Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №06 за 1981 год
Около тридцати песен было записано на магнитофон, когда зазвучала вдруг та, которую, казалось, я искал всю жизнь.
Запевал тенорком Петр Иванович Уваровский. Он пел задумчиво и, казалось, видел себя в песне:
В полдневный жар в долине долгих станов
С свинцом в груди лежал недвижим я...
Да это же Лермонтов! Удача небывалая! Ни в жизни, ни в одной фольклорной картотеке, ни в одном своде я не встречал народных вариантов стихов этого поэта. Провожая вторично Лермонтова на Кавказ, В. Ф. Одоевский вручил ему небольшого формата альбом с просьбой вернуть его исписанным стихами, конечно, новыми. Поездка поэта на Кавказ оказалась последней, но просьба Одоевского была выполнена. Михаил Юрьевич поместил среди первых записей стихотворение «Сон». И вот оно здесь, в таежном Курунзулае, обернулось народной песнью.
— Че, пондравилось? — спросил Уваровский, окончив пение.
— Да, понравилось, и очень! — не скрывая волнения, ответил я. И спросил: — А почему вы поете «долгих станов» вместо «Дагестана»? Ведь стихотворение Лермонтова начинается словами: «В полдневный жар в долине Дагестана...».
— Дак то ж Лермонтов,— усмехался запевала.— Он ведь тут не жил и Забайкалья не знает. А у нас долгие станы были повсюду, где проходило пешее войско или кавалерия. Стан — это долгая стоянка.— И добавил: — Нет, «Дагестан» нам не подходит.
Я прочел несколько стихотворений Лермонтова и последним — «Сон». Старики сидели молча, слушали внимательно, качая головами. А когда я закончил чтение, Уваровский вдруг запел:
И в разговор веселый не вступая,
Сидела с ним задумчива она.
В его груди, дымясь, чернела рана.
Кровь из нее бежала как струя.
— Да... Конечно, у Лермонтова стройнее,— сказал он, закончив куплет.— А может, вставить в песню все его слова?
— Ни в коем случае! — замахал я руками.— Пойте как пели. В этом самая ценность.— И я подумал, как интересно, со смыслом редактирует иной раз народ поэта...
Обратную дорогу мы с Иваном Федоровичем шли молча, оба взволнованные.
Как казаки пушкина «поправили»
В станицу Вилоновскую мы приехали в субботу.
— Вот вам самая настоящая казачья станица! — сказал шофер, помогая достать поклажу из кузова.
Председатель райисполкома, к кому я зашел познакомиться, дал ценный совет:
— Если хотите послушать песни разных станиц, приходите завтра утром на базар... Какие песни понравятся, в ту станицу вас и отвезем.
Кажется, ясно, но не совсем понятно, какие на базаре песни, да еще с выбором! Однако в седьмом часу утра я уже был в самой гуще клокочущей толпы.
Огромная площадь забита телегами, фурами, пролетками. Год выдался урожайным, и воскресный базар праздничен и весел. Опустошались повозки с фруктами и овощами, клетки с живностью, ведра с рыбой. Часам к девяти оживление спало. И вот на другом конце рынка послышалась протяжная песня. Пели два голоса — мужской и женский. В записной книжке я успел набросать главную тему мелодии и несколько слов текста... Увы, песня удалялась. Бричка выехала из ворот и загрохотала по дороге. Записанное не имело законченного смысла: «не в чистом поле, лес, дубрава... переправа», но я надеялся, что по словам и мелодии как-нибудь разыщу ее. Поэтому и не отчаивался. К тому же, как обещал председатель райисполкома, песенный рог изобилия был раскупорен, и я услышал множество других песен.
Сойдясь вместе, встретив земляков или бывших однополчан, казаки не могут обойтись без пения. Вот они встали в кружок в непринужденных позах: кто скрестив руки на груди, кто заложив их за спину, кто спрятав в карманы шаровар. Запели старинную казачью песню, мерно покачиваясь, и, казалось, рассказывали друг другу о чем-то важном. Запевала искусно дирижировал головой и локтями. Он же сообщал певцам нюансы, смену темпа, бросал реплики: «давай вторым», «дишкань», «голоси», «тихо»...
Казалось, весь рынок слушал напев, но никто не останавливался, не глазел на молодого казака, который мастерски «дишканил», то есть украшал песню подголосками. Для всех это было привычным. Коль сегодня воскресенье, значит, казаки будут петь — давно укоренившаяся традиция Хопра и Дона.
Переходя от одной группы к другой, я сделал несколько записей, но песни, которая уехала на бричке, не услышал. Решил расширить поиски. Услышав мою запись «не в чистом поле», пожилой казак по фамилии Пономарев запел, и все подхватили: «Не в чистом поле огонек горел; пред огнем-то расстилали ковер шелковый, на ковре-то вот лежал казак раненый...»
— Песня хороша, да не та,— сказал я.— Вот бы отыскать «лес-дубраву», да еще бы в придачу «переправу».
— Постой, постой!..— стал припоминать Назар Михайлович Пономарев.— Наверное, тебе надо «Казак при звезде». Там есть слова «Ой, да не в чистом поле, не в дубраве, не при опасной переправе». Она ай нет?
Это была она, но, к сожалению Пономарев пропеть всю песню не смог, однако назвал адрес стариков Бирюковых, которые проживают в станице Первая Березовка: «Эти, поди, все знают!»
Тимофей Кузьмич Бирюков, первый, к кому я обратился, был еще молод, «до шестого десятка не дотянул».
— Дойдите до моего бати,— сказал он, — с ним и решайте. Наше дело второе: кликнут — пойдем сыграем. Только,— предупредил Тимофей Кузьмич,— к моему старику подход нужен. Тяжел характером.
Старик Бирюков жил неподалеку от сына. Он сидел на крылечке и читал старую, в потрепанном переплете книгу. Увидев незнакомца, приосанился, лихо сдвинул набок выцветшую казачью фуражку, подозвал старуху, сунул ей в руки книжку и сделал знак оставить нас. Узнав, что я приехал «по поручению Москвы» (от Всероссийского хорового общества) и разыскиваю по важному делу старого казака Кузьму Назаровича Бирюкова, он на мгновенье растерялся.
— Чем это Бирюков или, скажем, наши станичные казачки провинилися, что сама Москва к нам пожаловала?
Но, проведав о цели приезда, быстро спохватился, пригласил в комнату. Старуха подала холодного молока. Вскоре в хате зазвучали песни. Запевал высоким басом мой знакомый Пономарев, «дишканил» сам старик Бирюков, его сын «водил голосом», подлаживаясь то под Пономарева, то под отца.
Прозвучали песни, которые я слышал на колхозном рынке. Но той, недопетой, среди них не было.
— Как же не помнить, помню,— сказал старик, когда я напел ему мелодию.— Только не «Казак при звезде», а «Кто при звезде, при луне так поздно едет на коне». Тимка,— обратился он к сыну, — не отставай, тяни сразу.
Кузьма Назарович осторожно повел запев, нащупывая каждый звук, бережно шлифуя голосом каждое слово, чувствуя каждый слог:
А кто при звёзде, при луне
Так поздно едет на коне?..
И только здесь вступил хор:
Ой, да не в чистом поле, не в дубраве,
He при опасной переправе,
Казак на север держит путь,
Казак не хочет отдохнуть...
Что это? Очень-очень знакомое — «Казак на север держит путь...»
Бирюков пел дальше:
Булат, как шкло, его блестит,
Мешок за пазухой набит.
Ой, да червонцы нужны казаку,
И конь, и шашка молодцу...
«Отчего шашка?» Догадка была совсем близка. И тут как молнией блеснуло: не шашка, а шапка ему дороже, потому что в ней донос зашит!
Донос на гетмана злодея
Царю Петру от Кочубея.
Вот так у Пушкина. Я попросил повторить песню и сделал дубль записи, окончательно убедившись в пушкинском авторстве — это был отрывок из поэмы «Полтава».
Был поздний час, к тому же я не помнил твердо текст о гонце, которого полковник Искра и Кочубей снарядили в столицу. Поэтому я не читал певцам подлинника, ограничившись замечанием, что песня принадлежит Александру Сергеевичу. Позже, сличив пушкинский текст и казачий вариант, я не ругал себя за это. Разговор вызвал бы спор, и березовцы с жаром защитили бы свой вариант. И по-своему были бы правы.
У поэта в эпизоде с гонцом, везущим донос на Мазепу, самой ценной вещью являлась шапка, так как в ней зашит документ, и гонец ее выдаст «только с бою, и то лишь с буйной головою».
Ну а для казака шапка не имеет ценности… Вот шашка — это другое дело. Без шашки он не казак... Убрав в песне то, что касается государственных дел, народные певцы создали на основе пушкинских стихов свой песенный вариант. Оставалось необъяснимым — почему «казак на север держит путь». Что ему там делать? Забыли переделать на казачий лад? На это станичники, вероятно бы, ответили, что казак — вольный человек, куда ему вздумалось, туда и поехал. И я думаю, нет надобности поправлять их песню, подгонять под Пушкина. Пусть поют как есть!
Байрон... в Акатуе
В рабочем поселке Алекзавод, как именуется теперь бывший Александровский каторжный завод, я записывал у ветеранов гражданской войны песни о волочаевских боях и уссурийских походах. Расставаясь с Алекзаводом, заглянул в местный Дом-музей Н. Чернышевского расспросить хранителя, в каких окрестных забайкальских селениях можно послушать народные песни. Среди прочих пунктов был упомянут Акатуй. Сердце мое учащенно забилось.
