Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №05 за 1984 год
Вся жизнь летучих рыб проходит в верхних слоях воды. Кажется, что эти рыбы есть в океане всюду, что они почти равномерно заселяют всю тропическую зону. Но простейшие подсчеты количества летучек, выпрыгивающих из воды, свидетельствуют об ином. Если двигаться от берега в сторону открытого океана, летучих рыб сначала будет немного. Затем, над глубинами 1000—2000 метров, количество их заметно возрастет, а в открытом океане снизится и будет держаться примерно на одном уровне до противоположного побережья. Там все повторится: над теми же примерно глубинами численность летучих рыб возрастет и опять упадет над мелководьем. Это не исключает, конечно, случаев, когда в безжизненном, казалось бы, открытом океане вдруг объявляется словно оазис, в котором не только летучие рыбы, но и другие обитатели моря. Правда, площадь таких «оазисов» невелика.
Вообще говоря, сравнение океана с пустыней неуместно — так они различны, но сходство есть, и оно принципиальное.
Что такое оазис в пустыне? Это место, где возникли условия для образования повышенной биологической продуктивности. И в океане тоже. Биологическая продуктивность начинается от растений — почти единственных поставщиков органического вещества на планете. А для них нужны: солнце, углекислый газ, вода и минеральные соли. И солнца, и углекислого газа в пустынях и океанах хватает. Но в пустынях нет воды, а поверхностные слои в океане, где протекает фотосинтез, часто обеднены минеральными солями. Это лимитирующие факторы. Где в пустынях возникают оазисы? Каждый скажет: там, где есть вода. Ну а в океанах? Там, где обеспечен доступ к поверхности минеральных солей.
Минеральных солей в океанах очень много, но они находятся на больших глубинах, и оазисы в океане образуются там, где есть условия для проникновения солей вверх, к дневной поверхности.
Вблизи экватора с востока на запад идут два течения примерно параллельно друг другу. Вода в них вращается вокруг оси течений, причем в разные стороны,— получается, что глубинные слои, обогащенные минеральными солями, как бы подсасываются на поверхность. Так в результате «эффекта поперечной циркуляции», как называют это явление, образуется здесь зона повышенной продуктивности.
Вот к этим оазисам и тяготеет большинство летучих рыб и другой океанской живности.
Способность к планирующему полету дает летучке возможность покидать воду в случае опасности. Однако и воздух не дарует надежную защиту.
Однажды я стоял на верхнем мостике и наблюдал за птицами. Рядом с судном довольно часто можно видеть пернатых. Маленькие черные качурки — их еще называют морскими ласточками — исполняют свой полет-танец за кормой, что-то хватая клювиками с поверхности воды. Низко над судном и рядом с ним барражируют олуши, напоминающие современные сверхзвуковые истребители: вытянутое в струнку острое тело, посаженные несколько сзади узкие крылья.
Другие птицы могут часами парить за судном, как бы эскортируя его. Я часто недоумевал: зачем им это надо? Что за выгоду они себе в этом находят? И вот стою и вижу, как черно-белая птица с длинным пером, торчащим из середины хвоста, и разбойными глазами парит рядом с судном — совсем недалеко от меня,— изредка взмахивая крыльями. Я внимательно рассматривал ее и вдруг уловил брошенный в мою сторону изучающий взгляд.
Не знаю, сколько продолжалось бы это взаимное изучение, но тут из-под носа судна вырвалось несколько летучих рыб, птица заложила крутой вираж и скользнула вдогонку. Она черной тенью неслась над волнами, неотвратимо настигая жертву, но...
Всплеск! — и рыба опять в воде. Неудачник обескураженно замахал крыльями, совершил круг, набрал высоту, словно раздумывая, возвращаться ли на прежнее место или отвалить в сторону... Но нет! Опять подлетел к судну, сделал несколько взмахов, пристраиваясь поудобнее, и застыл неподвижно, изредка покачиваясь в струях воздуха. Мне стало смешно, но тут я опять поймал его взгляд, брошенный в мою сторону. Он как бы подмигнул мне, говоря: «Видел, как я ее? Ничего! Мое от меня не уйдет!»
Без специальных приборов трудно определить, какое расстояние может преодолеть по воздуху летучая рыба. Как правило, летит она недалеко, особенно когда море неспокойно. Мелкие рыбехи обычно вылетают целыми стайками и тут же плюхаются в воду. Крупные держатся группами по две-три и летят солидно и подальше.
Рекордные по дальности полеты я наблюдал у Гвинеи. Был такой штиль, что совершенно зеркальная вода не нарушалась ни одной волной, кроме «усов», разбегающихся от носа судна. Вода расступалась неохотно, словно это была какая-то вязкая жидкость, вроде глицерина. Вдруг из-под носа судна выскочила летучка и начала разгон. Каждый удар хвоста рождал круги, подобные тому, что остаются на воде от брошенного камня. Наконец рыба взмыла на высоту одного-полутора метров и полетела, слегка покачиваясь с крыла на крыло. Вот она снизилась, опять коснулась хвостом воды и снова взмыла. И так несколько раз. Как правило, летучка делает по два-три таких цикла, не больше, но эта улетела так далеко, что я даже в бинокль не смог увидеть, где же она скрылась в воде.
Днем рыбы летят всегда в сторону от нашего курса. Я не знаю исключения из этого правила. В светлое время они никогда не поднимаются хотя бы на уровень борта среднего траулера, то есть на высоту двух-трех метров. Но зато ночью рыбы этому правилу изменяют, шлепаются на палубу, а оттуда — прямой путь на сковородку. В одном из рейсов — на тропическом этапе плавания — наш судовой кот Васька даже отказался от своего «довольствия» и перешел жить на палубу, стал питаться только летучими рыбами. От наших приношений он брезгливо отворачивался. Каждую ночь он устраивал засаду на летучих рыб, утаскивал добычу под траловую лебедку и съедал ее со зловещими подвываниями, хотя никто и не покушался на его «пайку».
Рекорд высоты полета рыбы я тоже наблюдал ночью. Дело было на вахте второго штурмана, то есть между нулем и четырьмя часами утра. Наверное, ближе к нулю, помнится, темнота была — глаза выколи! Я находился в рубке. Второй штурман восседал на своем сиденье-седле, привычно вглядываясь в ночь. В темноте рубки светились лишь огоньки приборов. Вдруг раздался сильный сочный звук, словно в стекло рубки кто-то залепил спелым помидором. Штурман от неожиданности так резко отпрянул, что свалился с седла на палубу. Мы зажгли свет и ахнули: на стекле, как раз напротив лица штурмана, виднелось бесформенное пятно.
Уже догадываясь, в чем дело, я выбежал из рубки и прямо под ней, на чехле траловой лебедки, нашел летучку с разбитой головой.
Я дописываю эти строки и поглядываю в иллюминатор своей каюты. Погода свежая. Ветер срывает пену с гребней изумрудных волн. И мне хорошо видно, как вылетают из воды то поодиночке, то группами летучие рыбы и уносятся в стороны, оставляя после своего исчезновения быстро тающее белое пятно всплеска.
Прилипалы и другие
...Мы ждали встречи с судном, работающим в паре с нами. Это небольшое суденышко выполняло гидрологические работы. Помимо всего прочего, оно везло для нас почту, полученную на рыболовной базе, а посему мы с нетерпением ждали его появления.
За плечами была большая траловая съемка со всеми присущими ей «удовольствиями»: 18—20-часовым рабочим днем, натруженными спинами, исколотыми, изрезанными руками, на которых образовались специфические мозоли от слизи рыб и кальмаров; тысячами промеренных рыб, кальмаров и креветок; заполнениями траловых карточек, бланков биоанализов, массовых промеров и так далее и тому подобное...
Я скинул рубашку, улегся грудью на леера и бездумно уставился на море. Вдруг в воде мелькнула какая-то тень. Я вгляделся и узнал красавицу корифену. Лобастая, изящная, сверкающая пронзительной голубизной спины и на виражах — золотом плавников и брюха, она плавно скользила вдоль борта, не делая для этого, казалось, никаких усилий.
Кто-то подошел сзади, постоял рядом и вдруг заявил, показывая на корифену: «О! Прилипала появилась! Значит, должны быть мероу!»
От нелепости этого высказывания и безапелляционности тона я потерял дар речи и мог только, хлопая глазами, молча смотреть на подошедшего.
Это надо же додуматься! Королеву эпипелагиали (так по-научному называются верхние слои океанской толщи) — золотую корифену — обозвал прилипалой да свалил в эту же кучу и мероу!
Наверное, надо пояснить, в чем тут дело. Корифена — это крупный и прожорливый хищник, охотник за летучими рыбами, одна из красивейших рыб, каких я видел. У нее узкое, высокое тело. Голова спереди сплющена с боков и образует эдакий аристократический лоб, придающий рыбе — в сочетании с низко расположенным, как бы недовольно поджатым ртом — надменный вид.
Мероу, напротив, обитает не в верхних слоях, а вблизи дна, на глубинах не более ста-двухсот метров. Это рыба из семейства каменных окуней, и действительно она напоминает карикатурно увеличенного речного окуня коричневого, оливкового и серого цветов. Мероу из рода промикропс может достигать размеров, сравнимых с размерами человеческого тела.
