Журнал «Если» - «Если», 2009 № 02
— Через десять минут, — отвечаю я.
Сна уже окончательно нет. Я лишь трясу головой. Неужели гремлины действительно существуют? До сих пор мы довольствовались только набором слухов, легенд, коллекцией сплетен, которые, как считает Платоша, зарождаются из ничего. Якобы кто-то где-то, естественно в полночь, заметил выглядывающую из-за угла страшноватую тень. Якобы ведьму с птичьими кривыми когтями. Правда, когда отважился подойти, там уже ничего не было. Или четверо рокеров, возвращавшиеся под утро с очередного сейшена, видели сгорбленного урода, карабкающегося, как таракан, по отвесной стене. Рассказывали, что урод даже обернулся и злобно пискнул. Правда, подтвердить свой рассказ они опять-таки не смогли. Или один из туристов, зачем-то бродивший ночью, пожаловался потом, что его укусило некое мохнатое существо, имеющее громадные уши и огненные, пылающие во тьме глаза. Он из-за этого целую неделю болел. Были, кстати, и некоторые косвенные следы: поцарапанная штукатурка на двух-трех домах, погрызы, как от острых зубов, на дверях и воротах, выбитое однажды стекло трамвайчика. А, например, Аспарагус, с которым я был немного знаком, недавно выложил в блог очередную сенсацию: якобы у него дома был полтергейст, мебель сдвинута, шторы сорваны и брошены на пол, постель смята, будто на ней кто-то валялся. Это при том, что в квартиру не мог войти никто, кроме него.
Сообщение комментировали иронически. Аспарагусу в основном советовали меньше употреблять. А если уж перебрал, сидеть на Земле.
Но то — Аспарагус.
Джефф Обермайер, знаете, это совсем другой разговор.
На всякий случай я беру с собой меч. Это, конечно, глупо — чем может помочь красивая никелированная игрушка? Разве что слегка кого-нибудь напугать. Меч, однако, довольно длинный, тяжелый, с острым сужающимся концом, которым при случае можно и ткнуть. Как бы там ни было, но с мечом я ощущаю себя гораздо увереннее.
Обермайер действительно ждет меня у Трех Тополей. Это там, где Безымянная улица заканчивается Глухим тупиком. Место, надо сказать, не очень приветливое: каменная стена, огораживающая границу квартала ремесленников, задники четырех домов, которые хозяева поленились доделывать. Ни одного светящегося окна, ни одной двери, которая показывала бы, что здесь кто-то живет. А названо оно так, потому что в свое время тот же Дудила вдруг загорелся энтузиазмом и «высадил» на углу сразу три дерева. Аль его честно предупреждал, что из этого ничего не получится: мощности сервера недостаточно, чтобы поддерживать сложную динамическую конфигурацию. Надо либо использовать модель типа «мультяшка», уплощенный рисунок, фактически — простой аппликат, либо писать и встраивать в данный участок совершенно самостоятельную утилиту. То есть именно то, чем я занимаюсь последние дни. Но разве Дудилу переубедишь? Дудила унылый-унылый, но если уж что-то втемяшилось, его не собьешь. Вот и чернеют теперь на перекрестке три мертвых веника, три подагрических древесных скелета, как будто сожженные молнией. Ни листика на них, ни движения. Сучья раскинуты в стороны, точно от внутренней боли. Некоторым, кстати говоря, нравится. В блогах неоднократно высказывались, что это придает месту колдовской колорит.
Так или иначе, я вздрагиваю, когда от одного из бугристых стволов темным призраком отделяется Обермайер и, сделав три легких шага, перегораживает мне дорогу.
Он по-прежнему без берета. И его жесткий ежик по-прежнему отливает старческим серебром. И глаза у него по-прежнему расширенные, сумасшедшие, словно он знает то, чего не знает никто.
— Ну что, идем?
Я нервно пожимаю плечами.
Это только считается, что тупик тут абсолютно глухой. На самом деле в конце его, между домами, наличествует узкая щель. Двум встречным здесь разойтись трудновато, но если все же протиснуться, то попадаешь в сутолоку ремесленного квартала: вытянутые дворы, продолжающиеся один в другой, неожиданные повороты, за которыми открываются мелкие лавочки и мастерские. Непривычная в городе теснота, впечатление Средневековья. Так и кажется, что сейчас вынырнут откуда-нибудь солдаты в кирасах.
— Здесь, — останавливаясь, говорит Обермайер.
Я лишь теперь замечаю, что в руках у него — палочки, соединенные тонкой никелированной цепочкой.
Вот те раз!
Оказывается, Обермайер ходит с нунчаками.
Мы напряженно вглядываемся в темноту. Впрочем, темнота эта, по сравнению с темнотой на Земле, весьма относительная. В городе и ночью все видно так, как будто он чуть-чуть озарен изнутри, как будто его просвечивает, вырисовывая детали, некий рентген. Аль утверждает, что это самопроизвольная адаптация: программа подстраивается под то, чего мы хотим. Мы хотим видеть ночью — значит, мы будем видеть. А если не захотим — станет непроницаемый мрак. Так или иначе, сумерки здесь необыкновенно прозрачны: я различаю даже блеск медных заклепок на ближнем строении. И не лень было хозяину их набивать? А если уж говорить о более далеких координатах, то прекрасно виден купол Стеклянной ротонды в квартале эльфов. Он так и переливается в пустоте. И отлично видна башня с часами, которые показывают сейчас половину четвертого.
В общем, всё, кроме гремлина.
— Н-да…
Обермайер заметно обескуражен. Он скребет ногтем череп, так что слышен шероховатый прерывистый звук, сворачивает нунчаки, которые, блеснув в воздухе, наматываются ему на ладонь, достает из заднего кармана берет и, как панаму, натягивает его по самые уши.
— Н-да… Вроде бы сюда поскакал…
Я дипломатично молчу. Искать гремлина здесь — занятие совершенно бессмысленное. Он может часами прятаться между лавочками, мастерскими, перебегать по дворикам, прошмыгивать у нас за спиной.
Нечего и пытаться.
— Что ж… Тогда извини…
На всякий случай мы пересекаем квартал. В проулочках, в щелях его, в закутках царит сумеречная тишина. Никаким гремлином, разумеется, и не пахнет. И лично я думаю, что в действительности никаких гремлинов в городе нет. Платоша тут безусловно прав. Это только легенды, фантомы, рожденные нашим коллективным сознанием, нашим страхом перед бесплотной, черной, всепоглощающей пустотой, перед нечеловеческой тьмой, которая нас окружает. Ведь невозможно жить на пленочке бытия, нельзя беззаботно, на тающей паутинке, кружась, лететь в никуда. Ведь это даже не космос, к которому мы привыкли за миллионы лет — просто бездна, ничто, развоплощенная экзистенция. Возможно, эманация смерти, как это однажды определил тот же Платоша. И что тогда? От смерти на паутинке не улетишь.
Эти мысли вгоняют меня в депрессию. Я хочу вернуться домой, лечь в постель, натянуть на голову одеяло. Будет день — все как-нибудь образуется. Хорошо еще Обермайер буквально через минуту приходит в себя и произносит страстную речь о том, что давно пора организовать в городе постоянные ночные дежурства. Триста лбов зарегистрировано у нас на данный момент. Три взвода, целую роту можно сформировать. А по ночам выползает всякая нечисть. Свободные граждане, кабальеро… ну, разгильдяи каких поискать!..
Он распространяется на эту тему довольно долго. Не знаю, кем уж является Джефф Обермайер там, на Земле, но то, что он имеет военный опыт, сомнению не подлежит.
Может быть, даже где-нибудь воевал.
Я отвечаю ему:
— Завтра будет Большой Чат — можешь внести предложение…
— Большой Чат?
— Ну да, ты разве извещения не получал?
Обермайер резко поворачивается ко мне. Вероятно, за тем, чтобы высказать свое мнение о Большом Чате. Мне это мнение, впрочем, давно известно. И вдруг приседает, выставляя ладони, готовый принять удар.
Вот он — гремлин!
Мы к тому времени уже покидаем квартал ремесленников. Теперь перед нами — две сонные улицы, расходящиеся под острым углом. Одна из них, как я помню, завершается у Эльфийских ворот, а другая, пошире, метров через четыреста обрывается в никуда. Тот участок города еще не застроен. Дом же, который они обтекают, образован крыльями флигелей, поставленных встык. Между ними, естественно, сгущается темнота, и я вижу, как из нее выдвигается уродливая опасная тень.
Гремлин оказывается крупнее, чем я ожидал. Вместе с раковинами ушей, оттопыренными над башкой, он, вероятно, доходит мне до груди. Глаза у него действительно пламенеют, как угли, а когда он противно, тоненько верещит, становится виден частокол акульих зубов.
— Берегись!.. — кричит Обермайер.
Дальше все происходит в одно мгновение. Обермайер крякает, распрямляется, взмахивает рукой — никелированные нунчаки, вращаясь, несутся по воздуху.
Шарики их предвещают верную смерть.
Гремлин, впрочем, тоже времени не теряет. Он подбирается, точно крыса, как-то весь даже складывается, уминаясь чуть ли не до земли, и вдруг бешено, невероятным прыжком взвивается вверх.
