Чернила и перья - Борис Вячеславович Конофальский

А тут ещё и сама маркграфиня стояла, смотрела на всё это, и вдруг снова ожила и говорит, обращаясь к Гусману:

- Господин консул! Меня из когтей колдунов вызволил барон, а не вы и не этот вот… - она с видимым презрением оглядывает Спасовского с головы до ног, - господин. И посему я поеду к себе с бароном, и в иной охране на своей земле я не нуждаюсь.

«Ах, как вовремя она это заявила! И как твёрдо!».

Тут консул, явно уже искавший причину отказать просьбам Спасовского, и находит её. Он просто разводит руками: ну, вы же видите, господин Спасовский – принцесса не хочет! Что же мы тут можем поделать? Неволить, что ли, будем? Он оборачивается к ней и кланяется со словами:

- Разумеется, инхаберин.

«Инхаберин. А консул-то хитрец, вон какое слово вставил, звучит словцо даже солиднее, чем «принцесса». Хозяйка! Поди теперь попробуй его уговорить ослушаться её, она не просто хозяйка, инхаберин значит ещё и «наследница титула», между прочим.

И Спасовский, этот мерзавец, уже не улыбается, всё понимает, сволочь, губы поджал, на принцессу не смотрит, и на консула не смотрит, а смотрит он на генерала, взгляд с прищуром, словно хочет запомнить его.

«Мерзкая жаба! Кто же ты такой? Отчего ты тут всем командуешь?».

И генерал, как и положено, куёт железо, пока горячо, говорит полковнику Гройзенбергу:

- Господин полковник, прежде чем я отдам вам серебро, я бы хотел просить вас, чтобы вы велели людям более не строиться, а с мест своих отходить. Чтобы и мои люди перестали волноваться.

- А-а… - полковник вовсе не против. – Ну да… Конечно, я сейчас распоряжусь.

Он быстро уезжает к своим штабным, так и не взглянув в сторону Спасовского, который смотрит на полковника с нескрываемым раздражением.

«Да, киньте собакам кость! А солдатам серебра. Теперь уже зыркай сколько хочешь, враг! Не будут бюргеры воевать!».

На том всё и закончилось. Волков и консул раскланялись и стали разъезжаться. А маркграфиня пошла впереди, и, догнав её, генерал, хоть и было ему тяжело от жары, спешился и пошёл с ней рядом, в отличие от фон Бока, который так и ехал верхом за ними следом. Ехал да оглядывался назад: не нагоняют ли. Их и не догоняли, просто за ними ехали четыре верховых из горожан. Пара офицеров и пара молодых людей из хороших семей.

***

Полковник Брюнхвальд выехал к нему навстречу и был внешне спокоен; и как подъехал, спросил у генерала:

- Вижу, уходят. Отстали?

Волков, желая польстить маркграфине, указывает на неё:

- Не осмелились перечить воле Её Высочества.

- Слава тебе, Господи, - Карл снимает с головы шлем, стягивает подшлемник и вытирает им лицо, а потом крестится и говорит с видимым облегчением: - Как хорошо, что всё разрешилось, я уж думал, всё-таки кинутся на нас бюргеры. И как же вам удалось, Ваше Высочество, отвадить этих псов?

И принцесса отвечает ему спокойно, почти беззаботно:

- Пришлось отдать им серебро.

- Серебро? – удивляется Брюнхвальд. И видно, что он-то к подобному событию беззаботно не относится.

- Пришлось отдать, – бурчит генерал. И в его тоне нет и намёка на беззаботность принцессы. Он тоже снимает шлем, иначе скоро упадёт от жары. – Бюргеры серьёзно настроены были.

- А эти господа едут его забирать? – догадывается полковник, обернувшись на городских представителей.

- Заберут они его, только когда отведут войска подальше, - говорит Волков. – а эти… - он тоже смотрит на приближающихся горожан, – видно, будут смотреть, чтобы мы с телег серебро не поворовали. Вы, Карл, вышлите конных, пусть посмотрят, что пехота их ушла подальше, а пока пусть люди постоят, пусть будут готовы ко всякому.

- Конечно, господин генерал, - отвечает Брюнхвальд и продолжает: – А то серебро, ту посуду хорошую, что сложили в карету, его тоже отдавать будем?

- Нет, - качает головой генерал; он всё ещё печален, - нет, про то серебро ничего им не скажем, пусть телеги забирают, и всё.

- Слава тебе, Господи, - полковник опять крестится, и теперь генерал удивляется, он вообще-то не замечал за своим товарищем подобной набожности. – Я уж думал, что начнёте вы дело.

- Я и собирался, - говорит генерал, и признаётся: - Нет, до дела доводить не хотел – побить нас могли, больно много их; но думал поартачиться. Думал, если спеси нагнать, так отступятся пузаны. Испугаются. Хорошо, что не начал.

- Там ещё силы были? – спрашивает полковник.

- Были… - как-то неопределённо отвечает Волков. – Вернее, был один… мерзавец, - он косится на маркграфиню, которая идёт рядом. – Он-то очень хотел довести разговор до дела. Уж очень ему надобно было добыть Её Высочество.

Теперь и она, и Брюнхвальд смотрят на него, но он ничего им не объясняет. А просто говорит:

- Хорошо, что наша госпожа вмешалась, Бог с ним, с серебром.

Карл Брюнхвальд смотрит на него с недоверием: неужто это Эшбахт так просто с деньгами расстался? А потом приходит к мысли, что если его командир, при его-то известной жадности, отдал деньги без боя, то лучше так тому и быть. И полковник крестится в третий раз, только теперь незаметно.

Волков же оставляет коня Кляйберу и ведёт принцессу к карете. Солнце висит над головой, самое пекло. Её Высочество просит у него воды. Им приносят воду из ручья, что протекает за холмом, и там, о чудо, вода прохладная. Он смешивает её с тёплым вином. После ему стало полегче, но только физически. Ещё бы от доспеха разоблачиться, но пока рано. Тем более что его люди так и стоят построенные под солнцем, ждут от генерала команды выходить и строиться в походные колонны.

Но жара – ещё не самое страшное сейчас; его одолевали, буквально душили мысли о том, что его обобрали. Они накатывали на генерала, задевая его самолюбие, и у него сжимались кулаки. А ещё… Ещё у него было нелегкое дело, ему нужно было пойти к Хенрику, справиться, как он, и поговорить с Кроппом. Расспросить его обо всём том, что случилось с ними в Туллингене. То, как обошлись горожане с его людьми,