Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №11 за 1992 год
7 сентября 1812 года, накануне Бородинского сражения, он жаловался на «ужасные» головные боли; 8-го числа он вдруг осип, так, что даже не слышал приказы, которые сам отдавал. В этой связи доктор Форшуфвуд делает вот какое заключение: «В сентябре 1812 года у Наполеона также наблюдались типичные признаки отравления мышьяком».
После победы под Дрезденом, в августе 1813 года, у Наполеона начались нестерпимые боли в желудке, и «генералы из его окружения подумали, что он отравился». На Эльбе камердинер Маршан заметил, что бедра у императора покрылись какими-то язвами... Во время «Ста дней» (Речь идет о периоде второго правления Наполеона после бегства с о.Эльба — 20 марта — 22 июня 1815 года.) Наполеона одолевали непрестанные приступы изжоги.
В Ватерлоо, в ночь перед битвой, император спал глубоким сном. Тем не менее во время битвы он, как ни странно, то и дело погружался в дремоту. У него вдруг появились боли в мочевом пузыре. Он даже не мог сидеть в седле.
«Приняв во внимание весь комплекс этих симптомов, — замечает Форшуфвуд, — можно заключить, что в данном случае речь также идет о типичной картине отравления мышьяком».
Антоммарки впервые посетил Наполеона 23 сентября 1818 года. Он отметил, что «у императора ослаб слух, лицо приобрело землистый оттенок, взгляд потускнел, соединительная оболочка глаз имела желтовато-красный цвет, тело стало чрезмерно жирным, а кожа сделалась очень бледной...»
17 марта 1821 года Наполеон совсем слег. Его постоянно знобило, и согреться никак не удавалось. Когда Маршан с другими слугами принесли горячие полотенца, он сказал Маршану: «Ты вернул меня к жизни. Думаю, скоро опять будет приступ: мне или полегчает, или я умру». Потом его дыхание участилось. И ему стало легче. Доктор Форшуфвуд и на сей раз утверждает: «императору опять ввели большую дозу мышьяка».
13 апреля император взялся составлять завещание, что заняло у него несколько дней. За это время его состояние заметно улучшилось. Не странный ли факт? Но, как, верно, уже догадался читатель, доктор Форшуфвуд знал ответ и на этот вопрос. Он считал, что по завещанию отравителю должна была причитаться некая доля состояния императора, и вот он решил немного подождать, прежде чем нанести последний, смертельный удар.
23 апреля Наполеон продиктовал последнюю приписку к завещанию — самые волнующие строки; здесь он вспомнил своих друзей, которых некогда унизил, хотя многие из них так или иначе способствовали его невероятно быстрому взлету. Он завещал: «20 тысяч франков аббату Рекко, который научил меня читать; 10 тысяч франков — сыну и внуку моего пастыря Никола де Боконьяно; 10 тысяч франков — пастырю Богалино, который был со мной на острове Эльба; 20 тысяч франков храброму жителю Боконьяно, который то ли в 1792-м, то ли в 1793 году освободил меня из разбойничьего плена...» Не забыл он и своих внебрачных детей, отписав 300 тысяч франков «сыну Леону, приемышу, отданному на воспитание какому-то жителю Меневаля, с тем чтобы сумма эта пошла на приобретение для него земли по соседству с имениями Мон-толона и Бертрана». В случае смерти Леона — сына императора и Элеоноры Денюэль, который при жизни носил титул графа, — его состояние должно было перейти к Александру Валевскому, сыну, которого ему родила нежная Мария Валевская.
24 апреля состояние императора оставалось без изменений. У него был всего-навсего легкий жар. Однако следующей ночью рвота возобновилась — от «новой дозы мышьяка или сурьмы». Тогда же Наполеон впервые начал бредить. 29 апреля, на рассвете, он продиктовал Маршану завещательное распоряжение для своего сына: «Завещаю моему сыну дом в Аяччо, в окрестностях Салинна, с садом и все находящееся там имущество, которое может принести ему пятьдесят тысяч франков ренты...» К сожалению, у императора на Корсике больше ничего не осталось.
Утром 1 мая у Наполеона возобновилась горячка. К нему хотели позвать Антоммарки.
— Кто такой Антоммарки?
Его вдруг удивило присутствие гофмаршала Бертрана:
— Что вам надо? Что вы здесь делаете так рано?
2 мая Наполеон отказался принимать пищу. Он только качал головой и говорил: «Нет, нет». Он попробовал было встать, но ноги его не слушались. Его подхватили под руки и уложили в постель; он впал в глубокое забытье, и все, кто был рядом, подумали, что он скончался.
Все это время Хадсон Лоу отказывался верить в болезнь императора, не без доли злой иронии называя ее «дипломатической». И все же известие о близкой кончине Наполеона привело его в содрогание. Он тотчас же лично отправился на виллу Лонгвуд и велел явиться туда докторам Шорту и Митчелу. Переговорив в присутствии Монтолона и Бертрана с Арнотом и Антоммарки, они также прописали ничего не подозревавшему больному хлористую ртуть. Арнот передал Маршану десять крупиц снадобья, камердинер растворил их в подслащенной воде и дал выпить императору. Наполеон с трудом выпил. При последнем глотке он вдруг ощутил запах лекарства и, обращаясь к Маршану, своему верному слуге, которого он называл не иначе, как «сын мой», с укором промолвил:
— Ах, и ты обманываешь меня!
Вполне очевидно, что доза, предписанная Арнотом, оказалась слишком сильной для ослабшего организма императора. Оправданием Арноту служит лишь одно обстоятельство: он не знал, что у Наполеона был рак. Эта доза, вне всякого сомнения, и ускорила приближение его смерти.
Легко догадаться, что, пытаясь выстроить цепочку своих доводов, доктор Форшуфвуд старался соединить то, что на первый взгляд кажется несоединимым. Он тоже считает, что хлористая ртуть неопасна, однако, попав в желудок, при определенных условиях она превращается в ядовитую ртутную соль. «Хорошо известно, что ртутную соль нельзя давать одновременно с поваренной солью, кисло- и основосодержащими веществами, особенно с миндальным молоком». Примечательно то, что оршад, в состав которого входит миндальное молоко, действительно принадлежит к числу продуктов, совершенно несовместимых с хлористой ртутью.
Что же такое оршад? Это вода или сироп, состоящие из миндального молока, сахара и сока апельсинового цвета. «Если миндальное молоко приготовлено из сладкого миндаля, опасности оно не представляет, а если из горького, то под воздействием этого молока в общем-то безвредная хлористая ртуть превращается в цианистую, сильнейший яд. Из записей Антоммарки и Бертрана мы узнаем, что в конце апреля 1821 года в Лонгвуде стали вдруг использовать горький миндаль». Если говорить в общем, то отравление императора происходило в три этапа: во время первого, весьма продолжительного, отравитель регулярно вводит Наполеону более или менее значительные дозы мышьяка, от которых постепенно разрушается плоть императора, а в желудке начинается язвенный процесс.
Второй этап: отравитель уже готовится к непосредственному убийству и пичкает императора сиропом оршада. Третий этап: Наполеон, закончив составлять завещание, уже не представляет никакого «интереса». Отравитель вводит императору изрядную дозу хлористой ртути, и та, смешавшись с оршадом, превращается в ядовитую ртутную соль. В заключение — император отравлен.
Вот к каким выводам — на мой взгляд совершенно беспристрастным — пришел доктор Форшуфвуд. Он был твердо убежден, что именно так все и было, и теперь ему оставалось только «вычислить» убийцу. Кто настоял на том, чтобы ввести императору хлористую ртуть? Вне всякого сомнения — англичане. Они уговорили Антоммарки, и тот в конце концов с ними согласился. Стало быть, в смерти Наполеона повинны англичане?
Однако доктор Форшуфвуд так не считает. По его мнению, английские врачи, прописав императору хлористую ртуть, не подозревали, что он пил оршад. Значит, непосредственным убийцей был тот, кто, все рассчитав, сделал так, чтобы в течение нескольких дней перед приемом сильного снадобья Наполеону обязательно давали оршад. Утром 6 апреля Маршан, войдя в покои императора, заметил стакан с оршадом на его ночном столике. Кто же его туда поставил?
Доктор Форшуфвуд не колеблясь отвечает: граф де Монтолон! Англичане не имели доступа в Лонгвуд. Все, кто обслуживал императора в его «темнице», были французы. Следовательно, убийцей был некто из ближайшего окружения Наполеона. Лас-Каза с сыном и Гурго (Гурго, Гаспар (1783 — 1852) — французский генерал, порученец Бонапарта, последовавший за императором на Святую Елену.), покинувших остров задолго до кончины Наполеона, придется сразу же исключить. Равно как и Маршана с Сен-Дени, камердинеров, чья преданность императору не вызывает сомнений. Необходимо исключить и врачей О"Миру, Стоко, Арнота и Антоммарки, потому как все они пользовали императора недолго. Отбросим также гофмаршала Бертрана и его супругу, так как, судя по многочисленным свидетельствам, то были исключительно порядочные и честные люди, что явствует и из «Дневников» Бертрана, расшифрованных Полем Флерио де Ланглем. Остается Монтолон. Да уж, жизнь этого человека никак не соответствует идеалу чести, созданному Плутархом. В годы Империи Монтолон сделал успешную карьеру только благодаря покровительству высокопоставленных людей, которым он оказывал всевозможные «услуги». Больше всего на свете он страшился грома и огня сражений, а посему старался избегать участия в военных кампаниях. Став, однако, генералом, он так никогда и не сблизился с Наполеоном.
