Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №09 за 1974 год
Кинзелмэн рассуждал так: вряд ли статуя Мбанга Афо-а-Кома осталась в Африке. Уже для соседнего племени она не представляет ни малейшего интереса, следовательно, она отправилась в далекое путешествие. Если это так и Мбанга находится в музее или у частного коллекционера, его изображение рано или поздно попадет на страницы музейных каталогов или журналов.
Кинзелмэн стал внимательно следить за всей появляющейся в свет литературой об африканском искусстве. Поиски затянулись на несколько лет. И вдруг с титульного листа каталога выставки африканского искусства в Нью-Йорке смотрел на него Мбанга Афо-а-Ком! Кинзелмэн немедленно сообщил в полицию, дал знать в Интерпол. Его внимательно выслушали, но дальше этого дело не двинулось. Прошло несколько месяцев. Закрылась выставка, но теперь уже Афо-а-Ком был под наблюдением и, в принципе, исчезнуть бесследно не мог. Но и не возвращался к ждущим его людям ком в северо-западном Камеруне. А время не ждало.
Кинзелмэн обратился к журналистам, и через некоторое время история стала достоянием общественности. Выяснилось, что статую представил на выставку нью-йоркский торговец произведениями искусства Фармэн. Однако он утверждал, что приобрел статую самым законным путем, о чем, кстати, мог предъявить документы. Впрочем, он готов был статую уступить, это в конце концов его бизнес, за пятьдесят тысяч долларов.
Таких денег отродясь не было в целом племени ком, у ученого Кинзелмэна и у камерунского посольства в Соединенных Штатах, которое тоже подключилось к поискам.
Директор Вашингтонского музея африканского искусства Уоррен Робине взял на себя переговоры с Фармэном. С мнением директора Фармэн не мог не считаться. Однако на все просьбы вернуть племени ком Афо-а-Кома отвечал твердым отказом. В Нью-Йорк прилетел директор больницы имени Альберта Швейцера в Габоне Лоуренс Гасмэн. Через год упорных атак Фармэн сдался. Хорошо, он вернет неграм их святыню, если уж они так в ней нуждаются. Но те двадцать тысяч, которые пришлось ему самому выложить, пусть вернут.
Деньги собирали по подписке. 1 декабря 1973 года Гасмэн и Робинс передали статую послу Камеруна.
Через два дня статуя, бережно завернутая в шелк, заколоченная в деревянную коробку, летела в Африку. Тридцать тысяч людей племени ком высыпали из хижин. Гремели барабаны, кружились в танце пестро одетые женщины.
«Афо-а-Ком у нас! Жизнь вернулась к нам!» Статую торжественно поместили в Дом сокровищ. Неделю надрывались барабаны, неделю танцевали люди. Кинзелмэна, Робинса и Гасмэна провозгласили старейшинами со всеми правами и со всеми обязанностями. Теперь они могли судить своих новых соплеменников, разрешать споры, но отныне никогда не смели уже стоять рядом со статуей Афо-а-Кома: теперь они должны были падать ниц, когда статую выносили из Дома сокровищ.
...На третий день вечером пошел долгожданный дождь. Трое новоиспеченных старейшин знали, конечно, что причина дождя кроется в изменении климатической ситуации над Атлантикой. Но как это объяснить людям племени ком в день, когда Афо-а-Ком вернулся к своему народу?..
Л. Ольгин
Честер Хеймс. Беги, негр, беги!
Продолжение. Начало в № 7 и 8.
Охранник пропустил ее в камеру и тщательно запер дверь.
— Джимми, милый! — Линда Коллинз быстро подошла к койке и поцеловала его. — Что они с тобой сделали?!
Он горько улыбнулся.
— Они просто сунули меня в смирительную рубашку... Они ненавидят меня, потому что я сказал: «Стрелял белый полицейский...» Утверждать, что я спятил, им выгодно.
По лицу Линды пробежала тень.
— Грязные собаки! — Но слова ее прозвучали не совсем естественно.
Он хотел заглянуть в глаза Линды, но она отвернулась, избегая встретиться с ним взглядом.
— Ты согласна с ними? Ты тоже считаешь, будто я спятил?
Она снова повернулась к Джимми.
— Не будь идиотом!.. Боже мой, как я испугалась, когда услышала, что в тебя стреляли... Я крепко спала, но Синетта стучала в дверь до тех пор, пока я не проснулась... Она сказала, что ты в Бельвю и что ты умираешь. По радио, мол, недавно передали... Она очень за тебя беспокоилась. Скажи: сейчас все в порядке?
— Рана на груди неопасная, пуля застряла в мякоти. Крови я потерял, правда, уйму. Но это не страшно. А остальное — царапины, не волнуйся.
— «Не волнуйся»! Представляю, что ты пережил!
— Знаешь, если тебе кто-нибудь скажет, что ему не было страшно, когда в него стреляли, пошли его куда подальше. Такое ни рассказать, ни представить невозможно.
Она вся дрожала.
— Тебе холодно?
— Мне страшно, — прошептала она.
— Брось, я же жив.
— Да... Слава богу...
— А-а, чушь все это... Поцелуй меня, и все пройдет.
Линда рассмеялась, но несколько секунд спустя лицо ее снова сделалось серьезным.
— Милый, зачем ты это сделал? — спросила она.
— О чем ты?
Она вынула из кармана газету и развернула. Ему сразу бросились в глаза жирные буквы заголовка:
«РАНЕНЫЙ РАБОЧИЙ ОБВИНЯЕТ СЛУЖАЩЕГО ПОЛИЦИИ В ПРЕСТУПЛЕНИИ».
Джимми смотрел на заголовок абсолютно спокойно.
— Значит, газетчики все-таки разнюхали... Полиции небось это поперек горла встало.
— Они злятся на тебя, — сказала Линда с упреком.
— И что с того? Пусть злятся! Раз они мне не верят... Я ведь им рассказал все как было: этот детектив убил двух рабочих, а потом ранил меня; но они хотят, чтобы я заткнулся, потому что он, видите ли, белый. Поэтому они и сунули меня в смирительную рубашку, как сумасшедшего. А настоящий сумасшедший на свободе... Пусть лопнут со злости, мне-то что. Может, они тогда хоть делом займутся.
— Но Джимми... — она смотрела на него с грустью. — Следствие ведется. И прокурор и полицейский, с которыми я говорила, на твоей стороне...
— Что значит на моей стороне?.. — возмутился Джимми.
— А это значит, что они делают все, чтобы уличить убийцу, — старалась она успокоить Джимми.
— Я сказал им, кто убийца!
— У них нет доказательств. Ты говоришь одно, а Уолкер — другое. Для прокуратуры одних твоих слов мало.
— Они вовсе не хотят, чтобы доказательства подтвердились.
— Уолкер запутал все дело, а они не могут уличить его во лжи...
— Я знаю, что он рассказал им. Они прочли мне его показания. Он говорит, что искал какую-то девку, которую он, мол, арестовал на Таймс-сквере. Она исчезла. На крыльях улетела, что ли? А потом откуда ни возьмись появился какой-то негр, да еще в форме нашей фирмы, и говорит ему, что в доме за углом, в подвале, лежит какой-то взломщик. Уолкер только что убил двух негров, гнался за мной, ранил меня, потом смылся — и тут навстречу ему бежит четвертый негр которого ни до этого, ни после никто не видел, и рассказывает ему сказки про взломщика в подвале... Ты что, все еще веришь в Санта-Клауса?
— Они знают, что он лжет, — проговорила она спокойно. — Это мне сам прокурор говорил.
— Почему же они его не арестуют?
— Потому что не могут доказать, что он замешан в убийстве.
— Ах вот оно что — не могут доказать? А ведь мусорщик подтвердил, что Луки в его и в моем присутствии рассказывал о пьяном полицейском, которого он послал вниз, к Сэму. Зачем бы мусорщику врать?
— Они и не говорят, что он врет. Но ведь сам-то он полицейского не видел, а только слышал о нем от Луки. А Луки мертв.
— И что? Они думают, что в такую рань два пьяных блюстителя порядка будут шляться в одном и том же месте? Возможно ли такое совпадение?
— Да нет же, Джимми! Они знают, что он был в ресторане. Тут они тебе верят...
— И на том спасибо!
— ...но доказательств-то нет! Никто его не видел: ни мойщик окон, ни молочник... Никто ничего не видел, и никто не слышал выстрела.
— Как они откровенны с тобой!.. А что насчет отпечатков пальцев? А мусорные урны? А пули в стене? Разве трудно узнать, из какого оружия стреляли?
— И оружие не найдено. Этот пистолет нигде не зарегистрирован.
— Прекрасно. Оружия нет, а значит, и не было. Ведь так выходит, а? Следовательно, не было и убийцы. И тем более белого. А в меня стрелял маленький зеленый человечек, специально прибывший с Марса?
— Отпечатки пальцев найдены, — продолжала она упрямо. — И его и другие. Он умышленно прошел по ресторану и по коридору и как бы нечаянно оставил везде свои следы. Так что все перепуталось.
— Вот это да! Выходит, ему и объяснять не надо, почему его отпечатки пальцев там оказались. Он все продумал, негодяй!
— Джимми, дорогой... Выслушай меня: они допускают, что твои показания правда. Они говорят, что, если это ложь, это доказывает только одно: у тебя очень буйная фантазия и умение логически мыслить, а потом...
— Знаю я, они считают, что я спятил. Или хотят, чтобы другие поверили, будто я спятил.
