Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №04 за 1984 год
Выходит, создатели курганов отнюдь не считали эти ящики пустыми. В них, надо полагать, обитали души умерших, которым и предназначались все приношения живых.
Такими были самые маленькие курганы, окружавшие более крупные. Раскапывая их, археологи обнаруживали сходную картину, только теперь в центре кургана часто оказывался склеп из сырцовых кирпичей с одним, а то и двумя погребенными. Склепы походили на упомянутые каменные ящики, но отличались более крупными размерами. А кроме костей погребенных, в них находились глиняные сосуды и даже оружие.
По-видимому, каждая курганная группа служила родовым или общинным могильником обитателей одного большого дома. Но как при жизни в доме они занимали разное положение, так это было и теперь, после смерти. Их хоронили по разным обрядам. И это точно не греки. «Огречившиеся», но не греки! Похоже, этих людей откуда-то переселили, снабдив необходимой утварью, сельскохозяйственным инвентарем, вручив «типовой проект», по которому они построили свой поселок. Они должны были обрабатывать землю, разводить скот, а полученный продукт вывозить на берег моря, куда от поселка вела прямая дорога. Поселок просуществовал лет 50—70, погибнув в конце IV века до нашей эры. Ни одна монета, ни один черепок не выходили за пределы таких датировок.
Итак, здесь жили сатархи?..
В пользу такого предположения свидетельствовало все: территория, хозяйство, незащищенность от степи, использование сырцового кирпича. Но главное — курганы.
Откуда у земледельцев равнин может появиться курган? Могильный холм — всегда «жилище предка», знак, отмечающий границы родовых территорий кочевых племен. Если идти в глубь истории степных народов, в их прошлое, можно увидеть, что курганы присущи лишь тем животноводам степей, чьи предки некогда спустились с гор. Они служили чем-то вроде «моделей» гор, воспоминанием о древней родине, куда согласно поверьям уходили души умерших. Со временем первоначальное значение насыпи забылось, появились новые ритуалы и символы. Стоит вспомнить остатки тризн и приношений возле символических погребений, где лежат раковины морских моллюсков, чтобы понять, как глубоко успело войти море в быт и жизнь обитателей этого поселка. Душам умерших требовалось приносить теперь не только плоды земные — мясо, хлебные лепешки, возлияния вином и маслом, но также дары моря...
Не правда ли, интересно, что, восстанавливая вехи истории живших здесь людей по их погребальному обряду, мы словно бы повторили историю сатархов-тафриев: сначала жителей степей и предгорий (курганы, скотоводы), затем — переселенцев на морское побережье, наконец, земледельцев и рыбаков, зависимых от Херсонеса... Кстати, это подтверждается и временем возникновения поселка. Именно в IV веке до нашей эры у херсонеситов начинаются в северо-западном Крыму столкновения со скифами и на берегу возводятся укрепленные поселения.
Все сходилось: указания древних авторов, археологические находки, расчеты ученых. Сатархи становились явью. А вместе с тем открывалась заманчивая возможность объяснить присутствие в курганах многочисленных каменных ящиков без погребенных.
Листая сочинения древних авторов, вчитываясь в их беглые упоминания о сатархах, чувствуешь неуверенность, с которой они называли этот народ то «тафриями», то «тавро-скифами», то просто «таврами», смешивая их, таким образом, с коренными обитателями Крымских гор, известными в древности разбойниками, не гнушавшимися человеческими жертвоприношениями. Вряд ли в таком смешении виновато лишь созвучие имен. Скорее наоборот. Археологические наблюдения тоже указывают если не на тождество, то на близкое родство тавров и сатархов. Тавры хоронили своих умерших в горах именно в каменных ящиках! Правда, горные тавры курганов не возводили...
Но разве А. Н. Щеглов раскопал настоящие курганы? Ведь насыпь сооружалась раньше, чем устраивалась могила! Если принять гипотезу моделирования «страны предков», то следует признать, что в сознании обитателей поселков эти невысокие земляные насыпи олицетворяли собой горную страну предков, куда должны отправиться души умерших. Можно пойти и дальше, предположив, что в этих каменных ящиках погребалась не только душа, но внутренности и мозг умершего, от которых, конечно, не осталось следов. Само же тело мумифицировалось, и по прошествии определенного времени его отвозили в горы на древнее родовое кладбище. В таком случае единственный покойник, который оставался в склепе, мог быть жертвой, которой как бы освящалась могильная насыпь.
Так произошло открытие сатархов — народа, о котором еще недавно мы знали только его имя.
Андрей Никитин
Рассвет над Гератом
В 1981—1982 годах я работал в Афганистане корреспондентом газеты «Комсомольская правда». Однажды — это было спустя месяц после приезда в Кабул — мне сказали, что в городе Герате, на северо-западе республики, только что геройски погибла юная революционерка по имени Фазиля Абдурахман. Я немедленно выехал в Герат. Так родилась эта повесть. Работая над ней, я старался быть максимально точным в описании героев и событий. ...Я никогда не видел Фазилю. Даже ее фотографии не сохранилось: в тех местах, где она выросла, фотографов не было. Только благодаря рассказам ее брата Мухтара, ее друзей и подруг могу представить облик юной революционерки, чья короткая жизнь и борьба символичны для понимания многих событий, которые происходят в Афганистане. Повесть, журнальный вариант которой предлагается читателям «Вокруг света», выйдет полностью в издательстве «Молодая гвардия».
К аюм не думал, что это так легко — убить человека. Надо просто выбрать удобный момент, когда рядом нет свидетелей, и напасть врасплох, чтобы жертва не успела оказать сопротивления... Первого он подкараулил ночью, когда тот возвращался домой,— спасибо Рауфу, который точно сообщил, где можно встретить этого человека. Каюм незаметно подобрался сзади, тронул за плечо. Человек обернулся, и Каюм резко снизу ударил его кинжалом в сердце. Человек, не издав и звука, рухнул на землю.
Каюм вытащил кинжал, аккуратно вытер его об одежду убитого. Затем пошарил в карманах жертвы. Это получилось само собой, почти автоматически. Взял, не раскрывая, бумажник, снял с запястья часы. И, похвалив себя за то, что не сглупил от страха и прихватил кое-какую добычу, спокойно отправился дальше: второго Рауф приказал убрать непременно в ту же ночь. С этим было сложнее, потому что дома он оказался не один, как уверял Рауф.
Каюм постучал в глухую калитку, невнятно представился солдатом со срочным пакетом, ему отворили, и он увидел перед собой пожилого мужчину в легкой домашней рубахе и шароварах. Мужчина держал в левой руке керосиновую лампу, а правую протянул навстречу ночному гостю, видимо, желая побыстрее забрать этот злополучный пакет, из-за которого его разбудили. На миг глаза их встретились. Каюм успел уловить недоумение в глазах хозяина дома, но клинок уже летел в его сердце... Падая, человек сдавленно замычал, выронил лампу, она звякнула, разбилась о твердую землю, погасла. Дверь скрипнула, и слабый мальчишеский голос позвал: «Папа, папа, ты где?» Каюм рывком выдернул нож из тела убитого и метнулся к дому. Не на улицу побежал, не к спасительной тьме, а навстречу этому тонкому голосу — зверем прыгнул, подчиняясь одному инстинкту — убить, убить... Мальчишка опрометью бросился от него в глубину дома. От страха он позабыл кричать, звать на помощь, молить о пощаде. Каюм расправился с ним по-волчьи быстро.
Возвращался не таясь, не оборачиваясь. Встань ему сейчас кто-нибудь на пути — и его бы прирезал. «Теперь к черту Рауфа! — думал Каюм, ощущая в кармане приятную тяжесть чужого бумажника.— Я подберу себе лихих парней, и мы займемся настоящим делом». Он не представлял, каким будет это «настоящее дело», но знал, что теперь уже не остановится ни перед чем. Ни раньше, ни теперь он не хотел думать о том, кто те люди, которых он грабил и оставлял истекать кровью. Каюм вообще взял себе за правило не терзаться сомнениями и прочь гнать тревожные мысли, отвлекающие от главной цели: быстро разбогатеть.
В назначенный час рано утром в условленном месте за городскими воротами он встретился с Рауфом. Его наставник сегодня буквально источал радость. Рауф облобызал Каюма, мягким жестом остановил его доклад:
— Вижу, ты все сделал как надо! Молодец. Свершилось богоугодное дело, и оно зачтется тебе там.— Он поднял глаза к небу и удовлетворенно хмыкнул.
Каюм торопливо кивнул, насторожился. Хватит уже этому белоручке толковать о боге. Лучше бы расплатился с ним сполна, как обещал. Но Рауф не спешил. Обойдя полянку, он раздвинул кусты и, убедившись, что их никто не подслушивает, сел на траву, повелительно указав на место подле себя.
