Журнал Российский колокол - Российский колокол, 2015 № 7-8
– Вот те раз, а говорил – не куришь, – усмехнувшись, произнес Дмитрия.
– С тех самых пор я не курил «Беломор». Сибирь-матушка, русский мороз-дядюшка, медведь-батюшка, топор – брат родной, – вдруг без акцента нараспев произнес Генрих.
– Значит, бывал у нас, коль так шпрехаешь по-нашему. А где, если не секрет? Может, пути-дорожки наши пересекались? – запыхтел папиросой Дмитрия.
– Ленинград – Сибирь.
– Хорошие университеты прошел. А я вот южнее был. Первый Украинский. Закончил в Будапеште, там меня и зацепило.
Дальше курили молча. Каждый из них думал о своем. И недоверие друг к другу постепенно уходило вместе с дымом папирос. Из дома Фрося позвала пить чай.
Разговор за столом явно не клеился, и гости начали собираться.
Растерянные от этой неожиданной встречи, оказавшиеся в этот вечер по воле судьбы вместе в этом небольшом стареньком домике на бывшей окраине Кенигсберга, а теперь в центре обступившего дом микрорайона Калининграда, стояли они друг перед другом – бывшие когда-то враги, а теперь просто пожилые люди. Жизни их перемолол «молох» войны. Не смогли они прожить так, как хотелось, – радостно и счастливо, без боли и утраты.
И вот, подчиняясь какой-то внутренней силе, которая позволяет людям понимать друг друга без слов, они вдруг прямо на пороге крепко обнялись.
Дом примирил в этот вечер своих хозяев, он старался согреть их одинаково. Дом, как человек, имеет душу. Это место, откуда берет начало река жизни. И как далеко ни уплываем мы по ней, все равно возвращаемся назад. Это единственная река в мире, которой нет ни на одной географической карте…
Черный аист
Люблю слушать дождь. Сначала первые капли бесшумно появляются на стекле. Минута, другая – и, наконец, замысловатая дробь дождя-барабанщика ударяет по карнизу. Проходит какое-то время, и, вобрав в себя тысячи капель, водяной поток устремляется мимо окна вниз по водосточной трубе и с грохотом вырывается на свободу.
Нет, я не сумасшедший. Это, наверно, от одиночества. Все, что осталось там, за больничными стенами, в той жизни, которой я теперь лишен, здесь воспринимается совсем по-другому.
Лечащий врач – Аглая Филипповна, седенькая старушка с добрыми глазами, единственный мой постоянный слушатель, как-то сказала:
– Это очень красивая и печальная история, мой мальчик. Но она противоречит канонам. Так не может быть.
Зима показалась мне, как никогда, очень долгой. Но вот, наконец, пришла весна. Надеюсь, что-то должно измениться в моей судьбе.
Главное для меня сейчас, в самом деле, не сойти с ума. Там, за окном, люди гуляют по улицам, ходят друг к другу в гости. Здесь можно только одно. Я придумал себе это сам. Каждую ночь я гуляю по памяти…
1Мое детство было счастливым. Любящие родители, заботливые дедушки и бабушки. Каждый день – праздник. Скажи мне кто-нибудь тогда, что есть другая жизнь, я бы не поверил. Будущее было ясным и понятным. Сначала университет, потом престижная работа в банковской сфере – в традициях семьи. Дальше законный брак с Леркой, моей первой и единственной любовью. Ну, и долгая, счастливая жизнь в кругу детей и внуков.
«Первый звоночек» прозвенел на вступительных экзаменах в университет. Поставив свое «Я» выше мнения преподавателя, я с треском провалился, несмотря на «безграничную помощь» родителей.
– Ума наберешься, мужчиной станешь, – вынес свой вердикт на проводах в армию отец.
Попал в погранвойска, на Дальний Восток. Места – первозданные. Какое приволье! А воздух! Первое время даже голова кружилась. Вот что значит вырваться из «каменных джунглей» города.
– Курорт на два года и совершенно бесплатно, – объявил по прибытии на заставу сопровождающий нас офицер.
Удивительно, но служба мне понравилась. Первое дежурство на границе, частые подъемы по тревоге – была в этом какая-то забытая романтика детских игр в казаки-разбойники, но уже по-взрослому. Койки в казарме стояли в два яруса. Соседом по «второму этажу» оказался парень моего призыва. Даже не помню, кто из нас первый предложил держаться друг друга. «Дедовщины», которой пугали на гражданке, на заставе не оказалось. Но вдвоем все-таки было проще. Моего нового друга звали Вовкой. Был он этаким не по возрасту хозяйственным мужичком. В новой для меня армейской жизни чувствовал себя как рыба в воде. Это сразу заметил наш старшина, прапорщик Гудков, и назначил его каптером, «своей правой рукой», как он любил говорить на построениях.
Старшина готовился к уходу на пенсию, больше пропадал на охоте и рыбалке, чем на службе. В руках у Вовки незаметно сосредоточилась вся хозяйственная власть в роте. Но наши с ним дружеские отношения не изменились. Часто вечерами после отбоя, закрывшись в каптерке, мы попивали чай и болтали «за жизнь».
Почту на заставу привозили раз в неделю из города. Больше всего писем приходило от Лерки, родители писали реже. Как-то в один из таких вечеров Вовка обратился ко мне с неожиданной просьбой – почитать мои письма. Покраснев, объяснил причину. Так я узнал, что он детдомовский.
Тот, кто служил в армии, знает цену письмам. Их ждут от родителей, друзей, любимых девушек. Каждое письмо – это как билет туда и обратно, в другой мир под названием «гражданка». Знать и верить, что тебя любят и ждут, что ты не один – вот что такое письмо.
Постепенно родители и Лера привыкли к Вовкиным приветам, и мои письма стали нашими.
На погранзаставе разрешалось иногда «браконьерничать». Свежее мясо к солдатскому столу никогда не мешало. Вовка оказался прекрасным стрелком, и старшина часто привлекал его к «королевской охоте». Так мы называли между собой охоту, которую организовывало начальство для проверяющих, приезжающих к нам на заставу. Зверя непуганого было полно. Егеря в погранзону не заходили. «Стреляй не целясь, не промажешь», – любил шутить наш старшина.
Под Новый год, после одной такой охоты, Вовке объявили отпуск. Ребята завидовали ему «по-черному», за глаза в курилке называя холуем. Но тот не обращал внимания на эти разговоры. Вид у него был и без того растерянный и подавленный. Многие посчитали тогда, что ему стыдно, и оставили в покое. Но настоящую причину, кроме меня, не знал никто. Ему некуда было ехать.
Тогда я посчитал, что делаю благородный поступок, помогаю другу в трудную минуту.
Вовка уехал в мой город, к моим родителям, к моей Лерке.
* * *Мне перестали давать по вечерам лекарства. Аглая Филипповна спрашивает уже несколько дней о моих снах. Беззастенчиво вру что сплю «без задних ног». Хотя каждую ночь вижу один и тот же сон: черный аист вьет гнездо на верхушке старого засохшего каштана под окном. Я стучу по стеклу кричу чтоб улетал, – и просыпаюсь. А потом до утра не могу заснуть.
Когда небо звездное, решетка на окне превращается в игральную доску. Можно играть звездами в шашки с самим собой, оставаясь победителем и побежденным в одном лице. Так и в жизни. Сказав правду, остаться виноватым. И наоборот, солгав – добиться прощения и сочувствия на условиях нужного молчания. Правда стала многим не нужна. Она заставляет задуматься. Так как теперь жить? По закону или по совести?
2Вовка вернулся на заставу под старый Новый год. Как Дед Мороз, привез кучу подарков и новостей. Мы всю ночь просидели в каптерке, отмечая его приезд. И уже под утро приняли решение: после дембеля ехать вместе ко мне. Мы рисовали радужные планы нашей будущей гражданской жизни. До конца службы осталась одна весна.
Был у нас на заставе живой талисман – медведица. Год назад наряд задержал браконьеров, когда те пытались скрыться на машине из погранзоны. У них изъяли автомат Калашникова, два карабина и свежую шкуру медведицы. Задержанных передали милиции, а через два дня на том самом месте ребята нашли маленького медвежонка. Так на заставе появилась Галочка. Имя ей такое дали за яркое белое пятно на груди. Выкормил ее из соски наш повар ефрейтор Бочкин. Незаметно Галочка превратилась в Глафиру Федоровну, большую стройную медведицу с черной пышной, блестящей, шелковистой шерстью. Любимым ее местом была, конечно, солдатская столовая. Здесь она проводила почти все свое время, ни на шаг не отходя от своего кормильца – повара Бочкина. Для отдыха Глафира облюбовала старую яблоню за казармой. Я раньше и не знал, что здесь, на Дальнем Востоке, медведи живут на деревьях. Наш замполит рассказал, что медведь забирается в верхнюю часть кроны дерева, садится в развилку, сламывает ветки, объедает их и кладет под себя. После таких жировок на деревьях остаются гнезда медведей, а крона оказывается обломанной почти наголо. Такое гнездо оборудовала себе и наша Глафира. Добродушнее зверя нельзя было представить. Особенно Глафира любила фотографироваться. Каждый дембельский альбом украшали ее фотографии.
И вот, когда до дембеля оставалось сто дней, на заставу нагрянула очередная проверка из Москвы. Наш командир решил прогнуться перед начальством. Была организована большая королевская охота. Но закончилась она неудачно. Охотники такую пальбу открыли, чуть друг друга не перестреляли. Наверно, много выпили. Слава богу, баня у нас была мировая, ею эта охота и закончилась.
