(не)ваша девочка (СИ) - Арина Арская
— То есть этот хряк взгрел на деньги Рому и Тимура, под которых ты меня радостно подложила, и затащил тебя в койку. Без угроз, манипуляций и прочего дерьма?
— Он приличный человек…
Я одариваю маму звонкой и яростной пощечиной, от которой ее ведет в сторону. Оседает на пол, прижимает ладонь к щеке и приваливается к шкафу, в страхе уставившись на меня.
— Зато дочь у тебя неприличная, — накрываю лоб рукой.
— Анна? — в комнату заглядывает щуплый паренек с пакетами из плотного черного и матового картона. — Доставочка, — улыбается и добавляет, — из Интимо. Чуть вашей соседке не вручил всю эту красоту.
Глава 43. Лжецы и лицедеи
А в пакетах кружевная красота. Несколько комплектов белья, шелковые сорочки и халатики. И все такое тоненькое, невесомое и изысканное, будто шили все эти трусики и бюстгальтеры волшебные эльфы, а не люди. Мама у шкафа всхлипывает. Откладываю белые трусики и перевожу на нее спокойный взгляд:
— Ты еще тут?
— За что ты так с матерью?
— Вот такая я неблагодарная и бессовестная дочь, — с холодным равнодушием улыбаюсь, — но и мать у меня под стать.
— Как ты смеешь?
— Смею, мама.
— Верни Андрюшу…
— Нет.
И происходит нечто. Мама раскрывает рот в крике. Голосит, бьет кулаками по полу, и в этот момент заходит хозяйка квартиры. Стоит в проеме, испуганно наблюдает за истерикой моей мамы и спешно покидает комнату, чтобы через минуту прибежать со стаканом воды.
— Да что же это такое, — она протягивает рыдающей маме стакан. — Милая, что же вы так кричите? Тише, тише…
Усаживается рядом, утирает слезы и поглаживает по спине. Зло и с презрением зыркает на меня:
— Что ты творишь?
— Ничего. Трусики разглядываю.
Мама воет и жалуется Татьяне Павловне, какая я сука и гадина. Ударила ее, Андрюшу спрятала и снюхалась с двумя уголовниками, которые трусы кружевные покупают. И ведь как стелит! На секунду я чувствую жгучую вину, однако вместо “прости, мамочка” я говорю:
— И хорошие трусики, между прочим.
— Бессовестная! — рявкает Татьяна Павловна.
Я бы могла рассказать свою версию событий, но это сродни оправданиям. Мама умеет играть жертву, и ей стоило не в педагогический поступать,а в театральный.
— Довела мать! — Татьяна Павловна встает и шипит. — Проститутка! Мужиков водишь! А ведь такой приличной девочкой казалась! Такой милой! Змея подколодная!
С отвращением окидывает взглядом белье, разложенное на кровати, и шипит:
— Ни стыда, ни совести.
То ли я заразилась от Тимура и Ромы их пренебрежением к остальным, то ли я и в правда сука, но меня не трогают слова Татьяны Павловны. И мне удивительно легко выслушивать оскорбления, что потоком льются на мою голову.
— И дальше что? — спрашиваю я, когда Татьяна Павловна замолкает.
— Ах ты… — она задыхается в возмущениях и вскидывает руку на дверь, — собирай вещи и съезжай!
— Один вопрос, — я мило улыбаюсь, — Наташа позвонила и наябедничала?
— Она рассказала, чем ты занимаешься… — Татьяна Павловна скалит желтые зубы. — И как тебе не стыдно сейчас смотреть мне в глаза?
— Почему мне должно быть стыдно? — тихо посмеиваюсь. — Я никому ничего плохого не сделала. Ну, сплю с двумя мужчинами за деньги, но вам-то какое дело? Я же вас не заставляю за этим наблюдать или участвовать.
— Мерзавка…
Мама с воем прячет лицо в ладонях.
— И кроме денег, — поднимаюсь на ноги и шагаю к двери, тряхнув волосами, — я получаю удовольствие.
Оглядываюсь с ехидной улыбкой на бледную Татьяну Павловну. Как приятно быть бесстыдной сукой, которой и дела нет до осуждения других. Да, шлюха. Да, дрянь, но милую и скромную Анечку никто не ценил, поэтому получите и распишитесь.
— За что мне такое наказание? — неразборчиво бубнит мама в ладони. — Не так я тебя воспитывала.
— Да, воспитывала ты меня самоотверженной овцой, — открываю шкаф, — но что-то пошло не так.
Снимаю с перекладины плечики с одеждой и кидаю на кровать:
— Мама, ты ведь была моим примером для подражания, — невесело смеюсь, — ты была идолом, только вот внутри у тебя не золото, а говнецо.
— Не смей так с матерью говорить! — взвизгивает Татьяна Павловна. — Она тебя растила, поила…
— Это была ее прямая обязанность, — открыто и твердо смотрю в ее глаза.
— Неблагодарная… — Татьяна Павловна качает головой и подходит к подвывающей маме. — Пойдемте, дорогая. Я вам ромашки заварю.
Помогает встать и уводит прочь из комнаты. Моя размеренная тихая жизнь летит кувырком, а складываю вещи и подпеваю под нос веселую песенку. Я не знаю, куда мне идти, но страха не чувствую. Возможно, меня накроет позже.
— Ань, — в комнату заглядывает Наташа, — тебе помочь?
И так мило улыбается, будто я не по ее вине меня выгнали со съемной квартиры. Кругом одни лжецы и лицедеи, и Рома с Тимуром со своей честностью неожиданно выигрывают среди остальных. Удивительно, два негодяя раз и возвысились в моих глазах.
— Я сама справлюсь.
Замечаю взгляд Наташи на пакетах из-под белья. Сколько зависти в ее глазах.
— Я могу посмотреть? — она переводит алчный взгляд на меня. — Это же…
— Нет, не можешь, — обескураженно вскидываю бровь. — Ты, мать твою, серьезно?
— Ну и сука же ты…
— Ищи своих спонсоров, — собираю волосы в хвост.
— Это всего лишь трусы, — Наташа сжимает кулаки и горделиво приподнимает подбородок, — но любви ты среди них не найдешь.
— Да я ее и не жду, Ната, — застегиваю чемодан и расправляю клетчатую сумку. — Ее мне не обещали. В этом и прелесть, Наташ. Все честно.
— Шлюха.
— Но ты сама была не против с Тимуром и Ромой, — закидываю в сумку футболки. — И, Наташ, они отличные любовники.
Бьет кулаком по косяку и уходит, а я смеюсь. Громко и заливисто.
— И чтоб вы знали, — доносится злой голос Наташи, — она еще и аборт сделала.
Вскрик матери, и я застегиваю сумку. Какой абсурд! И как ловко некоторые люди выворачивают ситуации и приправляют их ложью.
