Лариса Михайлова - Сверхновая американская фантастика, 1996 № 08-09
Снизу донесся взрыв хохота.
К черту все. Поборов отвращение, он встал и, спустившись вниз, прошел через кухню в зал кафе, где сидели странные люди, ожидающие НЛО.
Мэри Элис улыбнулась ему, Бун уселся на прежнее место. Она принесла кофе, сахар и сливки. Старика с супом уже не было, и его пустой стул одиноко выделялся в битком набитом кафе. За столиками шла обычная провинциальная болтовня.
Вот вляпался-то. Попал в типичный, захолустный «Наш Городок».
Однако, что-то все-таки было не так. Здесь чувствовался какой-то заряд возбуждения и ожидания чего-то грандиозного: то ли начала феерии, то ли взрыва бомбы.
— Где, черт побери, Юл? — закричал толстяк в клетчатой рубашке и кепке. — Пора бы ему уже быть здесь.
— Никогда он раньше не опаздывал, — добавил кто-то.
— Я заходил к нему домой. Но там никого, кроме собаки.
— А может, он услышал зов? — во всеуслышание спросил Билли. — Может…
Тут он вдруг замолчал, и все повернулись к нему. По радио сообщили, что на улице 65 градусов по Фаренгейту[2] и облачно.
— Может быть — что? — спросил толстяк.
Билли бросил взгляд на Буна и отправил в рот порцию картофеля.
— Да ничего. Ничего такого.
В разговор встряла Мэри Элис.
— Я хочу, чтобы вы все познакомились с мистером Буном. Его грузовик сломался на шоссе сегодня днем. Едва удалось дотянуть к нам на стоянку. (Тут же со всех сторон посыпалось: «привет», «какой ужас», «как дела?»). Я сказала ему, что Юл отремонтирует грузовик.
— Чёрта с два, — бросил коротышка в коричневом мятом костюме, едва видневшийся из-за стойки. — Юлу и колеса на телеге не выправить.
«Классная дама» строго взглянула на него:
— Перестань, Клод. При чем тут это?
— Но ведь это правда, — возразил он едва слышно. — И мы все знаем это, Рита.
С места поднялся седовласый мужчина и заговорил, тыкая перед собой столовым ножом:
— Знавал я одного такого на войне.
Кто-то недовольно хмыкнул. Седой метнул взгляд на обидчика, и даже радио как-будто заговорило тише.
— У нас после сильного обстрела полетел передатчик. Этот самый солдат должен был его отремонтировать. Он пошел на разведку и не вернулся. А враг был совсем рядом.
Он уставился в пространство, широко раскрыв глаза. Бун постарался представить, какая же картина всплыла у старика в памяти в этот момент, но понял, что не способен.
— Все шли и шли! Отовсюду! Все небо полыхало пожаром, — он опустил глаза, лицо вытянулось от тяжелых воспоминаний. — Потерять столько отличных друзей!..
Он сел, уставясь на свои бутерброды.
— Слыхали мы все это, — сказал Клод и отхлебнул пива. — Может, отдохнешь чуть-чуть?
— Перестань, Клод, — снова сказала Рита.
Тут и Бун, сам себе удивляясь, вступил в разговор:
— А что это была за война?
Клод повернулся на стуле:
— Да какая, черт возьми, разница, что за война. Все они одинаковы.
Ого! Ну извини, засранец.
Рита осторожно поставила чашку на блюдце. Бледность тонких рук и цветочная вязь на платье делали ее похожей на хрупкую старинную фарфоровую статуэтку.
— Пит тоскует по своим друзьям, — она посмотрела на Буна. — Пит — герой войны. — Затем уже Клоду. — Я понимаю его. Мне тоже недостает моих друзей.
Боль потери изменила ее голос. Это тронуло Буна.
— Там, где я выросла, у меня было два маленьких друга, — продолжала она. — Близняшки — две горошины в одном стручке. — Она хихикнула, вспоминая. — Родители разрешали нам ходить друг к другу, и мы часто играли во взрослых. А еще у нас было потайное место, куда мы тоже любили наведываться и где поверяли друг другу секреты. Это была лучшая пора моей жизни, — трясущейся рукой она поднесла чашку к губам. — Затем мы неожиданно переехали. Наверное, из-за войны. Я никогда их больше не видела, но…
— … но я думаю о них каждый день, — ехидно подытожил Клод.
Бун поискал, чем бы запустить в коротышку.
Клод ударил кулаком по стойке:
— Что толку реветь-то? Может они и уехали, обалдев от твоего хныканья.
Тут встал толстяк в клетчатой рубашке.
— Всё, хватит, Клод — не знаю, какая муха тебя укусила, но я живо могу вышвырнуть тебя отсюда. Смотри, что наделал, — он показал на Риту, которая уткнулась в розовый платочек. Бун подумал, не улизнуть ли ему отсюда.
Человечек скукожился в своем костюме, как будто хотел спрятаться в нем.
— Простите, — примиряюще сказал он, но потом снова повысил голос. — Черт возьми, Джо, почему каждый раз, когда собираемся вместе, мы вынуждены слушать одну и ту же дребедень? — Он обвел рукой зал. — Билли рассказывает, каким он был замечательным атлетом, пока не отравился газом. Лу Энн любит путешествовать, узнавать новые места, знакомиться с разными людьми. Куда ты сейчас собираешься, Лу Энн? Что-то я не видел твоего чемодана у двери.
Лу Энн — молоденькая и хорошенькая женщина — обиженно отвернулась.
Джон шагнул к стойке. Бун почувствовал, как от напряжения по спине побежали мурашки.
Клод все вертелся на стуле, продолжая представление:
— Вот Джереми — научное светило. Эдит — великая актриса! — Его голос издевательски звенел. — Джон, расскажи как ты потерял семью в уж-жасной аварии и как тебе до сих пор снятся кошмары. О Господи! Почему бы нам не придумать что-нибудь новенькое? Все эти истории уже осточертели! Как и эта вонючая еда!
Он смахнул чашку со стойки. Чашка разбилась прямо у ног Мэри Элис, разбрызгав по полу кофе черной звездой.
От чемпионского удара в челюсть Клод как тряпочный растянулся на полу у ног Буна. Мешковатый коричневый костюм с человеческим лицом.
Бун напрягся, не зная, что делать. То ли броситься поднимать Клода, то ли скорее уносить отсюда ноги. Все принялись охать и ахать.
Джон помог Клоду подняться. Вставая, коротышка уцепился руками за стол Буна. Он помотал головой и тихонько выругался, только Бун смог расслышать. Затем обтер рукавом рот и застонал. «Господи, — подумал Бун. — Его сейчас еще и вырвет прямо на меня.» Бун протянул ему салфетку, но когда Клод поднял голову, выяснилось, что он цел и невредим — ни крови, ни синяков, ни выбитых зубов. Маленький паршивец оказался крепким орешком. Пошатываясь, Клод прошел к дальнему концу стойки, сел и снова помотал головой.
— Пардон, — пробурчал он.
— Ладно, — отозвался Джон, уже сидя на стуле и прикуривая сигарету.
«Хорошие дела», — подумал Бун.
— Эй, Бун, — обратился к нему Джон, затягиваясь сигаретой, — а ты куда направляешься, вверх или вниз?
— Вниз. В Литл Рок.
— М-м. Ты как будто бы городской. Что же ты там забыл?
— Может, работу найду.
— Что за работа?
Бун почувствовал тяжесть в желудке.
— Я… ну, вообще-то я актер. Немного преподавал. А сейчас сойдет любая работа, какая подвернется.
Он принялся теребить салфетку.
Джон кивнул:
— А-а.
— А вы ставили Шекспира? Я так люблю Шекспира, — всплеснула руками Рита.
Бун колебался. Наконец он заговорил, гораздо спокойнее, чем ожидал.
— Кое-что. Я играл в труппе в Майами. — Тут он кашлянул, выдерживая небольшую паузу. — Я… Мы каждый год ставили Шекспира в парке. Один сезон я даже играл Ромео.
— О, пожалуйста, покажите что-нибудь из Шекспира! — Рита даже подпрыгнула на месте и от восхищения зааплодировала.
Все тут же закричали: «Да! Давай что-нибудь» и поощряюще захлопали в ладоши. Бун ощутил на коже знакомое покалывание. Нетерпеливая публика, жаждущая его выступления. Как давно это было. В минувшей жизни.
— И вправду, покажи, что умеешь, — просил Джон, пыхтя сигаретой.
К черту, ничего я больше не умею.
— Да нет, ребята, не стоит.
— Мне кажется, актер — это так романтично, — воскликнула Рита и провела рукой по своим жиденьким волосам. — Всегда мечтала стать актрисой.
— Во-во, — буркнул Клод. — Вылитая Бетт Дэвис. Мэри Элис налила Буну кофе.
— Он еще и читает много, — объявила она. — Все подряд.
О, этого еще только не хватало!
Маленькая девчушка за столом возле двери помахала ему рукой. Лет семь. А может восемь. Светлые золотистые волосы. Похожа на чистенького рекламного ребенка с упаковки туалетной бумаги. Взрослые уже не умеют так улыбаться. А Эмма умела.
— Расскажешь нам сказку? — ее глаза сияли такой же голубизной, что и у Эммы.
Женщина рядом с девочкой наклонилась к ней:
— Отстань от дяди, Рейчел.
Она извиняющеся улыбнулась Буну — что, мол, поделаешь — ребенок.
— Да все нормально, — сказал вдруг Бун вслух. Девочка еще шире улыбнулась ему. Погребенные было воспоминания вдруг опять навязчиво вторглись в его мысли. Звук качающегося кресла, запах книг и свежевыстиранной пижамки. Смех маленькой девочки. Пронзительный визг покрышек на мокром асфальте и скрежет раздавленного металла, похожий на треск сминаемой в огромном кулаке консервной банки. Руль, вдавленный в грудь, блестящие осколки, впившиеся в щеки. Дождь на асфальте. Запах бензина. Нелепые мысли о том, что теперь сказать Лауре. Он неловко тянется к Эмме, рука, видимо, сломана. А там пусто. Густая паутина трещин на ветровом стекле. Свет снаружи играет на светлых волосах. Боль, вырубившая его прежде, чем он успел закричать.
