Никто, кроме тебя - Алиса Селезнёва
Палата №6 представляла собой длинную зелёную комнату с большими окнами без штор, рассчитанную на трёх человек, но Николай Андреевич, словно король, занимал её один, по крайней мере, пока. Его соседи не то выписались, не то разбрелись по процедурам.
Когда я, накинув на плечи больничный халат, вошла в палату, он попытался улыбнуться. Левая половина его лица не двигалась, но глаза смотрели так же внимательно, как и раньше. Кожа приобрела желтоватый оттенок, вены на руках вздулись, а от и без того худого тела остались только кости, туго-натуго перетянутые кожей.
– Вы хорошо выглядите, – соврала, чувствуя, как краснеют щёки.
Он предпринял ещё одну попытку улыбнуться. На этот раз правый уголок его губ сдвинулся вверх буквально на полсантиметра.
– Ну, если ты ожидала увидеть на кровати живой труп, то я естественно ещё ничего.
Речь его была медленной. Видно, что каждое слово давалось с трудом, однако говорил он вполне внятно.
– Как Вы себя чувствуете? – спросила я, вытаскивая из сумки питьевой йогурт и контейнер с потёртыми яблоком и морковкой. – Я принесла деньги за декабрь. Хотела отдать Роману Алексеевичу, но раз уж мы встретились лично, то берите сами. Вдруг захотите что-нибудь в буфете купить.
Николай Андреевич чуть заметно похлопал по кровати правой ладонью. Я, пододвинув стул, села рядом почти вплотную.
– Чувствую я себя согласно диагнозу, а деньги оставь себе.
– Это ещё почему?..
– Не надо ничего. Ты же на продукты тратилась, бульон мне носила, яблоки, кефир, пюре, морсы. Мне сестрички все передавали. Не надо денег – оставь и живи у меня так.
Я покраснела ещё больше, но спорить не стала. Аргументы Николая Андреевича насчёт денег мне не понравились, и я решила подождать дня, когда он вернётся домой и попробовать отдать плату за аренду уже в квартире либо, на худой конец, передать Роману.
– Как Пёс?
– Скучает. Ждёт Вас. Умел бы разговаривать, спрашивал бы каждый день, – вернула я его фразу, когда-то адресованную, скорее всего, Антону Демидову.
Николай Андреевич прикрыл глаза и издал звук, похожий не то на кашель, не то на собачий лай. Видимо, это кхеканье он теперь использовал вместо смеха.
– Передай, пусть не беспокоится. Я не умру. Точно тебе говорю. Мне теперь жить надо. Девятнадцать лет смерть клял, думал, где она заблудилась, а сегодня понял где. Понял, для чего дожил до таких седин.
– Вы не хотели жить? – спросила я и почувствовала в своём голосе суеверный страх, смешанный с удивлением.
– Я хотел встретиться с дочерью там. – И он показал глазами на потолок, – в другом мире, но теперь понимаю, что это было пустое желание.
– Вы перестали верить в загробный мир?
– Дело не в том, что я не верю, просто Наташи там нет.
– Нет? – Я удивлённо подняла брови и с трудом сдержала смешок. – Как же так?
Попытавшись, привстать на подушке, Николай Андреевич выдержал долгую паузу и лишь потом осторожно, будто боясь ошибиться, начал подбирать слова.
– Ты веришь в реинкарнацию?
– В реинкарнацию?
– В переселение душ.
Нахмурившись, я помотала головой и заёрзала на стуле. Именно в эту минуту тошнотворный запах больницы стал особенно невыносимым.
– Так Вы думаете, душа Наташи находится теперь в теле другого человека.
Николай Андреевич опять прикрыл глаза и, подвинув правую руку так, словно та весила целую тонну, медленно и по слогам произнёс:
– Я не думаю. Я знаю.
Не понимая, как реагировать на его последние слова, я встала со стула и переложила контейнер с яблочно-морковным салатом с кровати на тумбочку. Йогурт примостила рядом. На моё счастье в палату заглянула медсестра, собирающаяся делать капельницу, и я, извинившись, стрелой вылетела в коридор.
Слова Николая Андреевича взволновали меня. Я никогда раньше не думала о таком, а потому отреагировала чересчур остро. Всё это казалось мне какой-то дребеденью, которой можно было найти только одно объяснение. Инсульт ещё больше усугубил старческое слабоумие Николая Андреевича.
* * *
В следующий раз я осмелилась навестить его только через три дня. Набрав целую сумку продуктов и прогибаясь под её тяжестью, я ступала по отделению особенно неторопливо. Дверь в палату была чуть приоткрыта, словно из неё только что кто-то вышел, а потому часть разговора между Николаем Андреевичем и его зятем застала меня ещё в коридоре.
– Да она совершенно не похожа на Наташу! Разве Вы не видите? Ни волосами, ни глазами, ни фигурой, ни чертами лица! Ничем!
Судя по голосу, Роман, как всегда, горячился, а вот Николай Андреевич напротив говорил спокойно и размеренно. Так, как говорят только абсолютно уверенные в себе люди.
– Если судить по внешности, то да, ничем. Но, если ты присмотришься повнимательней и заглянешь внутрь, то многое поймёшь. Как она прикусывает губу, как наклоняет голову, как касается волос, когда о чём-о думает, как грызёт карандаш, когда взволнована… Ты прожил с Наташей три месяца, а я девятнадцать лет. Я могу узнать привычки своей единственной дочери. Да и Антон говорит…
– А, ну, если Антон говорит, тогда, конечно! Вы не заметили, что как только он появляется, сразу случается что-то плохое.
– Я восемнадцать лет с ним общаюсь и пока жив.
Остановившись у кровати Николая Андреевича, я покашляла. Он и Роман оба разом замолчали. Отчего-то это молчание ещё больше укрепило в моей голове мысль, что говорили они явно обо мне. Вид у Николая Андреевича был уставшим, а у Романа ‒ хмурым и обеспокоенным. Как только я взяла у противоположной кровати стул, он, коротко попрощавшись, вылетел из палаты точно ошпаренный.
С Николаем Андреевичем мы просидели недолго. Старика клонило в сон, и я, оставив на тумбочке продукты, пожала его сухие пальцы и поспешила к выходу. Кожа его была горячей, поэтому мне пришлось окликнуть медсестру, заглянувшую в палату напротив.
– Принеси мне в следующий раз что-нибудь почитать, – попросил он, когда медсестра сунула ему подмышку градусник.
‒ Что-то конкретное?
– «Мастера и Маргариту». Столько лет собирался прочесть эту книгу, да всё руки не доходили. Хоть сейчас ситуацию исправлю.
Улыбнувшись, я кивнула, закрыла за собой дверь и вышла. В тот момент я даже представить не могла, что ждёт
