Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №10 за 1977 год
— Пчела от дыма дуреет, как иной человек от славы или безделья, — мельком замечает хозяин.
Спрашиваю у него:
— Сколько меда за свою жизнь накачали вы, Сафуан Фатыхович?
Он опускает рамку, прищуривается. Две пчелы, взволнованные «разбоем», садятся на щеку. Ильясов смахивает их, серьезно отвечает:
— Москву можно было бы целый год кормить!
Уже за столом, нарезав ломтями мягкий домашний хлеб, он сноровисто извлекает соты из деревянной рамки, режет их на куски, удаляет проволочки, служащие опорой. Вдоль разрезов выступает золотистая жидкость.
— Угощайся, друг!
В воске вязнут зубы, но запах, букет меда непередаваемо хорош. И чем туже восковой комочек, тем острее вкус каждой капли. Воск мы складываем в чистую миску — здесь ничего не пропадает, его потом вытопят и сдадут, и к доходу от медовых рек прибавится толика от восковых берегов.
Хозяин неспешно ест мед и хлеб, пьет чай и при этом успевает прочесть целую лекцию.
— Были в Башкирии свои «медовые вожди» — Юрьевы. Так они только сотовый мед признавали. Две рамки в коробку сложат, жидким медом зальют; тот, конечно, засахарится, а в сотах — свежий. Даже за границу такие «консервы» вывозили!
Он жует воск, продолжает с паузами:
— Но по совести... друг... это... не настоящий... липец...
— ???
— У деда здесь колоды стояли. Без рамок в них пчелы соты строили. Это значит — никаких проволок. То был мед — с детства помню!
...Вот они, гигантские обрубки древней липы. Наверное, очень древней: ведь не за два или три десятилетия ствол ее стал толще бочки. А потом липу спилили. Разняли ствол на части, выдолбили сердцевину, подсадили рой.
— Дед мой получил их в наследство от своего деда. А тот, может, от своего, — говорит пасечник.
Три могучих обрубка в углу двора напоминают старые пни. Зато в четвертом шумит, звенит, жужжит беспокойная пчелиная семья. И язык не поворачивается назвать этот обитаемый сруб колодой; так скорее можно сказать о тех, мертвых. А хозяин тем временем жалуется, что вот, мол, вынужден он держать эту действующую — на потеху детишкам и для удовлетворения любопытства приезжих. А выгоды никакой: рамочные ульи дают меду больше, да что поделаешь, односельчане требуют сохранить для славы деревни...
Продолжая ворчать, он приподнимает должею — верхнюю крышку колоды, и на мгновение я вижу то, чего не увидишь в современном рамочном улье, — пчел за работой. Но только на мгновение: размеренный гул улья тотчас сменяется тревожным шумом, его обитатели бросают «мирный» труд и эскадрильями взлетают на защиту родного дома. Мы поспешно закрываем должею.
Резать свежие соты хозяин не собирается — недавно брал. Угощает старыми колодными, с которых натекло чистого, душистого, терпкого меда; он начинает загустевать в открытой посуде. Угощая, хозяин безнадежно машет рукой:
— Да разве это настоящий липец? В старину колодный мед хранили только в липовой посуде, чтоб с металлом или со стеклом не стакнулся. Последнее это дело — липец из таза...
— А у вас настоящей посуды нет?
— Ха! Ее ж делать надо. Чиляк для меда — это сколько времени уйдет! Да и мастеров теперь таких нет. Ведь из цельного ствола его выдолби, сбоку ушки для веревки пробей, да не сквозные, чтоб мед не вытекал и чтоб веревка липеца не коснулась. А стекло или веревка — из меда дух и скус вон, одна сладость лишняя останется.
— Как же получается: колоды — вот они, а чиляка нет?
— Был. Всего лет двадцать как продал.
— Кому?
— Да в заповедник. На деньги польстился, а сам без ладного меду остался. Эх, грехи!..
Воистину Башкирия — гигантский музей пчеловодства под открытым небом. Правда, музей этот без последнего «зала»: не увидеть здесь современного индустриального медосбора, кочующих пасек, крупных ферм. Специалисты говорили мне, что в этих краях ничего подобного и не нужно; в других районах пчелы вынуждены кочевать в поисках медоносов, а здесь липа сама «гоняется» за пчелой...
Знакомы ли вам древние слова «бортник», «борть»? В Словаре Даля сказано: «Бортник — пчеловод, хозяин или уходчик за бортями», а «Борть — дупляк, в котором водятся пчелы; нарочно долбленые, живые деревья, на корню». Рождение бортничества и использование пчел началось задолго до обработки земли, так что самая примитивная соха моложе «нарочно долбленого» дупляка. Но, несмотря на свое древнейшее происхождение, профессия бортника жива до сих пор. В документе со скучным названием «Ведомость на зарплату сотрудникам Прибельского филиала Башкирского заповедника» я увидел восемь фамилий, против которых в графе «Должность» черным по белому было написано — бортник.
Уже восемь человек обслуживают 141 борт на территории единственного в мире заповедника бортевого пчеловодства. Расположен он на реке Белой, и добраться до него нелегко. Дороги нет, да и вход-въезд посторонним запрещены. От районного центра — села Старосубхангулов — мы отправились туда на моторке.
Была уже ночь, когда лодка бесшумно уткнулась носом в прибрежный песок. Не успел я сделать и двух шагов, как в вязкой темноте раздался голос:
— Кто такие?
А через час мы сидели на бревне у костра, и директор Прибельского филиала заповедника Ильгам Игтисамов, разливая уху, жаловался на медведей, которые грабят здешние борти и ульи.
У Даля к слову «бортник» есть еще одно определение: «медведь, охочий до меду». Даже составитель словаря не мог обойти эту тему!
В книге «Путешествие по разным провинциям Российского государства но повелению Санкт-Петербургской Императорской Академии Наук» профессора Петра Симона Палласа, изданной в XVIII веке, не одна страница отводится описанию различных способов спасения от медведей «меда и воска, чем Башкирцы изобилуют»: «Пониже пчельника (то есть борти — И. Л.) отрубает нарочито все ветви и сучки, дабы медведь не мог влезть на дерево...», ну а если он все же влезет, то на этот случай «вколачивают в ствол острые, сверху загнутые ножи или спицы, так что медведи, когда опускаются вниз, натыкаются и умирают». Это самый примитивный способ, описанный почтенным ученым, другие технически сложнее, но все они кончались смертью животного.
По охотоведческой переписи 1975 года, в небольшом Бурзянском районе проживает 240 медведей, и вся сложность для работников заповедника заключается в том, что закон сегодня запрещает медведям «умирать» по вине человека, а воспитанию они поддаются туго, мед любят по-прежнему и отлично знают, где им можно поживиться. Лесники рассказывали, как на одной из пасек мишка спокойно разорил улей и, не обращая внимания на крики, уходя, захватил с собой две рамки...
Утром в просторном доме сторожа, у которого я ночевал, появился старший научный сотрудник заповедника Ивний Шафиков, «главный бортевой начальник». Он держится чрезвычайно солидно, как и подобает человеку, закончившему диссертацию, принятую к защите в Тимирязевской академии. Но стоит Шафикову завести речь о пчелах, вернее, о дикой бурзянской пчеле, являющейся темой его исследования, как солидность исчезает.
— Дайте мне кончить! — возмущается он, если попытаешься перебить его речь вопросом. Оказывается, он не рассказал вам и сотой доли того, что известно пока только ему и его научному руководителю...
— Бурзянская дикая, или бортевая, пчела — из среднерусской расы. И на первый взгляд даже слабее ближайших родственников — степных пчел, мельче по всем параметрам — вес, размеры крыла и хоботка. Но яйценоскость выше! Воска выделяет больше! Погодите, дайте мне кончить! Злобность тоже выше, жалит втрое больнее обычной. А чем выше злобность, тем больше продуктивность! Самые злобные семьи дают в борти до двадцати килограммов чистейшего липеца. Да я вам сейчас все покажу...
На улице его ждала единственная машина, которая имела право попирать своими баллонами заповедную землю, — грузовик ЗИЛ-131. В кабине сидел молодой парень-бортник, в кузове были сложены сыромятные ремни, нож, настоящий липовый чиляк, может быть, в прошлом принадлежавший нашему знакомому владельцу колод. Администрация заповедника скупала не только «все до меда относящееся», но и сами борти — они в этих местах издавна принадлежали семьям, живущим в ближних деревнях.
По дороге Ивний рассказывал:
— Еще один парадокс: колоды появились позже бортей и на первый взгляд имели перед ними преимущества — не надо лазить на дерево, можно перенести ближе к дому. А экономически менее выгодно!
Занимало дух, когда грузовик нырял в расселины. Подъемы он брал с ревом; при такой дороге, вероятно, это самая приемлемая машина... Наши головы задевали о нижние ветви деревьев, с них сыпался еще вчерашний дождь. А небо грозило дождем сегодняшним...
Не обращая внимания на шум мотора, Ивний продолжал говорить:
