Сахар на обветренных губах - Тата Кит
— Старается?! — злая усмешка сорвалась с моих губ. — Задницу свою он прикрыть старается. Хочет закрыть меня дома, чтобы никто не увидел или я не растрепала о том, что он вчера сделал.
Я вытянула с полки свободные джинсы, футболку и толстовку. Не обращая внимание на маму, переоделась из домашнего в выбранную одежду. А потом вспомнила про шею и ещё не прошедшие синяки на ней, и вместо футболки снова влезла в раздражающую водолазку. Тугой белый воротник буквально душил, но я уже привыкла терпеть.
Черная толстовка поверх водолазки, пучок резинкой-пружинкой на макушке. Руку начало саднить. Скорее всего, я сдвинула повязку узким рукавом водолазки. Пофиг. Поправлю позже. В подъезде или в туалете универа. Сейчас у меня не было никакого желания задерживаться в квартире хоть на минуту.
Снова проигнорировав маму, я обошла её стороной и зашла в наш туалет, чтобы почистить зубы и умыть лицо. На всё это я потратила не больше минуты.
Вернулась в комнату и обнаружила маму, стоящей на том же месте, где я её оставила. Она уже не упирала кулаки в бока, но не менее угрожающе стояла со скрещенными на груди руками. Пристальным взглядом следила за тем, как я закинула в рюкзак тетради и ручки. Нарочито поморщилась от запаха туалетной воды, пару пшиков которой я нанесла на себя.
— И потом ты ещё будешь обижаться, что он что-то тебе запрещает? — вопросила мама.
— Я уже давно ни на кого не обижаюсь. Обида ещё ни разу ничего мне не дала. А вот злость… — накинув лямку рюкзака на плечо, я подошла ближе к маме и заглянула в её глаза. — А злость, мама, которую ты и он щедро вскармливаете во мне каждый день, помогает хоть сколько-нибудь выживать рядом с вами.
— Так взяла бы и свалила! Дверь открыта. Собирай манатки и вали! — взмахнула мама руками, словно говоря «выметайся!».
— А ты думаешь, я здесь живу из-за любви к тебе или отчиму? — усмехнулась я с нескрываемой ненавистью. — Мне плевать на вас обоих. Если бы не Катя и знание того, во что вы её без меня превратите, то я вычеркнула бы всех вас из своей жизни ещё в тот день, когда он ударил меня первый раз, — указала я на дверь за её спиной, говоря об отчиме. — И ты, мамочка… — выплюнула я ядовито это некогда самое лучшее и дорогое в мире слово. — …вместо того, чтобы пожалеть свою дочь, ударила её по другой щеке. Так что не строй тут из себя святую. Перед учителями можешь строить из себя мать года, но для меня ты умерла в тот же день, когда умер папа. Так что я не знаю, кто ты такая и не смей мне говорить, что я могу делать, а что нет. А теперь уйди с дороги. Я опаздываю.
В маминых глазах что-то изменилось. На мгновение мне показалось, что я увидела застывшие в них слёзы, но затем она резко вскинула подбородок и с гордым видом сделала шаг в сторону.
— Хлеб к ужину купи, — бросила она повелительно мне вслед.
— Как скажете… женщина.
Глава 22
Солнце через стеклопакет припекало затылок.
Ещё не жарко, но, чем ближе обед, тем большую ненависть я начинала испытывать к толстовке и водолазке, что была на мне.
Можно было бы снять хотя бы толстовку, но тогда через тонкую ткань узких рукавов рубашки будет виден угадываться силуэт бинта. У людей могут возникнуть вопросы, подозрения, сомнения…
Вика точно докопается. Поэтому ещё одну пару мне придётся делать вид, что мне совсем не жарко.
А ещё бинт на руке вполне может разглядеть Одинцов и снова вызовет меня на допрос в свою аудиторию. Поэтому пусть лучше останется в приятном неведении и на расстоянии от меня.
Например, как сейчас.
Мы стоим в коридоре и ждём препода. Не его. Но он здесь тоже есть. Метрах в десяти от окна, у которого стою я.
Одинцов сосредоточенно слушал свою коллегу. Ей около сорока лет, но выглядит она для своего возраста отлично. Я слышала, что она недавно развелась и, собственно, этот развод послужил для неё поводом для начала лучшей жизни. Раньше она была обычной серой женщиной со скучающим лицом, но последние полгода, как раз после развода, она словно начала цвести. Серая одежда с катышками сменилась на яркую и ухоженную. У неё даже походка изменилась. Возможно, всё дело в том, что она начала носить каблуки.
В любом случае, она стала другим человеком и сейчас очень даже мило улыбалась Одинцову, касалась его бицепса через ткань рубашки, а он кивал её словам, отвечал и даже изображал подобие улыбки на своём лице.
Интересно, а он её потом заманит в свою квартиру, чтобы в трусах усадить на комод?
Или с нравившимися ему женщинами он ведет себя иначе, нежели со мной?
И почему я, вообще, об этом думаю?
Меня слегка передёрнуло.
Словно почувствовав, что я гоняю в голове мысли о нём и не испытываю при этом ничего хорошего, Одинцов посмотрел в мою сторону и поймал мой взгляд.
Едва заметно кивнул.
Поздоровался?
Рефлекторно кивнула в ответ и отвела взгляд в сторону. Сосредоточилась на профкомовском плакате, на который никто в здравом уме не обращал внимание.
— Он такой котик… — долетели до моего слуха слова неизвестных девчонок, стоящих у соседнего окна. — По-любому, под рубашкой у него всё идеально… Он, кстати, холостой… Девушка, по-любому, есть…. Эх, везёт кому-то — упираться пятками в его зад…
Думая, что речь, как обычно, о Колесникове, я неосознанно проследила за их «текущими» взглядами и поняла, что они говорят об Одинцове.
Серьёзно? Котик? Он?
Я даже не сразу сообразила, в какую сторону лучше всего закатить глаза.
Его котиком язык не повернется назвать, даже если я узнаю, что в трусах у него пушистый хвост.
Котик…
Я невольно усмехнулась и снова, будто специально, Одинцов перехватил мой взгляд.
Господи…
Он может говорить с коллегой и не пялиться по сторонам. Это, вроде, невежливо, не?
Пришлось снова отвернуться к профкомовскому плакату… и не увидеть его.
Весь обзор мне закрыла физиономия Колесникова и его вечно улыбающиеся темные глаза.
— Ну, привет, игнорщица.
— Ну, привет, смсописец, — ухмыльнулась и поправила
