге Бобу в этот день решительно не везло. Отправившись из «Ля Куполь» на Северный вокзал, он сразу же наткнулся на полицейский контроль и предпочел проглотить цианистый калий. Что же касается денег, он, очевидно, сказал товарищу твоего отца, где он их спрятал после приземления. Я знаю, что с собой денег у него не было — мои ребята все-таки обшарили всех, кто выходил из «Ля Куполь» с пакетом или портфелем. И, слушай меня как следует, с тех пор никто никогда не слышал ни слова об этих тридцати тысячах фунтов. Исчезли! Испарились! Через мои руки прошли все шефы «Марса», и ни один не знал, куда девался пакет. Кроме того, разумеется, кто-то его слямзил, но у него не было охоты об этом болтать. Хитрец, который уже тогда думал, как будет жить после войны.

— Я не понимаю. Если кто-то взял деньги, то как же их можно от него получить. Он же их, очевидно, растратил.

— Ты хочешь оказать, что он пустил их в оборот. Этого сорта люди не тратятся на танцовщиц. Держу пари, он сможет нам отдать тридцать тысяч и у него еще останется на сигареты. Даже после всех девальваций.

— А зачем ему их отдавать?

— Так ведь он же их украл, старик. Это совсем нехорошо. В этом его убедить нетрудно. Вот тут-то как раз и нужен ты. Я в особом положении. Я могу, конечно, заявиться во Францию, но до поры до времени лучше этого избегать. Этот тип может послать меня ко всем чертям. «Убирайся прочь, поганый живодер, или я позову полицию». А ты, ты — сын Луны, и не твоя вина, что твой папа был излишне разговорчив. Тебя нельзя выставить за дверь. У тебя есть право, ты понимаешь? Ты молод, и тебе нужны деньги, чтобы стать на ноги.

— Но вам придется сказать мне его имя? Вы знаете, кто это?

— Ты очень хитрый! Нет, каждому его доля денег и его доля работы. Я ввожу тебя в курс дела, ты находишь типа из «Марса», который быстро разбогател после войны, а потом уже мы беремся вдвоем доить золотого тельца. Ну, что ты об этом думаешь?

— Я не знаю, что вам ответить. Все это слишком неожиданно. Я должен подумать. И есть вещи, которых я не понимаю.

— Например?

— Ну вот хотя бы я не понимаю, почему вам не удалось узнать от моего отца, с кем он говорил по телефону, хотя вы добились того, что он выдал вам всех своих товарищей?

— Так это потому, что он начал говорить почти что сразу. Мы едва только прибыли на авеню Анри-Мартен, как он уже выдал нам всю свою организацию! Я был не один, ты понимаешь, я не мог оставить у себя человека, который раскрывает нам всю сеть. Рихтер явился в отель «Лютеция» ровно через пять минут. Я позволил ему начать всю охоту, но ни слова не сказал о телефонном разговоре: пока тридцать тысяч ливров находились еще неизвестно где, у меня оставалась надежда. Та же тактика с другими типами из «Марса»; я допрашивал их о деньгах, но не говорил ни слова про телефон. Только твой отец знал, кто присвоил деньги, но я подозреваю, что он предпочел выйти из игры. Ему не было смысла ворошить грязное белье. Короче говоря, это что-то вроде наследства, которое он тебе оставил. Ты не находишь?

— Если вам угодно. Но вы уверены, что этот тип раскошелится?

— Ты его найдешь, ты вызовешь меня, и остальное — это уже не твоя забота.

Может быть, Пуарье?

Бульвар Монпарнас. Парочки полицейских прогуливаются с мечтательным видом, не сцепив, однако, свои мизинцы, как это сделали бы сенегальские стрелки. Несколько бородатых юношей, сидя на корточках, рисуют на тротуаре портреты Че Гевары и лики Христа, которые получаются похожими друг на друга и на рисующих. Недовольный глотатель огня упрямо требует, чтобы ему бросили еще одну монетку. Одиннадцать часов вечера. 31 июля. Обычный прилив машин, ищущих место для стоянки, привычное смешение макси-платьев и мини-юбок, комбинезоны и брючные костюмы, стирающие грань между полами.