Журнал «Если» - «Если», 2009 № 02

Журнал

«Если», 2009 № 02

ПРОЗА

Евгений Лукин

Чичероне

Я же не виноват в том, что ваше существование бессмысленно! Я виноват лишь в бессмысленности своего существования.

В наши дни городской двор крайне редко представляет собой замкнутое пространство — он принадлежит сразу нескольким домам и неуловим в своих очертаниях. Обычно это сквозной лабиринт сообщающихся промежутков, слишком тесных, чтобы стать жертвами точечных застроек, зато вполне способных вместить клумбы, деревья, игровые площадки, гидранты, мусорные контейнеры, безгаражный автотранспорт.

Наверняка существуют какие-то карты, какие-то планы с точным обозначением границ, однако бумаги бумагами, а жизнь жизнью. В моем понимании, двор — это территория обитания одного отдельно взятого городского дурачка.

Не знаю, в чем тут причина, но два дурачка в одном дворе ни за что не уживутся. Мне, во всяком случае, такого наблюдать не доводилось.

Явление загадочное. Почему бы в любой из многоэтажек не завестись сразу двум несчастным (по другим сведениям, счастливым) существам, искаженно воспринимающим нашу, с позволения сказать, действительность? Тем более, что, согласно статистике, число их увеличивается с каждым днем.

Возможно, вторая штатная единица просто не предусмотрена, иными словами, экологическая ниша рассчитана строго на одного. Возможно. И покуда жив тот, кто ее заполнил, остальные кандидаты на должность обречены прикидываться более или менее нормальными людьми. Так сказать, теряться на его фоне.

Момент возникновения вакансии уловить практически невозможно. Во-первых, дурачки в большинстве своем долгожители (подчас кажется, что они вообще не имеют возраста), во-вторых, если исчезают, то незаметно. Проходит несколько месяцев, прежде чем сообразишь, что дерганый, улыбчивый Коля куда-то делся, а вместо него объявился одутловатый, вечно обиженный Валек из третьего подъезда. Другое дело, что не всяк, считающийся психически здоровым, станет тратить жизнь на подобные наблюдения.

Отношение к дурачкам, как правило, благожелательное: приятно видеть того, кто заведомо глупее тебя. Если и поколотят порой бедолагу, то либо по незнанию его статуса, либо в связи с собственными не слишком высокими умственными способностями. Соблазнительно предположить, что поколотивший сам со временем займет нишу поколоченного, но это уже так, тоска по справедливости.

В каком-то смысле мне повезло. Есть же люди, дважды видевшие комету! Так и я. Лет семь назад незримый колпак с погремушками, оставшийся от канувшего в неизвестность Коли, увенчал, как уже было сказано, бритую, приплюснутую башку губастого Валька. Жили мы тогда еще на той квартире. Потом у меня пошли косяком собственные неприятности — развод, раздел, размен и в итоге переезд на окраину, где мне вновь выпала возможность наблюдать похожую историю.

Местного дурачка звали Аркашей. Внешне чем-то он напоминал приснопамятного Колю, но только внешне. Совершенно иная личность. Ловелас. Прожженный ловелас. Не пропускал ни одной юбки, причем осмотрительно выбирал женщин среднего возраста. Тинейджериц опасался и, наверное, правильно делал — слишком уж велик риск нарваться на отмороженного бойфренда. А может, и впрямь нарвался пару раз — с тех пор и зарекся.

— Верочка! Верочка! — журчал он, проворно ковыляя за грандиозной эйч-блондинкой лет этак сорока. — Ты когда за меня замуж выйдешь?

— Иди в попу, Аркаша, — лениво бросала та через обширное плечо. — У меня вон муж есть.

— Муж — старый. А я — молодой.

Между прочим, так оно и было. Молодой. Довольно ухоженный. Надо полагать, кто-то из его родителей еще оставался в живых.

— Я скоро в Америку поеду, — не отставая, хвастался Аркаша. — Мне яхту надо купить. А потом опять приеду. У меня прокурор знакомый. Он нам все устроит…

И только-только начал я привыкать к его подслеповатеньким глазкам и умильной улыбочке, как он вдруг взял и пропал. Не думаю, что скончался; скорее всего, некому стало о нем заботиться и сплавили Аркашу куда-нибудь под врачебный надзор.

Естественно, меня разобрало нехорошее любопытство: кто его заменит теперь? У кого из обитателей окрестных домов соскочит рычажок в мозгу? Ибо, повторяю, двор — как собор. Без юродивого он просто немыслим.

Гожусь ли я сам на столь ответственную роль? Вряд ли. Хотя, возможно, со стороны могло показаться, что у меня все к тому данные: сидит человек день-деньской на скамеечке у подъезда, смотрит стеклянным взглядом на проходящих, от разговоров уклоняется, на что живет — неизвестно, а главное — все время о чем-то думает. Если присесть рядом, встает и уходит.

Тем не менее себя я из списка исключил. Отобрал трех кандидатов — и промахнулся со всеми тремя.

Он поравнялся с моей скамейкой и, не удостоив взглядом, сосредоточился на нашей девятиэтажке, словно бы прицениваясь. Такое впечатление, что собирался купить ее целиком, однако не был еще уверен в целесообразности такого приобретения. Выглядело это довольно забавно, поскольку наряд потенциального покупателя скорее свидетельствовал о честной бедности, нежели о сверхприбылях: ношеный серенький костюм, ворот рубашки расстегнут до третьей пуговицы — по причине отсутствия второй. Плюс стоптанные пыльные туфли некогда черной масти. Я уже встречал этого субъекта во дворе и не однажды, знал, что проживает он в соседнем подъезде, пару раз мы с ним даже раскланялись.

— Дом, — неожиданно произнес он. — Жилой дом.

Замолчал, прислушался к собственным словам. Потом заговорил снова:

— Жилой, потому что в нем живут. — Подумал и уточнил: — Люди.

«Опаньки!» — только и смог подумать я.

Давнее мое предположение подтверждалось на глазах: пробки и впрямь перегорают по очереди. Дурачок умер — да здравствует дурачок!

Судя по всему, внезапный преемник Аркаши был одинок. То ли вдовец, то ли старый холостяк. Скорее первое, чем второе. Маниакальной аккуратности, свойственной убежденным противникам брака, в нем как-то не чувствовалось. Да уж, кого-кого, а его я точно в расчет не принимал. Почему-то мне всегда казалось, что резонеры с ума не сходят. Собственно, что есть резонер? Ходячий набор простеньких правил бытия, которым почему-то никто вокруг не желает следовать. Ну и при чем тут, спрашивается, ум? С чего сходить-то?

Однажды я краем уха подслушал его беседу с соседкой. Узнал, что дети должны уважать старших, а если не уважают, виноваты родители — воспитывать надо.

Все, что до сей поры произносил этот человек, не являлось продуктом мышления, но добросовестно затверживалось наизусть в течение всей жизни.

И вот поди ж ты!

— Минутку! — взмолился он. — Дайте посчитать. В каждой примерно по четыре человека. Четыре на четыре и на девять… — Окинул оком подъезды. — И еще на пять… — Пошевелил губами, умножая в уме. — Где-то около тысячи.

С болезненным интересом я следил за развитием его мысли.

— Все вместе? — с тревогой переспросил он себя. — Нет. Жилплощадь изолированная. Квартира. Это… м-м… такая емкость высотой чуть больше человеческого роста… запираемая изнутри…

Резко выдохнул, словно перед чаркой водки, хотел, видно, продолжить, но не успел, застигнутый врасплох очередным собственным вопросом:

— Зачем собираться всем вместе, чтобы жить порознь?

«А действительно, — подумал я. — Зачем?»

— Ну… так принято, — выдавил он наконец.

Я не разбираюсь в психиатрии, однако в данном случае тихое помешательство было, что называется, налицо. Либо у горемыки обвальный склероз, и он отчаянно перечисляет вслух самые простые вещи, пытаясь удержать их в памяти, либо шизофрения, она же раздвоение личности: сам спрашивает — сам отвечает.

Впрочем, возможно, одно заболевание другому не помеха.

— Не в наказание, — продолжал он с тоской. — Просто живут.

Запнулся, утер пот со лба. Отщепившаяся часть души откровенно издевалась над бывшим своим владельцем.

— Зачем так много людей? — прямо спросила она.

— Родину защищать, — не удержавшись, тихонько промолвил я.

Как выяснилось, очень вовремя.

— Родину защищать, — повторил он с облегчением двоечника, уловившего подсказку. Измученное лицо его просветлело, но тут же омрачилось вновь. — Родина. Это где родился. Я? В Советском Союзе. Только его уже нет.

Меня он по-прежнему в упор не видел. Глядя с сочувствием на жалобно сморщенное чело новоявленного нашего дурачка, я достал сигареты, закурил, кашлянул. Бесполезно. Жердиной огреть по хребту — не заметит.

— Теперь Россия, — с достоинством выговорил он. — Российская Федерация. Потом… Как это потом? Потом — не знаю…