Искупление - Лизавета Мягчило
Внутренний голос едко хихикнул, а затем смело зашелся в истеричном хохоте, царапая когтями внутренности. Заслужил. Достоин.
— Слава отдал в дар розу, мне же нечем тебя порадовать, сама сказала, что пустой я. Так зачем же мне помогать? — Он не обернулся, замер к ней спиной, поворачивая на мелодичный голос голову.
Надежда шевельнулась внутри. Вялая и немощная, она тянулась вверх, напитывалась, отражалась в изумрудных глазах малахитницы, горящих зеленым пламенем.
Он успел забыть, каково это, просыпаться и встречать новый день с интересом? Каково улыбаться едущим навстречу беззубым младенцам, агукающим из коляски, каково проводить девушку до дома, не надеясь на продолжение. Просто так смеяться подставляя лицо под первые капли дождя. Он успел потерять вкус к жизни. Бестужев чувствовал себя лишенным кожи, каждое касание — обжигающая боль, каждый день — продление агонии.
— Твоё спасение лежит в ведьминой могиле. — Так просто, будничным тоном подтверждая их догадки. Сердце пропустило удар, а она неспешно продолжила. — Я дорогу туда не ведаю, не поют там скалы, там иные властелины. Пусть Владислав голову пред хозяином вод склонит, повинится в словах резких, тот путь и укажет.
Повинится? Склонит? Грубый смешок вырвался изнутри, усмешка растянула губы. В стиле Елизарова сцепиться с любым, кто погладит против шерсти. Стало интересно, когда и как он успел зацепить водяного. Нужно всего-то узнать, где тот обитает, а дальше Бестужев справится сам. Неуверенность куснула подбородок, заставила задумчиво растереть его озябшими пальцами:
— Прости мне дерзость, но ты уверена, что водяной что-то сможет сказать? Чернаву хоронили в земле, не в болотах или озерах, как он найдет к ней дорогу, если не может выйти на сушу?
Каменная дева засмеялась. Мягко и снисходительно. Голос её с каждым мгновением становился всё тише и тише. Не прощаясь, она исчезала, подарив ему главное — шанс на спасение.
— В каждом из вас вода есть, Александр. Мертвую воду хозяин озерный ещё быстрее живой учует. Зла ведьма, а остатки сил в ней ещё черными всполохами колышутся. Поймет он, где ваша колдунья непокойная. Подскажет.
Мягко зашелестели листья орешника и его окружила тишина. Короткая, совсем скоро на смену ночным птицам придут дневные, давно распелся соловей. Бестужев все продолжал стоять. Ощущая, как трясется каждая поджила в мокрой остывшей одежде.
Когда зубы начали выстукивать бодрую трель, по ноге что-то царапнуло, опустив голову Саша увидел крупную зеленую ящерицу. Окатив его презрительным взглядом, хладнокровное попробовало длинным языком воздух и юрко побежало по низкой траве, он быстро зашагал следом. На ходу стянул через голову мокрую байку, а следом и майку, непроизвольно втянул живот и напряг мышцы — холодный ветер игриво прошелся по боку, куснул голую кожу. Совсем скоро служанка каменной девы вывела его обратно к лагерю и устроилась на крупном камне у костра. Жалость владела приказом малахитницы или снисходительный интерес, думать времени не было. От остывшего кострища, проводив изумленно выпученными глазами его спутницу, отъезжал Елизаров. Испуг на его заспанном лице быстро сменился облегчением. Красные припухшие воспаленные веки, полопавшиеся капилляры глаз и глубокая вмятина на щеке от края пледа. Увидев Сашу, он шумно выдохнул. Рассмотрев, нахмурился и молча развернулся к палатке.
Не нужно быть гением чтобы понять, как только Бестужев переоденется, на его голову посыплется череда вопросов.
Глава 9
Пересказ Елизарову не имел права быть кратким. Эта ночь выжала из него все соки и единственное, о чем сейчас мечтал Бестужев — покой. Славик понимал, но волнение тянуло его за язык. Каждую секунду друг потирал покрасневшую донельзя щеку, расчесывал её до кровавых полос. И тогда Саша протяжно вздыхал и говорил. Последовательно, перебирая все данные, как мелкую гальку, прежде чем пустить метким ударом по реке. Повторял одно и то же снова и снова. Даже тогда, когда отчаянно захотелось тишины. Пустоты в голове, чтобы черный фон вытолкал из пульсирующих висков все мысли, чтобы стерлись все мелькающие образы под прикрытыми сухими веками. Он успеет подумать обо всем, успеет снова понадеяться на лучший исход. Но не сейчас, сейчас ему нужна была минутка покоя. Славика можно было простить, его волнение на грани с паникой были вполне естественны. Подводя грань под своим коротким несладким путешествием, Саша передал рассказ малахитницы про ноги. Глаза друга неестественно выпучились, губы открылись в изумленном "о", а затем рот захлопнулся со зловещим щелчком зубов, через мгновение рев Славы заставил взлететь перепуганную стайку сонных воробьев со стоящей неподалеку березы.
— Какое нахрен встать, какое не хочется?! — Пылающий злостью взгляд метнулся к двадцатисантиметровой ящерице, замершей неподалеку на камне, он быстро покатился в её сторону.
— Слава, стой, давай подумаем, может и правда все...
Елизаров не слушал. Схватил крупную гадину, мигом принявшуюся извиваться в кулаке, распахивая беззубый рот в оглушительном шипении. Тряхнул рукой с такой бешеной силой, что сам едва не выкинулся на плоский камень.
— Встал и побежал, я же жопу катаю ради веселья. Нравится мне ползать через пороги и хлебалом ступеньки считать, если это корыто срывается! Покатались и хватит, так значит? Просто встал и пошел? Где твоя хозяйка, гадина?! Где это издевающееся чудовище?!
Тонкие лапы беспомощно скребли по его пальцам, немигающие глаза смотрели равнодушно, истошное шипение глушило. Бестужеву стало страшно. Дико от одной только мысли, что разгневанная малахитница явится к их стоянке и покарает за неуважение. Накажет за собственную беззащитную слугу, трясущуюся в истерично летающем в разные стороны кулаке.
Не явилась. А Елизаров захлебнулся в наполненном разочарованием и гневом крике. Замахнулся так, что громко хрустнуло предплечье, швырнул ящерицу в сторону редкого подлеска. Пролетая мимо Саши, она продолжала сучить конечностями по воздуху и гневно шипеть. Звук прервался после сочного шлепка в кусты кизильника, мелькнуло зеленое тельце, улепетывающее по высокой траве смешно задирая вверх лапы. Хвост так и остался сиротливо лежать у камня.
Славик окаменел в инвалидном кресле, шумно дышал в сложенные лодочкой ладони. Тихое бормотание проклятий перемежалось с короткими горькими смешками и крепкими матами. Он учился жить со словами, смысл которых не доходил до сознания. Он пытался верить.
Если хозяйка медных гор не солгала, если Василько оказался прав — все это время он ловил стремительно текущую воду времени дырявым сачком. Нужно было просто верить в себя, пытаться встать. Такое было сложно принять, но Бестужев знал, что у этого упрямого барана все получится.
Бесшумно скрываясь в палатке, он поспешно натянул на
