Наваждение - Кира Мальцева
Не отключайся, говорю я себе. Не перед ними.
— Очевидно, что многое нужно принять, — говорит мой отец.
— Очевидно, — как попугай повторяю я.
Отец откашливается, — Роман только что сказал, что хорошо знает тебя, вы вместе учились.
Я прищуриваюсь, глядя на Громова, надеясь, что моего убийственного взгляда достаточно, чтобы заставить его замолчать, потому что я не знаю, что собирается сказать этот непредсказуемый осел.
Он в ответ мне ухмыляется и это заставляет меня думать, что ему смешно на всю эту ситуацию.
Вот дерьмо. А что, если он знал о наших родителях раньше. . . Эта мысль вызывает новую волну тошноты.
— Этот город, не такой уж и большой, — говорит Громов, — Все всё про всех знают. Это практически инцест.
Лицо его мамы бледнеет при этом слове, а мой отец просто взглянул на него с недоумением. Если бы я не была так разгневана на Рому, меня бы почти позабавил очевидный дискомфорт моего отца. Депутат Логинов Николай не из тех людей, в чьём присутствии бросаются такими словами.
— Рома, — говорит Милана резким тоном, — Мы должны дать Катерине и ее отцу минутку.
Последнее, чего я сейчас хочу, это минутка наедине с отцом. Я не хочу слышать его объяснение того, почему — или как, черт возьми, — ему удавалось держать отношения с этой женщиной полностью в тайне от всех, включая его собственную дочь.
У меня сдавливает грудь, и мне трудно дышать, — Мне нужна минутка, — говорю я, собираясь уйти, мое тело двигается само по себе, — Пожалуйста.
Я не слышу, что они говорят. Я выхожу прямо из комнаты, мимо изящной мебели в колониальном стиле, расставленной для показа, а не для использования, которая соответствует декору остальной части этого идеально отполированного дома. Это не то место, где я выросла. Это дом, куда мой отец переехал на постоянное место жительства после смерти моей матери, а меня отправили учиться.
Я открываю первую попавшуюся дверь в конце коридора. Это офис моего отца, а не ванная, как я ожидала, но я понимаю, что не могу вспомнить, где находится ванная на первом этаже. Как глупо не помнить, где в собственном доме ванная, думаю я. Но ведь это не совсем мой дом.
Я закрываю за собой дверь, прижимаясь к ней и закрываясь от мира, позволяя комфорту тишины окутать меня. Стены увешаны фотографиями моего отца с политиками и важными людьми, улыбающимися в камеру и радующимися, заключающими сделки. А сбоку его стола, на видном месте, словно какой-то трофей, стоит их фотография в серебряной рамке. Мой отец и Милана Громова, прижатые друг к другу щеками, как два подростка, глупо улыбаются в камеру, которую они держат перед собой.
У меня возникает импульс подойти к столу, взять фото и разбить, бросить на пол и смотреть, как стекло разлетается на миллион осколков. Но я так не сделаю, такое воспитание.
При таком идеальном воспитании, как я могла переспать с противоположностью себя? Он приехал в наш город, как проклятый торнадо. Его репутация опережала его, но ему было на всех пофиг.
Но даже если бы я ничего о нем не знала, мне бы он не понравился с первого взгляда, с его разорванными джинсами и футболкой со стёртым рисунком, смазанным так, что казалось, что это винтажная вещь, но на самом деле это была какая-то дизайнерская халтура, за которую заплатила его мать, которая зарабатывала очень много. От него пахло угрозой и пренебрежением ко всему, и он тут же предложил моей лучшей подруге Соне частную экскурсию по его новой комнате в его особняке. Она отказалась, и он рассмеялся, затем подмигнул и сделал предложение мне. Если бы я могла сильнее закатить глаза, я бы их вывихнула.
В течение следующих трёх лет учёбы, Громов в значительной степени доказал правильность всех предыдущих статей в газетах, написанных о нем, перечисляя нарушение за нарушением, курение, употребление алкоголя, наркотики, голые девушки и вечеринки на всю катушку. Но это спускалось с рук, были сделаны пожертвования его матери. Ещё он был одним из тех парней, которые могли очаровать кого угодно. Через его постель прошло очень много девушек, но не Соня, но я почти уверена, что, если бы она не была полностью предана своему парню, она бы ухватилась за эту возможность. Дело в том, что даже когда он появился, репутация Громова в спальне была выше, чем за ее пределами. О том, что он делает своим языком, ходят легенды. Мысль о нем между моими ногами заставляет меня краснеть.
Дверь кто-то пытается открыть позади меня, вырывая меня из моих мыслей, что хорошо, потому что мне не нужно думать о том, что произошло между мной и им. Сам факт того, что я потеряла с ним девственность, достаточно унизителен, даже не принимая во внимание нынешний уровень нелепости и драматизма, который к этому прибавился. И это случилось всего десять дней назад. Это была одна из тех вещей, которые никогда не должны были случиться.
Я отхожу от двери, и она тут же открывается. Я готовлюсь к неизбежному разговору с отцом.
Но это не мой отец. Это Громов. Я с силой выдыхаю. Я знаю, что мне нужно поговорить с ним, но прямо сейчас? Что я такого сделала, чтобы навлечь на себя этот массивный натиск кармического дерьма, который Вселенная швыряет в меня.
— Привет, сестренка, — говорит он, делая ударение на этом слове, закрывая за собой дверь и прислоняясь к ней.
— Не называй меня так, — огрызаюсь я.
— О, но ты же слышала своего отца, принцесса, — говорит он, — Теперь мы будем братом и сестрой.
— Ты дурак? — говорю я. Почему у меня возникает желание дать ему пощечину всякий раз, когда я рядом с ним.
Он смеется, — И ты скажешь отцу что произошло между нами?
— Заткнись, —
