Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №12 за 1978 год
В Бахмутском уезде Григорий Капустин с помощью бурения извлекает образцы угля, проводит проверку их качества. Никсон вынужден следовать примеру русского рудознатца. Но на требование Ивана Телепнева ехать дальше, в Лисичий буерак Оленьих гор, Никсон ответил отказом. Не пожелал он также ехать в Кундрючьи городки. Телепнев, однако, настоял на том, чтобы экспедиция в таком случае направилась обратно в село Петрово. В конце концов Телепнев пишет в Берг-коллегию о нецелесообразности продолжения выгодного лишь Никсону контракта. Разведывание угольных месторождений лучше поручить русским горным людям.
Только в июне 1725 году Берг-коллегия вынесла определение: «...мастер Никсон дело свое плохо знает, велеть отпустить в его отечество...»
Так окончилась Большая экспедиция.
...Императрица Екатерина I специальным указом предписала Ивану Телепневу в Ряжском уезде «поставить ради признаку столп, вкопав твердо, такожде и другие места заметить же, дабы впредь оное место возможно было сыскать». Но не годы, а целые десятилетия должны были миновать, прежде чем Россия, обладающая богатейшими запасами угля, прекратила покупать его за золото у голландцев и .англичан. Несколько десятилетий миновали, прежде чем «встретились» на отечественных железоплавильных заводах и домницах железоносные руды воронежской земли и земляное уголье Донбасса...
Дальнейшая судьба Григория Капустина сложилась довольно удачливо. После Большой экспедиции Капустин служил в должности подканцеляриста в Московском обер-берг-амте, фактически исполняя обязанности главы команды рудознатцев.
В 1732 году возвратился из Швеции в Россию после восьмилетнего отсутствия один из «птенцов гнезда Петрова», советник Берг-коллегии Василий Татищев. Его тут же не преминули удалить подальше от столицы. Распоряжением Анны Иоанновны (читай Бирона) В. Н. Татищев был назначен в основанный им же Екатеринбург управляющим казенными заводами на Урале. По пути в уральский край Татищев повстречал в Московском обер-берг-амте Капустина, которого знавал еще по прежним, петровским временам.
Вскоре после их встречи Григорий Капустин в чине подканцеляриста оставил Москву и выехал в Екатеринбург под начало Татищева. Там он был назначен на должность прокурора. Известно, что рудознатец, отправляя обязанности провинциал-фискала, занимался и своим любимым делом — рудоискательством. Известно также, что Григорий Капустин принимал участие в лютой тяжбе, тянувшейся еще с прошлых лет, в которой скрестились пути и интересы всемогущих уральских заводчиков Демидовых и «царева глаза» на Урале Василия Татищева. Бывал на заводах уральского владыки Акинфия Демидова, помогал Татищеву разоблачить темную историю с чеканкой серебряных рублей в подвалах знаменитой шестидесятиметровой дозорной башни в Невьянске, впоследствии затопленных Демидовым...
Первооткрывателю донецких углей, замечательному русскому рудознатцу Григорию Григорьеву сыну Капустину было в ту пору пятьдесят два года. Дальше след его жизни теряется.
Владислав Тетерин
Серый парус карбаса
Окончание. Начало см. «Вокруг света», 1978, № 5, 11, статьи В. Орлова и А. Николаевского.
В Долгощелье на торжество я добирался в одиночку. Николаевский вылетел раньше, назначив последний срок спуска карбаса — 15 августа, ни днем позже.
Спуск на воду судна у поморов всегда был волнующим моментом, торжественнейшим событием, сопровождаемым, как писали исследователи прошлых времен, песнями и гульбой, и, конечно, уж коли взялся я за освещение строительства поморского карбаса в нынешние дни, следовало и поприсутствовать, посмотреть, как под раздуваемым ветром парусом уходит он в свое первое плавание.
Краем зеленого, какого-то неестественно яркого для осенней поры поля, где в изобилии распустились желтые цветы сурепки, я поспешал к селу, заботясь о том, чтобы, как в прошлый свой приезд, не столкнуться нос к носу с лошадьми, имеющими привычку не уступать приезжим дорогу. Но лошадей, к счастью, не было видно, и, решив, что в эту пору они пасутся где-нибудь на заливных лугах, я успокоился, а присмотревшись к полю, подметил, что оно как две капли воды похоже на тот луг, который пригрезился мне в прошлом году во сне в душном номере архангельской гостиницы. Ну только деда-мастера в белом одеянии не хватало да лодьи, которую там, во сне, выкатили на поле мужички. «А ведь сон-то в руку, — запоздало удивился я. — Сшили карбас-то».
Продолжая рассуждать в том же духе, я подошел к селу и, занятый мыслями, не удостоил вниманием собравшихся у скотника десятка полтора коров, среди которых, как оказалось, находился и бык.
Я заметил окольцованного, когда он заревел, как сотня слонов, и, хлеща себя по бокам хвостом, пригнув голову с расходящимися в стороны рогами, пошел на меня, надвигаясь неотвратимо.
— Сюда, скорее, — негромко кто-то позвал меня, когда я пробегал мимо какой-то двери. Дверь была полуоткрыта, и я нырнул в нее. Сзади оглушительно заревело, замычало, будто, включив форсаж, пошел на взлет авиалайнер. Я же, придя в себя и приглядевшись, с удивлением обнаружил, что нахожусь в мастерской, где шили карбасы, и рядом стоит как раз тот человек, к которому я и ехал.
— Ну и бегать вы мастер, — восхищенно сказал Геннадий Федорович Федоровский.
— Попробуй тут не побеги, — недовольно пробурчал я. — Расплодили буйволов, вы бы еще носорогов завели...
В щель было видно, как бык, встав на кучу песка, расшвыривал его огромными копытами в стороны, рыл мордой, давил плечом. Куча таяла на глазах, и бык в своем бешенстве даже отсюда, из-за стены, был страшен.
— Позвольте-ка, — вежливо отстранил меня от двери небольшого роста человек в черном рабочем костюме и кепке, с которым я не успел в суматохе и поздороваться. Он открыл дверь, швырнул в быка каким-то чурбаком, огрел его длиннющей палкой, потом снова запустил в него обрезком доски, еще раз хлестанул рейкой, и — чудо свершилось! — бык, исступленно замычав, растерянно попятился задом, а потом, развернувшись, подгоняемый непрестанно нахлестывающим его смельчаком, пошел, побежал, опозоренный, к коровам. Коровы, как одна подняв головы, выставив рога, в удивлении, будто не узнавая, смотрели на своего повелителя. Я был отомщен.
— Видели? — вскричал восхищенно Федоровский. — Вот это я понимаю. А знаете, кто? Ученик мой! Алексей Селиверстов. Попомните, в будущем отличнейший карбасный мастер!
С виду ученик был постарше мастера, которому, как я знал, было за сорок, но я припомнил, что у поморов исстари было заведено так, что обучаться строительству карбасов начинают в зрелые годы.
Проводив быка, вскоре мы восседали с Геннадием Федоровичем за верстаком и пили чай, вскипяченный, как водится, учеником. Федоровский угощал меня печеньем и горячего копчения треской, деликатесом местных рыбозаводов. В мастерской было светло, ароматно пахло свежеоструганными еловыми досками. В отдельном помещении мастерской, самом большом, где была печка, стул с откидывающимся сиденьем, а по стенам был развешан плотницкий инструмент, преспокойно, вытянувшись от двери до двери, еще не смоленый, словно обнаженный, стоял наш красавец карбас.
Киль его покоился на подпорках, с потолка в дно упирались, как усы, ваги, от носа и кормы уходили к стенам опоры. С виду он и в самом деле казался почти готовым. Осмоли — и можно отправляться в плавание, но Федоровский насчитал мне столько разных недоделок, что у меня всерьез появилось опасение не увидеть спуска — теперь из-за того, что не хватит никакого времени этого дождаться.
— Серьезной оказалась работенка, — признался Федоровский. — Не столь уж трудной, как утомительной. Одних дыр, чтоб нашвы прошить, пришлось просверлить более трех тысяч, семь тысяч пятников вбить. Ведь с двух сторон каждый шов надо пробивать пятниками! Вдвоем мы шили карбас более полутора месяцев, хотя на заклепках хороший мастер сшивает его дней за двадцать. А ведь мы хоть и шили вицей, как в прежние-то времена, но пользовались современной электродрелью, а поди-ка попробуй мы сверлить дырки вручную, сколько бы еще провозились. Так что не мудрено, что дело это так быстро стали позабывать. Ведь вот не так уж и давно шили вицей у нас, а напрочь забыли. Оказалось, можжевельник, срезанный весной, уже для шитья не годится. Расслаиваться начинает. Выходит, только осенью его можно заготавливать, а у нас даже старики об этом не знали... Да не отчаивайтесь, — спохватился он, вспомнив, с чего начался разговор. — Может, увидите еще, как спускают карбас.
Обласканный его теплым приемом, узнав, что Николаевский еще не прилетел, и почуяв надежду все-таки присутствовать на спуске, я наслаждался покоем и тишиной и с беззаботностью внимал теперь речам Федоровского, который нет-нет да и вспоминал о приключении с быком.
