Чернила и перья - Борис Вячеславович Конофальский
- Так это… - немного растерялся Кропп. – Как… Когда ещё в город въезжали, я сказал, что лекаря ищем, а потом стражу уже в темноте нашли и у них спрашивали: где там лекарь проживает? А они у нас спрашивали, зачем нам лекарь. Ну, я и ответил, дескать, нашему офицеру руку арбалетом побили. А они удивляются: а где это вам руку побили? Мол, войны рядом нет никакой. Я и сказал им, что в замке Тельвис. А у них сержант тогда и говорит: ага, понятно. Я ещё тогда и подумал: чего это он? А он вроде и ничего, говорит: ступайте по этой улице, там дом будет, у него всегда лампа горит, там лекарь и живёт. Ну мы и пошли, а вскоре и они нагрянули.
Волков смотрит на него устало, сначала молчит, снова лицо трёт, а потом и произносит:
- Знал я вас, прапорщик, как человека храброго, а теперь ещё знаю и как человека глупого.
- И вправду! – поддерживает генерал Дорфус. – Зачем же горожанам про то, что мы замок взяли, рассказывали? Сказали бы, что стреляли ради забавы, да случайно и поранили человека. Или ещё что придумали.
Кропп явно растерялся, вздыхает, то на Дорфуса посмотрит, то на Волкова. Но Волков понимает, понимает, что это его вина. Сам послал этого молодого офицера, хотя знал, что тот и читает, и пишет плохо, что не наделила его природа сообразительностью. А раз послал его, так хоть объяснить ему всё нужно было. Торопился тогда. И вот итог той торопливости.
- Ладно, - наконец произносит генерал. – Зубы вам выбили, когда допрашивали?
- Нет, - отвечает Кропп, пробуя языком обломок зуба, - это вчера. У господина Хенрика жар начался, так я стал в дверь стучать, просить лекаря прислать нам, а сволочи те, говорю, деньги у нас забрали, так на те деньги хоть врача позовите, так они стали опять лаяться. Ну, я и не сдержался, сказал им, что вы им не простите, что они так с его оруженосцем обходятся. Сказал им, что они ещё кровью умоются. Думал, они не захотят вас злить, раз про вас слыхали, а тут офицерик их и осерчал, вломился к нам в подвал со стражниками и стал нас бить дубьём, сбили с ног, пинали, вот по зубам и попал кто-то. А ещё посмеялись после: дескать, пусть и барон твой приходит, мы и ему зубья повыбиваем.
В глазах, что ли, у него потемнело на мгновение. Он даже не разобрал и лишь зажмурился. Это всё чёртова жара. Видно, так она его допекла, что он вдруг стал слышать своё сердце. Бухает в ушах медленно. И снова кровь к лицу прилила.
Генерал опять вздохнул. Открыл свою флягу и отпил вина. Только вот не полегчало ему от этого, а сразу слева от шеи, прямо под ключицей, кольнуло что-то.
«Дьявол. Знакомое дело!».
Кольнуло не сильно и совсем не больно, вот только от этого укола словно потянулась нить по руке, сначала до локтя дотянулась, а потом и до самого безымянного пальца. И рука словно онемела. Он сжал кулак, как будто хотел придержать пальцами это неприятное ощущение, что начало его пугать. Он сразу вспомнил, что такое с ним уже было, и тогда брат Ипполит отнёсся к этой, казалось бы, смешной немочи весьма серьёзно и делал ему снадобья лечебные и сонные, чтобы это ощущение из руки выгнать. А тут ещё стук сердца в ушах не унимается, стучит и стучит. Барон снова отпивает из фляги разбавленного вина и думает, что нужно снять панцирь, или эта жара его сегодня всё-таки свалит. Он встаёт, думая о том, как бы не покачнуться на людях.
- Ладно, отдыхайте, Кропп, вы сделали всё, что могли.
И идёт к своей карете. Дорфус опять увязался за ним: дел у него, что ли, нет? Генерал буквально чувствует на своей щеке его взгляд, майор словно следит за ним.
«Ну, раз уж таскается за мной…».
- Дорфус, - говорит Волков, - мне нужно снять доспех.
- Конечно, господин генерал, - сразу отзывается тот.
И пока Дорфус и сержант Кляйбер помогали генералу снять доспех возле кареты, а Гюнтер приносил ему свежее исподнее и помогал переодеваться, сапёры и артиллеристы стали спускать вниз с холма пушки, а телеги выводились из-под деревьев на дорогу. Потом генерал сам пошёл к ручью, присел на берегу и, зачерпывая воду, стал обмывать себе лицо; он делал вид, что с ним всё в порядке, хотя в ушах у него стоял шум. Дорфус и сержант следовали за ним неотступно, обсуждая всякие мелочи; они тоже умылись у ручья. И тут барон понял, что не хочет ехать в одной карете с маркграфиней, он всё ещё боялся, что с ним что-то приключится, что-то мерзкое, навалится темнота или слабость какая… В ушах-то всё ещё шумело, и лёгкая боль сменялась в руке покалыванием. Он не хотел, если что-то вдруг случится, выглядеть немощным перед нею. Уж что хуже – потерять силы перед нею или перед подчинёнными, он и не знал. Он даже подумал о том, чтобы выгрузить из второй кареты серебряную посуду и всякие ценные вещи, захваченные в замке Тельвис, и поехать в ней, но как бы он тогда объяснил это своё решение Оливии? А тут Волкова нашёл полковник Брюнхвальд и сообщил, что он ещё раз посылал разъезд по округе и никого из горожан кавалеристы не обнаружили. Значит, можно было выдвигаться. А потом, неприлично разглядывая своего командира, полковник и говорит:
- Люди вам благодарны, друг мой.
- Что? – не понял барон. – Благодарны? С чего бы?
- Да, говорят, что не стали их гробить из-за денег, радуются, что разошлись без крови, - объясняет полковник, - старики говорят, что бюргеры не отстали бы, пока всех бы не перебили. А тут все живы. Говорят, что вы людей своих всегда берегли.
- Да… - Волков кивает. Но слова эти, пусть и хорошие, не могут загасить той горечи, что оставил ему сегодняшний день. И он лишь повторил: – Да.
И потом пошёл всё-таки в ту карету, в которой его ждала принцесса.
- Что с вами? – она всполошилась, увидав его. – Что с вами, барон?
- Я просто омыл себя водой из ручья, - ответил Волков, садясь не рядом с нею, а напротив.
- Вы стали бледны необыкновенно, – она пересаживается к
