Лабиринты любви - Эвелина Гольдман
Не знаю сколько я там просидел, плача. Слышу, как тихо открывается дверь. Пришла. Слышу голос. приближение.
Дорогой, что случилось? — поднимаю глаза и вижу бледное лицо. Не хочу видеть, не хочу запоминать, не хочу.
— Собирай свои шмотки и проваливай, — пусть валит из квартиры. Пусть валит из жизни. Пусть валит из моего сердца.
Разве что забрав его с собой…
Глава 39. Гордей
Вижу её потерянный взгляд, испуг. Делает вид, что не понимает, что происходит. Вот я и узнал правду о тебе, Ангел.
— Я не понимаю, — стоит, смотрит на меня своими невинными глазами. Ненавижу их. Они влюбляют, а п потом обманывают.
— Что тебе не понятно, — говорю охрипшим голос, поднимаясь и направляюсь к ней, — я сказал тебе собирать вещи и проваливать, — она вздрагивает и сгибается от моего тона.
— Почему? Что случилось? — как мне это надоело. Как же надоела эта ложь.
— Ты не понимаешь? — она машет головой и смотрит на меня. Нет, не хочу смотреть ей в глаза, — Ты шлюха, которая на моей спиной трахалась с этим стариком, ну и чего тебе не хватало? — пьяный мозг перестает соображать, я чувствую только боль.
— Гордей, любимый, — на этих словах дёргаю её на себя, она упирается руками мне в грудь и кривиться.
— Не называй меня так, шлюха, просто не смей, — её глаза наполняются слезами. Она машет головой из стороны в сторону.
— Я ничего не понимаю, я не понимаю, — вторит заикаясь, — я не с кем, никогда, — дергаю еще раз, она пускает слёзы.
— Зачем тебе нужны было красть эти деньги? все так же не понимаю я, — зачем тебе нужно это? Сколько он платит тебе? — она вытаращивает глаза.
— Ты думаешь, что я…,- захлебывается слезами, — я не брала, — пощечина. Я ударил её.
Она почти беззвучно падает на пол от пощечины, накрывая щеку рукой. Дрожит, тихо плачет. Трясется. А мне её не жалко, она сделала мне больнее, она убила меня.
— Ты думала, что я не узнаю об этом? — наклоняюсь, — думала, что дальше продолжишь прыгать, то на него, то на меня? Думала, что я буду терпеть это? Не узнаю?
— Да про что ты говоришь? — крича подскакивает. Еще одна пощечина. Она заваливается на комод, жмурясь от удара, скатывается на пол.
— Я тебе сейчас говорю, а ты слушаешь, — пауза, делаю вдох, — ты собираешь свои шмотки, и валишь из моей жизни, из города, и я тебя больше никогда не вижу. Хуй с деньгами, просто вали и никогда не возвращайся, — говорю громко, на каждом слове она вздрагивает. Грудак щемит, а на на глазах скапливаются болезненные слезы. Будто в глаза песок.
— Встала, — кричу я, поднимая её за локоть. Она тянется безжизненным телом и становится на ноги, немного сутулясь, — ты меня услышала?
— Почему ты так? — смотрит на меня, слезы скатываются по её щекам, капая крупными каплями на её блузку, — почему? — я морщусь, стараюсь не смотреть на нее, ухожу на кухню, доставая из шкафчика сигареты и коньяк, а она идёт за мной, — ответь, — пауза, — пожалуйста, — просит.
— Почему? — оборачиваюсь на нее, — я поступаю еще слишком хорошо с такой, как ты, просто вали, — подкуриваю.
— Мы же хотели семью, — бьет в сердце. Выстреливает.
— Семью? — оглядываю её с ног до головы, — семью от шлюхи я точно не хотел, — я хотел семью с той Ангелиной, которая была у меня.
Она смотрит на меня пару минут, пять, десять, разворачивается и уходит. Курю одну, затем следом вторую, третью. Заливаю все коньяком, чувствую, как сжимается сердце. Слышу, как она тихо передвигается в спальне, слышу, как она собирает вещи. А я стою и смотрю на город, потихоньку зажигаются огни, которые растягиваются в кляксе. Шаги, она сзади, я знаю. Чувствую.
— Гордей, пожалуйста, — оборачиваюсь и вижу её с сумкой, с той которой я её забрал к себе. Явно не для того количетва одежды, которая у нее появилась. Ну ничего бабок хватит, дадут.
— Закрой рот и вали, — зажмуриваюсь, — я не хочу больше никогда тебя видеть, — смотрит, сгорбившись стоит на том же месте, — вали нахуй из моей жизни.
— Это правда, что ты поспорил на меня? — задает. Откуда узнала, или же знала с самого начала?
— Правда, — сразу отвечаю, а она молчит, — и выиграл, ноги ты раздвинула быстро, а теперь вали, — и она уходит, тихо захлопнув дверь. Смотрю в окно, как она хромая идёт за угол, где пропадает навсегда для меня.
Быстрым шагом иду в комнату и вижу, что гардеробная полна её вещей, ноутбук стоит, телефон лежит, украшения, которые я подарил тоже сняты, она оставила их на тумбочке. В ванной тоже много её бутыльков, сгребаю все и сваливаю на на кафель, разбивая. Запахи смешиваются в один приторно сладкий, а я скручиваюсь в позе эмбриона и плачу.
Господи, за что?….
Глава 40. Лина
Под ногами мокро от луж, сумка насквозь промокла, как и я. Ощущение, что сердце не бьется вообще. Поясница отдано жуткой болью по всему позвоночнику.
За что? За что? За что?
Сто раз этот вопрос возникает в голове, почему он так со мной? Неужели я ему так быстро надоела? Он кричал про измену, но ведь он знает, что он для меня был первым. Почему?
Пробегая улицы, одну за другой, я не перестаю плакать, просто кричу. Хочется волосы рвать от боли…
За что он так? Ведь я его любила… Я любила его больше жизни.
«Семья от шлюхи», — эхом отзывается в голове. За что? Спор, спор на меня. На человека. Как так можно.
Пробегаю парк, ноги уже еле двигаются, низ живота болит, а спина не выравнивается. Рука сильно затекла от тяжелой сумки. Я не взяла ничего, все оставила. Мне не нужно, я ушла с тем, с чем пришла. Вижу окна бабушки, забегаю в подъезд, блузка неприятно липнет к телу, делая холодно. Стучусь в дверь, а когда она открывается, я просто падаю.
— Господи, Лина, — голос бабушки слышится где-то далеко, — внученька, что с тобой? — я не могу ответить, я не могу дышать. Помогите мне. Мой ребенок, —
