Прах и пепел - Татьяна Николаевна Зубачева
– И что выбирают? Ну, в основном?
– В основном? Эх, Костя, ни один, понимаешь, ни один ещё не захотел остаться спальником.
– Но неужели ничего нельзя сделать? Я сегодня видел одного…
– Одного? Ну да, сейчас он один такой, на чёртов День чёртовой Империи привезли. А когда их двадцать, кричат, бьются, ни сестёр, ни санитарок к ним зайти не заставишь, да и мужики… робеют… Это сейчас они уже сами за новичками ухаживают. Я только контролирую, назначаю и записываю. Да, что делать, ты спрашивал. Пока болевой период, только, ты видел, вентилятор ставим. Или кто-нибудь сидит, обмахивает, обтирает холодной водой. Понимаешь, боли сопровождаются ощущением жжения. Они не просто так это горячкой прозвали. Есть практически не могут. Поим водой с глюкозой. Во второй стадии… там витамины, сердечные и начинаем трудотерапию. Хотя бы встать и принести воды другому. Заставляем жить.
– Желание жить…
– Желание приходит потом, когда он осознаёт, что, перегорев, может жить самостоятельно, работать. А вначале… выручает их привычка к послушанию…
…Новиков резко крутанул руль, входя в поворот. Да, если индеец горел зимой и Трейси ему как-то помог, да просто не пристрелил, а дал отлежаться, то против Трейси индеец не пойдёт. Достаточно вспомнить, как эти парни отзываются о Юре, о Тёте Паше…
…– Ну, Тётя Паша! Она же первая, ещё зимой, мы ни одну сестру, ни одну санитарку к ним поставить не могли, от великого ума взаперти их держали. Как же, сексуальные маньяки! На стену кидаются, женщину просят, себя предлагают. А Тётя Паша заявила, что на неё ни один маньяк не польстится, а польстится – так сильно пожалеет, и пошла в эти палаты работать. Она и придумала и обмахивания, и обтирания. И когда у первых депрессия началась, она же их на ноги ставила, заставляла палаты убирать, за горящими ухаживать. Они за неё теперь… сами умрут и любого убьют…
…Сам умрёт и любого убьёт. Да, если так, то Ротбуса убила эта пара: индеец и белый мальчишка. Ротбус угрожал Трейси, и этого оказалось достаточно. И попробуй теперь объяснить индейцу, что Трейси – убийца и ничем не лучше Ротбуса. Что не жертва, а тоже преступник. Ладно, может, Старцев что-нибудь подскажет. Умён и наблюдателен капитан. Видимо, поэтому и отстаёт в звании. Правда, не переживает из-за этого. Ну, его дело…
Алабама
графство Олби
округ Краунвилль
Имение Джонатана Бредли
Фредди разбудил Джонатана за полчаса до рассвета, самым бесцеремонным образом сдёрнув одеяло.
– Вставай, лендлорд! Тебя ждут великие дела. Я ничего не перепутал, Джонни?
– Изверг, – простонал Джонатан, протирая глаза. – Рано же ещё.
– Эркин с мешком уже у гаража стоит. Так что вставай, брейся, и в дорогу.
– Мой бог! – Джонатан зевнул и встал. – Знал бы, в жизни на этот чёртов аукцион не пошёл. А Эндрю? Тоже у гаража?
– Эркин сволок его к колодцу умываться. Давай, лендлорд, а то я тебя тоже к колодцу понесу. А это твой авторитет уронит.
– Ну да, – Джонатан умылся в тазике у двери и стал бриться. – Вчера ты меня заставил с ними в блэк-джек играть. Это мой авторитет не уронило, что ли?
– Акт единения с народом пробуждает у подданных любовь к монарху.
– Грамотный ты, – пробурчал Джонатан, ощупывая щёки. – Лосьону совсем ничего не осталось?
– Не-а, – с удовольствием ответил Фредди. – Оба флакона до донышка.
– Люди им лицо протирают, а ты… небось и задницу тоже.
– Ну, – привалившись к дверному косяку, Фредди смотрел, как Джонатан одевается. – Что годится для лица лендлорда, сойдёт и для ковбойской задницы, – и после паузы, мечтательно улыбаясь, добавил: – И шенкелей.
Джонатан, натягивавший сапоги, поднял голову.
– Это на ком ты ездить собрался, что шенкеля «Райским яблоком» протирал?
– Интересная мысль, Джонни, спасибо за идею. Кобылка, значит, «Шанелью» пахнуть должна. Сочетаются запахи?
– Сочетаются, – улыбнулся Джонатан, вставая. – Зачем вам вообще лосьон этот понадобился? Он после бритья, а ты вроде небритый. По основной поверхности.
– Эркин сказал, что для мягкости. Я согласился. Окно я закрыл, не дёргайся. Пошли, лендлорд.
Подойдя к Фредди, Джонатан принюхался. Фредди засмеялся.
– Успел я в душ, успел. Пошли, а то Эркин всерьёз психует.
Джонатан с удивлением оглядел Фредди. Ну, надо же! И не скажешь, что всего три часа назад ковбой лежал в полной прострации. Свежевыбрит, весел, весь какой-то… лоснящийся, как вычищенный выхоленный конь.
– Ага, Джонни, – радостно улыбался Фредди. – Как заново родился, правда. По дороге расскажу. И ещё у меня для тебя сюрприз заготовлен. Но это потом. Пошли.
Грузовик уже стоял во дворе, пофыркивая включённым мотором. Эркин и Андрей сидели на подножке и встали, когда Джонатан и Фредди подошли.
– Доброе утро, парни, – поздоровался Джонатан, чувствуя себя уже совсем проснувшимся.
– Доброе утро. Доброе утро, сэр, – ответили они вразнобой.
– Мешки забросили? – Фредди открыл дверцу. – Тогда залезайте. Джонни, садись в кабину.
Андрей, а за ним и Эркин залезли в кузов. Фредди, встав на подножку, заглянул к ним.
– Ага, стекло мне только не загораживайте. Джонни, готов? Отправляемся.
Имение ещё спало. И их отъезда никто не видел. Фредди мягко стронул грузовик и повёл его по въездной дороге с сохранившимися каштанами по обеим сторонам.
– Пусть доберут парни.
– Я бы тоже добрал, – вздохнул Джонатан. – Но Эркина ты вчера… умотал.
– Эркин если за что берётся, – улыбнулся Фредди, – то вполсилы не работает.
– Это такой каторжный труд?
– Видимо. Вообще-то, Джонни, он меня третий раз мнёт. Ну, в первый раз он мне спину чинил.
– Кстати, ты давно на неё не жаловался.
– Кстати, похоже, уже и не буду. Сделал он мне её… капитально. Второй раз на перегоне. Так, выкупались, и он мне её немного помял. Я с полчасика полежал и встал. А вчера был большой и общий. Так вот, он всякий раз после массажа весь мокрый был. И садился отдыхать. Ну, а вчера…
– Ты вчера был хорош. Сосиска в тесте. Как ты не задохнулся?
– Не знаю. Но было хорошо.
– Ты так говоришь, что я начинаю завидовать.
– Ла-адно, – Фредди вывел грузовик на шоссе и прибавил скорость. – Составил я тебе протекцию. Без лосьона, правда, и не на ковре у камина, а в кузове. Но одеяла я туда забросил, так что полежишь… сосисочкой.
– Ну, уж гадость ближнему устроить ты не упустишь. А теперь признавайся, ты что-то
