Кремлевские звезды - Дмитрий Ромов
— У тебя глаза синие-синие,
в обрамлении черных ресниц,
У меня — половое бессилие
и водянка обоих яиц.
— Фу-у-у! — кричат девчонки. — Долой Снежинского.
— Ну что⁈ Что вам не нравится⁈ Это Есенин! — возмущается он.
— Упаднический поэт, — говорю я. — Привет честной компании.
— Брагин! — орёт уже довольно пьяненая Галина. — Я же сказала, что он придёт!
— Егор! — приобнимает меня Валя Куренкова. — А я-то жду-жду тебя. Наконец-то. Давай, за стол.
— Нет, Валь, я сначала в парилочку ненадолго. Слегонца буквально.
Она убирает руку и у меня простыня сползает с плеча.
— Ого! — выдыхает Валя. — Егор!
Блин. Шрам, маленький спереди и довольно уродливый и большой сзади. Нас обступают барышни и глазеют на моё мужское украшение. Некоторые даже прикасаются.
— Так девочки! — строго одёргиваю их я.
— Не хотите Есенина, вот вам Пушкин! — не сдаётся Снежинский, пытаясь вернуть внимание к себе, но на него никто не смотрит.
Орлов с Истоминой в постеле
В убогой наготе лежал.
Не отличился в жарком деле
Непостоянный генерал.
Не думав милого обидеть,
Взяла Лариса микроскоп
И говорит: 'Позволь увидеть,
Чем ты меня, мой милый, *б
— Снежинский пошляк!
— Пойдёмте париться!
— Наливай, Лёха.
Все кричат в разнобой. Пользуясь всеобщей анархией, я иду в парилку. За мной увязывается Крикунов, наш завуч по воспитательной работе.
— Ну что, Андрей Михайлович, как жизнь?
— Да не такая насыщенная, как у тебя, Брагин, — качает он головой. — Это где тебя так угораздило?
— Бандитская пуля, — весело усмехаюсь я.
Народ очень быстро приходит в алкогольную негодность. Помню, когда ездил в баню с горкомом там всё было гораздо приличнее. Видать, пока человек дойдёт до горкома, он уже в достаточной степени закалится на более низких уровнях аппаратной работы. Поэтому там, на относительном верху ему становится легче. Тяжело в учении, легко в бою, это ж мы все знаем хорошо.
Валя весь вечер виснет на мне, словно решила во что бы то ни стало меня отыметь. Ну, допустим, ничего противоестественного в этом желании, конечно, нет, но не при всей этой шатии-братии. Я тут сам пытаюсь подловить этого сатира Снежинского, а не дать ему повод настрочить ещё один донос на меня. И на Куренкову, кстати.
— Так, девушки, забираем всё что недопито и едем ко мне! — заявляет Снежинский.
Нет, я понимаю, что мужики уже убрались к этому времени беленькой, так что ни на каких девиц уже не претендуют. Но не все, опять же. Крикунов вообще, как стёклышко.
— Я без Брагина не поеду! — кричит Валя.
— И я тоже! — подключается к ней Галя.
— И я! — хохочут другие девчонки. — И я!!!
— Нет! — категорически возражает эротоман Снежинский. — Брагину ко мне нельзя! У него слишком грубая натура! Это испортит весь вечер. Только девочки.
— Поезжай, — шепчу я Вале. — Я за тобой приеду. У меня всё равно дела сейчас, а через часик-полтора вернусь.
У меня действительно сейчас имеется очень важное дело. Я сажусь в машину и еду на Пионерский Бульвар. На улице уже темно, уже осень. Воздух на заводе маскирует магию последнего дня лета. Он подчёркивает декадентскую фантасмагорию слабо освещённых труб и кабелей, играя нотами аммиака и серы в отчаянной неприкаянности бытия.
Но когда мы отъезжаем подальше и открываем все окна, туманный, густой, наполненный свежей арбузной прохладой воздух, по-настоящему опьяняет.
У нужного мне дома на Пионерском стоит милицейский бобик. За рулём Хаблюк, рядом Гена. Классика.
— Здорово, Орлы! — приветствую я их.
— Здоровей видали, — недовольно поднимая бровь, отвечает Хаблюк.
— Ну что, готовы?
— Да, — тоже недовольно говорит Гена.
Видать поцапались.
— Дядь Ген, ты постановление состряпал?
— Состряпал.
— Ну, погнали тогда!
Мы заходим в подъезд и быстро поднимаемся на третий этаж, подходим к двери и я жму на кнопку звонка. Звоню резко, дерзко и долго. По классике, по историческим лекалам. Прийти нужно ночью и сразу сломить дух подозреваемого.
— Ну где он там… — нетерпеливо шепчет Хаблюк и дверь открывается.
— Не ждал? — бросаю я, глядя исподлобья. — Быстро одевайся. Ты мне нужен!
Перед нами стоит Суходоев и обескураженно переводит взгляд с меня на Гену, с Гены на Хаблюка и снова на меня.
14. Ум, честь и совесть нашей эпохи
Я шагаю вперёд и пробиваю ему в грудину. Не сильно, так, чисто для эффекту.
— Ты чё, сучара! Плохо всасываешь? Думал я с тобой шутки буду шутить? Одевайся, я сказал! По форме! Ты у меня как герой сдохнешь!
— Чё тебе надо, Брагин⁈ — восклицает он и я слышу в его голосе практически страх.
Испугался, говнюк? Это хорошо. Я тебя об колено переломаю, козья морда. Выдою досуха!
— Мне нужна твоя туша! Оболочка! Ты будешь моей марионеткой! Я у тебя всю кровь высосу! Ты арестован, сука, по ордеру Гаагского трибунала!
Мои слова подкрепляются серьёзными и немного охреневшими от происходящего, лицами сержанта Хаблюка и капитана Рыбкина. Рыбкин щеголяет в Суходоевских погонах, вообще-то.
Обалдевший старлей кое-как одевается и выходит с нами к уазику.
— Куда вы меня везёте? — спрашивает жертва ночного террора, когда мы усаживаемся в машине.
— Убивать, — с вызывающей усмешкой бросает Хаблюк и закуривает.
Он выдыхает дым в открытое окно и заводит машину.
— Ты, козлина, думал я не узнаю? — продолжаю я прессовать.
— Что? — недоумевает Суходоев, зажатый между мной и Геной на заднем сиденьи бобика.
— Ты сам скажи!
— О чём ты? — пытается сохранять он независимый вид. — Между прочим, это противозаконные действия.
— Да ладно⁈ Серьёзно⁈ Противозаконные? А раньше ты о чём думал?
— Когда раньше?
— Когда каратистку ко мне подсылал. Ты вообще дебил? А если бы я её грохнул?
— Что? Что? Я… я… нет, это не то, что ты… думаешь…
— То, это именно то, кусок дерьма. Поэтому грохнуть придётся тебя. Ты вообще не втыкаешь, да?
— Я… я…
— Головка забубённая!
— Нет, это ещё до того было, до нашего… соглашения, — начинает торопливо говорить он. — Я уже отменить не мог…
— Правда что ли? И предупредить не мог? Не трахай мне мозги. Слушай сюда. Тебе капитана не дали? Не дали. И не дадут и вообще из органов выпрут, если не будешь делать, что я тебе скажу. Ты чё понять простую вещь не можешь?
Он молчит. Не хочется к малолетке в подчинение, я понимаю, но надо было раньше думать.
— Значит так, слушай сюда. Вот бумага, сейчас едем проводить обыск и арест. Ясно? Работаем нормально, с понятыми, как обычно. Старший капитан Рыбкин.
— Чего? — не понимает он.
— Того! Даю тебе последний шанс, вот чего. Если будешь нормально работать, жить будешь хорошо, в шоколаде и в окружении богатых невест. Понятно? Понятно, тебя спрашиваю?
— Понятно, — не слишком уверенно отвечает он.
— А если не будешь, сядешь за попытку вымогательства. Все материалы на тебя имеются. Лёха, ты въезжаешь в то, что я тебе говорю?
Он кивает.
— С этой… с Ариной… я, правда, не знал. Мы разбежались, я думал она уехала, а она решила дело до конца довести, дура.
— Разбежались? Ты же к ней в больницу ходил.
— Ну… ходил, — кивает он. — Она позвонила, вот и ходил. Разругались. Сука… Думал, ты не допрёшь.
— Это ты зря думал. Я допру, даже и не надейся, понял? Даже не надейся. Ты, как на ладони у меня. Так, всё выходим.
Машина заезжает в неуютный двор кирпичной хрущёвки на Ноградской и останавливается. Мы выходим из бобика и ныряем в сырой, пахнущий плесенью подъезд. Кругом знаки тлена и разложения, лучшего места для этого сатира и не найти.
Поднимаемся на четвёртый этаж. Вернее, бригада останавливается между третьим и четвёртым, а я поднимаюсь на четвёртый и жму на кнопку звонка. Из квартиры доносятся звуки музыки и голоса. Открывать дверь никто не торопится, им и так хорошо. Но ничего, звоню ещё раз, теперь напористо и тревожно. Немного шухера вам в хату.
Наконец, раздаются шаги и дверь чуть приоткрывается, выпуская наружу облачко душных благовоний и стонущую музыку загнивающего запада. Я с силой толкаю дверь, но она резко налетает на что-то, производя громкий и гулкий звук. На цепочку закрылся козлёнок. В щёлку выглядывает растерянный глаз Снежинского.
— Вам кого?
— Эдик, открывай. Я за Валей пришёл.
— Брагин? — манерно, как тот самый кинокритик, тянет он. — Сюда мужикам нельзя. Только девочкам.
— Позови Валю, — говорю я.
— Хо-хо, она с тобой не пойдёт, — смеётся он, — ей с нами лучше.
— Открывай, — требую я и пинаю по двери. — Я тебе сейчас дверь вышибу и весь подъезд перебужу.
— Что-о-о!
— Валя! — ору я и снова
