Дочери Лалады. Паруса души - Алана Инош
Домой он явился в плачевном и отчаянном облике: с фиолетовым фингалом под глазом и в испорченной чернилами рубашке. Со всеми этими переживаниями он и забыл, что к ужину должна была прийти госпожа Иноэльд! Она сидела в кресле в гостиной с чарочкой настойки и беседовала с мачехой, а при появлении Тьедрига поднялась — в своём безупречном мундире и блестящих сапогах, опрятная и подтянутая, сильная, стройная и точёная, с ясным лицом и внимательными глазами. Уж она-то, конечно, никому не позволила бы над собой издеваться, не стала бы цепляться за опостылевшую службу, да и неловкостью не страдала — все её движения были чёткими и грациозными. Что она, такая прекрасная, такая великолепная, здесь забыла? Какое ей было дело до него?
— Сынок, в каком ты виде! — воскликнул отец, который по случаю важного и, как он считал, судьбоносного для его сына визита был при параде — в своём лучшем костюме. Костюм этот предназначался для особых случаев и по настоянию мачехи надевался от силы пару раз в год. — Что произошло?
Мачеха вскинула бровь, но ничего не сказала, лишь молча присоединилась к вопросу отца.
— Я ушёл со службы, — вынужден был сообщить Тьедриг. — Меня дразнили и унижали, и я не стал это терпеть.
Отец закатил глаза и воздел руки.
— О, неразумное дитя! У тебя была отличная служба, а теперь что? Впрочем, не расстраивайся, мой родной, у тебя же есть деньги твоей матушки! К драмаукам службу, если она тебе не по нраву и если тебя там обижают. Иди ко мне, моё золотце... Кто посмел обидеть моего мальчика? Ах, какие негодяи!
Батюшка расцеловал Тьедрига и пощипал за щёки. Иногда он забывал, что тот уже не дитя, сюсюкал с ним и тискал его, как маленького. Уж лучше бы он промолчал, как мачеха... Тьедригу было неловко перед госпожой Иноэльд за такое поведение отца.
— Позволь выразить тебе поддержку, любезный Тьедриг, — сказала та. — Насмешки не стоит терпеть. Подыщи себе другое место, которое будет тебе по душе.
— Благодарю, сударыня, — пробормотал он.
Он мог бы ответить, что над ним будут смеяться везде, куда бы он ни пришёл, потому что и на предыдущих местах было нечто подобное, хотя и не до такой вопиющей степени... Но решил, что нытьё будет неуместным. Он и без того был достаточно унылым, чтобы жалобами на жизнь окончательно похоронить впечатление о себе. Хотя и хоронить-то там, наверное, нечего.
За ужином госпожа Иноэльд немного рассказала о себе. Она служила на охранном судне, которое сопровождало грузовые корабли. Её матушкой была госпожа Эльвингильд, наместница Её Величества Владычицы Седвейг на Силлегских островах, а сестрой — госпожа Игтрауд, известная поэтесса, автор поэмы «Сто тысяч раз», за которую она была удостоена ордена бриллиантовой звезды.
Когда госпожа корком отбыла, отец опять зашипел:
— Тьедриг, радость моя, делай что хочешь, но ты должен заполучить эту госпожу в супруги! Я тебе не прощу, если ты её упустишь!
— Батюшка, вряд ли я нужен ей, — устало проронил Тьедриг.
— Да ты, мой милый, должно быть, слепой! — вскричал отец. — Она так и ела тебя глазами, так и пожирала! И взгляд такой нежный-нежный, заботливый, ласковый! Не смей упускать эту чудесную госпожу! Не смей!
Спустя несколько дней жена прислала Тьедригу бумагу о разводе. Дочь оставалась с ней, никакого имущества ему не полагалось, с чем пришёл — с тем и уходил. Ему плевать было на имущество. Она забрала дочку — вот что подкашивало его и убивало. Эдлинд тоже рвалась к нему и плакала. Он пытался увидеться с ней, подкарауливал на прогулке с Гильдгрифом, но жена, узнав об этом, запретила второму мужу выходить с девочкой в город, теперь им разрешалось гулять лишь в саду. А когда Тьедриг попытался проникнуть в сад через забор, госпожа Игногенд пригрозила вызвать блюстителей порядка и пообещала ему большие неприятности в связи с попыткой проникновения в отныне чужое для него жилище, если она повторится. На первый раз она его пожалела.
Вскоре госпоже Иноэльд пришлось уйти в море, но на прощание она сжала руку Тьедрига и сказала:
— Прошу, не отчаивайся. Я вернусь и мы что-нибудь придумаем.
Она поцеловала его в щёку. Хотела в губы, но он отвернул лицо, считая себя недостойным. Она, видимо, истолковала превратно его движение и огорчилась. Он поспешил объясниться:
— Госпожа Иноэльд... Не пойми меня неправильно. Я просто не смею... Не могу принимать твою ласку, я её не заслуживаю.
— Какие глупости! — вздохнула она.
И всё-таки поцеловала его так, как изначально хотела.
Она ушла в море, а он остался на берегу. Её светлый, ясноглазый образ немного озарял беспросветную тьму в его душе, поддерживал его в том морально раздавленном состоянии, в которое его повергли навалившиеся на него невзгоды. В этом состоянии ему пришлось приступить к поискам новой службы, потому что невыносимо было сидеть на содержании у мачехи и отчитываться за каждый съеденный кусок хлеба и каждую пару купленных чулок. Матушкины наградные деньги он тратить тоже не мог. Он просто не мог есть и пить на них, зная, что эта еда и питьё оплачены её жизнью. Её кровью. У него в горле вставал ком, а в глазах плыла солёная влага при мысли об этом.
Клерки требовались много где, он знал эту работу и мог бы устроиться почти сразу, но всё это у него уже в печёнках сидело. Он возненавидел подобную деятельность до тошноты, до скрежета зубов. В конце концов мачеха, сжалившись, предложила ему пойти в её контору — вести реестр дел и управлять архивом, выдавать справки и выписки, а также выполнять мелкие поручения, но у него кровь стыла в жилах от мысли, что придётся терпеть её мелочность не только дома, но и на работе. Он отказался, она презрительно хмыкнула. Выходное пособие заканчивалось.
В театр комедии требовался билетёр, и он от отчаяния предложил свою кандидатуру. Его взяли, но откровенно предупредили, что на этой должности у них большая текучка: мало кто долго выдерживает эту монотонную и бесперспективную работу. Тьедриг ответил, что его это не смущает. В его обязанности входила проверка билетов на входе в театр, запуск зрителей в зал, помощь с поиском мест. Также на нём было ведение статистики заполненности зала.
Платили ещё меньше, чем на
