Пляска одержимости - Елизавета Коробочка
Широ сглотнула и вслушалась жаднее.
— Значит, так все и было?
— Да.
— Забавно, — Сутоку глухо рассмеялся, будто все еще не веря. — Но это многое объясняет.
Наверное, он говорил про привычки. Как, например, вкусовые. В поведении.
Столько мелких зацепок.
Память не помнила, но тело… Тело помнило все.
— Ты весьма спокоен для человека, которого сейчас убьют.
— А что, по-твоему, я должен делать? — его голос звучал устало, безучастно. — Унижаться, прося пощады? Это бессмысленно. Я понимаю, почему вы пришли к такому решению. Смотря на себя старого, я не могу сказать, что не понимаю причин. Таким людям… лучше не быть.
Обратиться ничем.
Сжав кулаки так сильно, что ногти больно впились в кожу ладони, Широ зажмурилась. Она должна была ненавидеть Сутоку. Она должна была питать к нему самую страшную ненависть, какую только могла, за то, что он сотворил с ее сестрой, как насмехался над ней. Ей вспоминался он же, тогда, в их первую личную встречу в особняке Хорин, когда она начала угрожать ему ножом для бумаги, и как он лишь посмеялся — та мерзкая улыбка, шальной взгляд, и как эти же самые потрескавшиеся губы улыбались ей потом, когда она приносила всякий хлам для починки. Как же она хотела его ненавидеть. Как же хотела. Как легко воспылала яростью к Хорин Тайтэну…
По лицу потекло что-то теплое, солоноватое. Торопливо она стерла слезы.
Ей надо было решиться. Перестать цепляться за иллюзии и принять, что Сутоку заслужил умереть. Они ведь именно для этого его и схватили, чтобы он искупил прошлые ошибки, одну, хотя бы, ту, в результате которой родился искин Цубаки. Но он никогда не искупит остального. Никогда не восполнит то, что сделал с милой Сен-тян.
Длинный змееобразный шрам…
— Я не одобряю действий того, кем я был. Но это не делает меня кем-то другим. Я — это все еще я. Пусть у меня нет воспоминаний о том, каким я был, Хорин Тайтэн никуда не исчез и находится сейчас здесь. Значит, пора понести наказание. За все, что я сделал.
Некоторое время Сутоку помолчал, словно вспоминая, но потом добавил:
— Мне нечем гордиться. Но я рад, что отправлюсь на тот свет с полным осознанием, что совершил, а не грезя себя героем и спасителем собственной дочери. Иллюзии — то, что губит людей. Хотя бы в посмертии у меня их не будет.
Под конец голос его приобретал все больше и больше хриплых ноток. Может, он тоже боялся. Он ведь не помнил ничего из того, что сделал Хорин Тайтэн; в отличие от Ямато, его воспоминания были утрачены окончательно. И сейчас ему приходилось расплачиваться за грехи прошлого себя. Ей так хотелось вклиниться, так хотелось возразить, но Широ не позволила себе этого сделать. Она знала, что это будет неправильно. Знала, а потому…
Она будет молиться за упокой его души на том свете.
— Это хорошие слова для такого человека, как ты. Есть что сказать напоследок? Попрощаться с собственным сыном?
Сутоку так громко рассмеялся, что Широ пробила дрожь. Так смеялся Тайтэн. Но не Сутоку, у которого от слишком громкого шума начинала болеть голова. Не Сутоку. Не Сутоку. Не…
— Я ему не отец, — рассмеялся Сутоку. — Как и он мне — не сын. Сейчас мы просто незнакомые люди, делящие одну кровь. Ему от этого будет лишь хуже.
Так хотя бы Такахиро думал, что его отец погиб на автостраде. Как генеральный директор, все еще держащий власть в своей руке, а не как человек с куском металла в виске, забывший все.
Немного помолчав, Окамура словно обернулся назад.
— Полагаю, будет честнее, если это сделаешь ты.
— Пожалуй.
Стоило этому голосу вместе с новыми шагами раздаться, как Широ мгновенно похолодела. Сен-тян!
В этот раз она не сумела сдержаться и все же выглянула — совсем чуть-чуть, чтобы взглянуть.
Как она и думала, там было несколько человек: Окамура с ближайшим подручным, человеком с крайне морщинистым лбом, ее сестра, и, конечно же, Сутоку. Стоящий на коленях на земле. Никто даже не смотрел в ее сторону, никому не было дела; еще бы, когда происходила такая встреча. Широ в ужасе вгляделась в то, как неторопливо Окамура передал простой пистолет в руки сестре, как та со знанием дела повертела его в руках, проверив на наличие патронов. Затем опустила руку, словно ей было что сказать перед тем, как собственными руками она бы отомстила за все то, что с ней было за эти ужасающие несколько лет.
За весь тот кошмар.
Лицо Сен перекосило в агонии, отвращении и боли. Еще никогда Широ не видела ее в таком состоянии: никогда сестра не открывалась перед ней настолько. В этой эмоции была собрана вся ее боль за последние несколько лет, за каждое унижение, за каждую новую рану, отпечатавшуюся на коже белым рубцом.
Смотря на нее снизу-вверх, Сутоку широко распахнул глаза. Но Широ понимала — он не помнил ее. Не помнил сестру, не помнил, через что вынудил ее пройти. Для него она была всего лишь незнакомкой, тенью былого. Может, он увидел в ней схожесть с Широ, но промолчал. Лишь послушно склонил голову, когда Сен заговорила — дрожащим от ярости и слез голосом:
— Я не хотела тебя видеть. От одного лишь взгляда на тебя… мне блевать хотелось. Но потом все это случилось, и… — запнувшись, она сжала губы так сильно, что задрожала. — Я подумала: почему нет! Спрошу у тебя, что ты, ублюдок, думал, когда смотрел на гибель Цубаки у тебя на глазах. Что чувствовал, когда насиловал меня в том зале. Но ты ведь ни черта не помнишь. Ничего из того, что тогда было. Даже если я убью тебя, смотря в глаза… Катарсиса не будет.
Одними губами Сутоку ответил ей, отчего Широ вздрогнула.
— Никто не получает то, что хочет.
— Я знаю, уебок.
Некоторое время они молчали. Лицо сестры было скрыто за ладонью; Широ не было видно, но, наверное, она плакала. Ее бедная любимая Сен… Самый ненавистный ей человек стоял прямо сейчас на коленях, но она тоже не видела смысла, ведь, в конечном итоге, это был не тот Хорин Тайтэн. Ей наверняка хотелось, чтобы он орал, плакал, унижался. Чтобы она смотрела в лицо именно тому, кто вынудил ее пройти через все трудности. Но вместо этого единственного, кого она видела перед собой — больного калеку без памяти.
Рука Сен на пистолете сжалась крепче.
— Даже тут… ты, говна кусок, умудрился уйти
