Иван Ильин - Русский Колокол. Журнал волевой идеи (сборник)
Сам Макарий об этом своем труде говорит: «а писал есми и сбирал и в едино место их совокуплял дванадесять лет, многим имением и многими различными писари, не щадя сребра и всяких почастей».
Собравшиеся в «Российское Царствие» части Русской Земли и русского народа должны были знать и свое историческое прошлое, чтобы уяснять себе свое настоящее и определять задачи своего будущего. Рядом с местными летописями и их сводами на Руси, около митрополии уже давно вырабатывались общерусские «митрополичьи», летописные своды. И именно при митрополите Макарии совершилось завершение этой работы составлением самого полного общерусского летописного свода, случайно только не получившего его имени и известного под именем Никоновского, как напечатанного в XVIII столетии со списка, принадлежавшего патриарху Никону. При Макарии же было закончено и составление так называемой «Книги Степенной Царского Родословия», в которой впервые дано изложение русской истории на основе ее единства, понятого в смысле ее единения с ее историческою властью, «от варяга Рюрика» до «царя и великого князя Ивана». С именем Макария связано и устройство Печатного двора, типографии. «Изыскивати мастерства печатных книг» в Москве стали не только «повелением» царя Ивана IV, но и «благословением» митрополита Макария.
Конечно, и распространение христианства среди язычников Московского государства было деланием Макария. Еще в бытность свою архиепископом Великого Новгорода он организовал миссию в Водской пятине (части нынешних Петроградской и Новгородской губерний, а также Финляндии). Как митрополит, он ее ведет среди лопарей (у Белого моря) через приснопамятного преподобного Трифона Печенгского и его сотрудников. Завоевание царств Казанского и Астраханского возложило на русскую православную миссию новую задачу. Но какую инструкцию дал Макарий первому Казанскому архиепископу Гурию в 1555 году? – «Всякими обычаи, как возможно, приучать ему татар к себе и приводити их любовью на крещение, а страхом их ко крещению никак не приводити».
Такова была деятельность митрополита Макария, если мы на нее посмотрим в тех, только главнейших ее проявлениях, которые доступны короткому очерку. Но где же его личная жизнь? – может спросить читатель. Она целиком в его деле, в его служении Церкви и Земле. Лишь в предсмертной своей болезни, в исходе 1563 года, восьмидесятилетний старецмитрополит вспомнил о ней, когда уже «изнемогал» в своей тяжкой «немощи». Он молил царя: «отпусти меня в мое постриженье», т. е. в Пафнутиев Боровский монастырь, где он юношею познал впервые сладость иноческой молитвы и как человек хранил воспоминание этого момента своего личного счастья во всю свою долгую жизнь. Царь отказал: Макарий был слишком велик в своем сане и значении для Земли, чтобы глава ее мог позволить ему окончить свою жизнь в монастырском уединении. И митрополит подчинился царской воле.
Для себя он привык не искать личных утех. Себя он сознавал простою и неотделимою частицею двух великих сил, которым имя русская Церковь и русская Земля. О себе он писал в своих Минеях-Четьях: «всех молю и коленома касаюся… да вспоминают смиренную и грешную мою душу в святых своих ко всесильному Богу молитвах».
И. И. Лаппо[92]Православие и государственность
Ходячая фраза, утверждающая, что «Церковь аполитична», требует внимательного и ответственного анализа. В ней заключается целый ряд исторических ошибок, религиозных соблазнов и государственных опасностей.
В слове «а-политична» – первое «а» равносильно отрицательному (=не). Что же отрицается им? Партийность ли Церкви? Или призвание Церкви к завладению светскою властью? Или ее живое и творческое отношение к государственному строительству вообще? С самого начала ясно, что на эти различные вопросы могут и должны быть даны совершенно различные ответы.
Церковь, конечно, не есть политическая партия. Она вообще не «партия», т. е. (буквально) не часть: она призвана не к делению и разделенности, а к мировому единству и всецелости (=«кафоличности»). Православная Церковь утверждает за собою религиозную истину о бытии Божием, о смысле мироздания и о спасении человеческой души; другие религиозные учения и исповедания – суть для нее не равноправные церковные «партии», а неистинные учения и неверные исповедания. Юриспруденция и политика могут условно признавать «множество» разных «Церквей»; но религиозно-верующий знает одну, единственную, истинную Церковь, истина которой (согласно его вере) свободно озарит и соединит однажды все человеческие души.
Итак, Церковь не может признать себя религиозной партией. Тем более она не есть политическая партия.
Церковь есть религиозный союз. Политическая партия не есть религиозный союз.
Церковь имеет догматы, таинства и каноны. Политическая партия их иметь не может и не смеет.
Церковь исходит из веры и ею строится дух человека. Политическая партия исходит из соображений государственной целесообразности и хозяйственной пользы и ими направляет внешнее поведение человека.
Церковь по установлению своему благодатна; она есть орудие Царства Божия. Политическая партия устанавливается человеческим произволением и есть порождение земной государственности.
Церковь ищет перерождения души и духа. Политическая партия ищет государственных и хозяйственных реформ.
Церковь не ищет светской, государственной власти. Политическая партия добивается именно светской, государственной власти.
Церковь не борется силою и понуждением. Политическая партия добивается для себя именно права бороться понуждением и силою.
Итак, по самому существу своему и по всему существу своему Церковь не может и не должна становиться политической партией; а политическая партия не может и не смеет становиться Церковью. Церковь, становящаяся политическою партиею, унижает и извращает свою природу.
Но этого мало: Церковь не может и не должна связывать себя ни с какою бы то ни было политическою партиею, ограничивая доступ к себе другим партиям. В каждой партии могут участвовать люди разных исповеданий; а в каждую Церковь могут входить люди разных партий. Принадлежность к политической партии сама по себе не может быть тем смертным грехом, за которым следует церковное отлучение. Связанность Церкви с одною партиею делает ее партийною Церковью; этим она низводит свое представление о Царстве Божием до уровня политической целесообразности и изменяет своей кафоличности; в то же время она придает данной политической партии значение благодатной исключительности и тем сеет величайший соблазн в душах.
Точно так же Церковь не призвана к светской власти, к ее захвату и подчинению. Церковь и государство взаимно инородны, подобно тому, как инородны Церковь и политическая партия: по установлению, по духу, по достоинству, по высшей цели и по способу действия. Государство, пытающееся присвоить себе силу и достоинство Церкви, творит кощунство, грех и пошлость. Церковь, пытающаяся присвоить себе власть и меч государства, утрачивает свое достоинство и изменяет своему назначению. Государство не может действовать благодатно: установлять догматы, совершать таинства, растить Царство Божие. Церковь не должна брать меча – ни для насаждения веры, ни для казни злодея, ни для войны. Бесспорно, государство выше политической партии так, как родина в целом выше всех своих частей; но и партия и государство остаются учреждениями человеческого порядка и земного ранга[93].
В этом смысле Церковь «а-политична»: задача политики – не есть ее задача; средства политики – не суть ее средства; ранг политики – не есть ее ранг.
Но означает ли это, что Церковь не должна стоять в живом и творческом отношении к государственному строительству и к бытию Родины?
Отнюдь нет. И Русская Православная Церковь в истории всегда поддерживала и впредь будет поддерживать это отношение к русскому государству.
Церкви есть дело до всего, чем живут или не живут люди на земле. Ибо живая религия есть не одна сторона жизни, а сама жизнь и вся жизнь. Все, чем живут или не живут люди – или уводит их от Царства Божия, или ведет их к нему; и Церковь обо всем этом может и должна иметь свое суждение, – открытое, авторитетное, одобряющее или осуждающее. Но это суждение должно иметь своим мерилом именно Закон Божий и Царство Божие; а отнюдь не политическую целесообразность и не хозяйственный или партийный интерес. И это суждение никогда не должно проводиться в жизнь на путях светской государственности. Церковь вправе благословить и не благословить; она вправе анафеманствовать. И в суждениях своих она должна блюсти свою полную религиозную свободу и независимость, не угождая и не приспособляясь, а если надо, то приемля и гонения (Иоанн Златоуст, Филипп митрополит, патриарх Тихон).
