Последний - ЙаКотейко
Лиса зарычала, а потом вдруг сникла, отвернулась и встала, собирая по комнате и натягивая одежду.
— Янка? — я сел, взволнованно следя за действиями лисы.
— Ты всегда мне врешь, — тихо шепнула она, завязывая шнуровку на вороте рубашки.
— Я не… прости, — сорвался с места, подхватил лису и, сев обратно, зашептал ей на ухо, — извини, я не врал. То есть все действительно неплохо, кроме моих мыслей. Я разозлился на себя, всего лишь.
— О чем ты думал? — Янка не пыталась вырваться, но я чувствовал ее напряжение и обиду.
Поймал себя на мысли, что вновь хочу ответить: да так ерунда — но вовремя прикусил язык, прекрасно понимая, что тогда лиса уйдет. Да и врал, и утаивал только по привычке, чтобы оградить Янку от проблем, создавая тем самым новые. Сделав над собой усилие, все же признался.
— Думал, как нам выбраться.
— И что придумал? — уже с постоянным своим любопытством уточнила Янка.
— Нужно заводить знакомства с нашими «противниками», иначе никак, — поделился выводами с лисой, зашиваясь в волосы носом.
— Найт, когда мы сражаемся, большинство, мы не очень разговорчивые, — скептически фыркнула лиса.
— Почему же, Сай так мило тявкает и рычит, уверен, ты тоже так можешь, — не сдержавшись, засмеялся и получил страшную месть — вывернувшись и повалив меня на кровать, Янка села сверху и, рыча, стала кусать за бока. — Хватит, пощади, молю, — практически сразу, через хохот, начал умолять. — Щекотно, я не могу больше!
— Будешь знать, как издеваться! — возвестила раскрасневшаяся лиса, сдувая прядки с лица и укладываясь на скрещенные на моей груди руки. — А теперь, будь добр, серьезно.
— Ну, если серьезно… Прямо сдать людей не получится, так что буду намекать, а вы подкидывать записки.
— Найт, я же просила серьезно! — возмутилась Янка.
Ее возмущение объяснялось просто. Существам не давали бумагу и уж тем более чернила.
— Ты еще очень маленькая, — щелкнул ее пальцем по носу и, не обращая внимания на возмущение, продолжил, — писать можно не только на бумаге и не одними чернилами. Я даже готов пожертвовать пару рубашек на благие цели, — задумавшись, я расплылся в улыбке и поделился мыслями с лисой, нервно заерзавшей при виде такого счастливого оскала. — Можно Кораду на подштанниках послание вывести. Представь, как будут рады его оппоненты, когда он в расписанных подштанниках на волчьем заде, выставит им хвост.
— Найт! Ты можешь быть серьезнее? — стукнула кулаком меня по груди смеющаяся лисенка.
— Ну, если очень серьезно, тогда, лучше Стану, у него зад больше, — разошелся я. Веселье было безумным, обреченным, но неожиданно приятным. Даже среди полных непросветного мрака дней так хотелось иногда найти что-то светлое. Расслабиться. Так почему бы не посмеяться.
— Да ну тебя, — хихикнула лиса. — Найт!
— Ладно, извини, — повинился, все еще улыбаясь. — Нужно только как-то продвинуть это в массы. Чтобы все слушали людей и запоминали каждое слово. Подобрать тех, кому все эти сплетни будут пересказывать, и кто будет искать в них что-то полезное. Еще подговорить ребят, которых выпускают на ночное дежурство, чтобы поминутно запомнили распорядок человеческих караулов и их привычки. — Поморщившись, добавил, — ну и нужно искать лояльных людей, не могут же они все быть ублюдками. Только очень осторожно. Боги, снять бы эту полоску, — простонал, дергая ошейник пальцем.
— Так, давай соберем всех в зале, и… — оживилась лиса и, сверкнув глазами, попыталась вскочить, но была вовремя перехвачена и прижата обратно.
— Погоди ты, лиса. Нельзя собирать всех!
— Почему? — наконец перестала вырываться и замерла Янка.
Тяжело вздохнув, попытался объяснить как можно мягче:
— Понимаешь, малыш. Многие здесь, как и я, боятся не только за себя и, чтобы уберечь, могут поступать неадекватно.
Лиса, сузив глаза, следила за моим лицом. Под таким взглядом говорить было очень тяжело и не отодвинешь ее, не отвернешься.
— Многие боятся. Боятся, что мы разозлим людей, и пострадают все, в том числе невиновные. Ну и некоторые, думаю, захотят выслужиться, понадеявшись на награду — свободу.
Подбирать приходилось каждое слово. Все же, Янка доверчивый ребенок, пусть и в созревшем теле, как бы ни было неприятно это осознавать, и измеряет всех несколько наивными мерилами.
— Не думаю, что кто-то из нас способен на такое, — зло сказала Янка, вновь попытавшись встать. Я не отпустил.
— Ты еще слишком маленькая, лисенок, — шепнул, грустно улыбнувшись.
Как ни странно, лиса успокоилась. Возможно, увидела что-то в моем лице. Тихонько подползла выше и коснулась губ легким поцелуем:
— Ты что-нибудь придумаешь. Обязательно!
Придумать я не успел. После завтрака мы с командой отправились в зал, обсудить мысли, но, стоило занять привычное место у дальней стены, в дверь с грохотом вошла десятка солдат. Тот, что шел первым, их командующий, оглядел помещение, остановил взгляд на нашей команде и, бросив своим: за мной, — быстрым шагом направился в нашу сторону.
— Что-то мне подсказывает, у нас снова проблемы, — едва слышно произнес Стан, приподнимаясь, будто собирался драться с людьми.
Я резко встал, делая шаг вперед, стараясь закрыть свою команду спиной. Глупая попытка, иррациональная.
Главный остановился в двух шагах, некоторое время молча разглядывал каждого по очереди, затем обратился ко мне:
— Тебя ждут в лаборатории.
— И чтобы передать это, послали вас всех? — вопрос получился ехидным, но оглядывал я их напряженно, подозревая, что нет, не за этим.
— Не твое дело, — ответил солдат с презрением. — Иди. Кевин, сопроводи, — отдал он приказ одному из девяти одинаковых шлемов, отличавшихся друг от друга только эмоциями.
— А остальные? — не спешил я выполнять столь грубый посыл.
— Не твое дело! — еще более зло и презрительно, если это вообще возможно, процедил главный.
По понятным причинам ответ мне не понравился. Злость поднималась волной, рискуя затопить сознание. Ошейник послал болезненный импульс, останавливая от необдуманных действий.
— Найт! Все хорошо, иди.
На плечо легла легкая рука. Миша, похоже, почувствовала состояние и прервала взрыв недовольства, пока я не наделал глупостей. Полный нехороших предчувствий, взглянул на горгулью и медленно утвердительно кивнул ей.
— Хорошо, идем, — все еще глядя на Мишу, бросил человеку и только тогда,
