Дочери Лалады. Паруса души - Алана Инош
«И я мечтаю, — выдохнула Онирис в приоткрытые губы Эллейв. — И я жду!»
Мерцающая нежность лесной чащи, разворачиваясь в глазах Эллейв, пророкотала:
«Ты моя, прекрасная Онирис? Скажи, ты моя?»
«Да, твоя!» — почти с рыданием прильнула к ней девушка.
Разве она могла ответить что-то иное, растворяясь в проникновенно-нежном и неумолимо сильном кольце этих рук? Не жестоких, нет! Их сила была ласковой, горячей, игривой, она искрилась переливами жизнелюбивого смеха, блёстками радости, танцующими пузырьками веселья. Разве можно было, утонув в этом невыносимом, бескрайнем счастье, сказать «нет»? Немыслимо, невозможно! Слёзы были сладостными, сотрясающими душу, как очистительная летняя гроза, мощная и властная, неистовая. Эллейв пила эту влагу с её щёк и губ, и они сливались в поцелуях бесчисленное множество раз.
«Что это за место?» — наконец спросила Онирис, когда в их взаимной ласке настала передышка.
«Это моя родина, Силлегские острова», — сказала Эллейв, беря её за руку и ведя по извилистой лесной тропинке среди цветущих лиан и живописных, покрытых зелёным бархатом мха камней.
«Мне хочется здесь остаться навсегда, — вырвалось у Онирис. — Ну или хотя бы разок побывать здесь наяву!»
«Непременно побываешь, — засмеялась Эллейв. — Хочешь увидеть Волчицу?»
«О да!» — воскликнула Онирис, ощущая лопатками холодящее дуновение.
Миг — и они очутились в огромном, но совершенно пустом храме с красочными светящимися мозаиками на стенах. Посреди зала, чей сводчатый потолок уходил в необозримую высь, стояла грубо высеченная из цельной грязновато-белой глыбы статуя волчицы. У неё были могучие толстые лапы и низко опущенная морда со слепыми ямками глазниц.
«Раньше она стояла под открытым небом в лесу. Снять её с места и перенести куда-либо невозможно, поэтому храм построили вокруг неё», — сказала Эллейв.
Грубостью своих очертаний статуя контрастировала с изяществом внутренней отделки храма. Убранство изобиловало мелкими и тонкими деталями, изысканными украшениями, а Волчица в своей первобытной, древней простоте выглядела чем-то чужеродным, изначально не предназначенным для этого помещения. Но самое удивительное было даже не это, а какая-то низкая, глубокая, вибрирующая пульсация, которую Онирис ощущала всем своим нутром.
«Ты тоже слышишь? — прошептала она заворожённо, прижимаясь к плечу Эллейв. — Как будто огромное сердце бьётся где-то очень глубоко...»
«Да, — дохнули ей на ухо губы той. — Это её сердце. Она только кажется каменной. На самом деле она живая».
Околдованная, погружённая в удивительное, сказочное оцепенение, Онирис долго не сводила широко распахнутых глаз со статуи. Сперва она стояла неподвижно, но потом медленно двинулась вокруг Волчицы, а её заворожённый взгляд оставался прикованным к ней. «Бух, бух, бух», — отдавалось у неё внутри глубинное биение. Остановившись напротив морды Волчицы, Онирис боязливо протянула руку, но не решалась дотронуться. Мощь этого существа (а в том, что это не каменное изваяние, а чудесное живое создание, девушка не сомневалась) погружала в очень крепкое, властное наваждение, из которого было невероятно трудно выбраться. Онирис будто сама обращалась в статую, чья поза олицетворяла благоговейное восхищение, почтение и страх.
«Ничего страшного не произойдёт, если ты до неё дотронешься, — подбодрила её Эллейв. — Не бойся».
Сначала пальцы, а потом и вся ладонь девушки легла на шероховатую морду. Ничего не происходило, и Онирис немного осмелела.
«Твоя матушка загадала желание, которое сбылось... Можно, я тоже загадаю? Это подействует? Ничего, что мы во сне? Или нужно делать это наяву?»
«Это сработает, даже если к Волчице обращаться мысленно, находясь далеко от неё, — ответила Эллейв. — Загадывай».
Закрыв глаза, Онирис вслушалась в свои ощущения. Шероховатая поверхность под рукой становилась всё теплее, и вскоре впечатление живой плоти стало таким мощным, что девушка едва не отдёрнула ладонь. Дрожа всем телом, она мысленно произнесла: «Уважаемая Волчица, прости за беспокойство... Но не могла бы ты исполнить моё желание? Я хочу, чтобы мы с Эллейв всегда принадлежали друг другу».
Глубинное биение стало таким сильным, что даже пол под ногами начал содрогаться. Морда Волчицы под рукой Онирис задышала, зашевелилась, и она не ушами, но всем нутром услышала глубокий, рокочущий голос:
«Твоё желание не может быть отменено».
Пол уплыл из-под ног, пространство закружилось, и Онирис почудилось, будто огромное существо ходит вокруг неё и обнюхивает. От страха она так и не открыла глаза, вся съёжилась, втянула голову в плечи... И пришла в себя в объятиях Эллейв.
Та медленно несла её на руках по дорожке прихрамового сада, озарённого ночными огнями.
«Что это было?» — дрожащим шёпотом спросила Онирис, цепляясь за её сильные плечи и успокаиваясь от их непоколебимой, уверенной твёрдости.
Эллейв улыбнулась, глядя на неё с мечтательной нежностью.
«Волчица ответила тебе. Не буду спрашивать, что ты загадала. Это нельзя разглашать».
«А ты когда-нибудь просила Волчицу исполнить твоё желание?» — ласково вороша пальцем серебряный пушок её бакенбард, спросила Онирис.
«Да, — ответила та. — Моё желание уже сбылось».
«И что же это было за желание?»
Несколько мгновений Эллейв молчала, глядя на Онирис с задумчивым мерцанием звёздного неба в глазах.
«Ты и так его знаешь, милая. Его несложно угадать».
Утонув в ласковом мерцании искорок влюблённой бездны, Онирис вдруг поняла — быстро, просто, светло и пронзительно.
«Ты попросила, чтобы твой корабль превратился в женщину?»
«Да, — тепло и щекотно дохнул ей в губы ответ. — И я держу эту женщину в своих объятиях сейчас».
Онирис хотелось бы так плыть бесконечно, обнимая Эллейв за плечи, но подошёл к концу и этот сон. С огромным сожалением и почти телесной тоской вынырнула она в осеннюю действительность, к тихо и виновато скребущему в окна дождю, к холодным утренним сумеркам, к тёплой, но одинокой постели. Тоска засела в животе и ныла, звала обратно в такой счастливый, такой сказочно прекрасный сон, но Онирис нужно было вставать и к девяти часам идти в своё учреждение. Сейчас она почти ненавидела его — просто за то, что там не было Эллейв, её ясной и светлой улыбки, её звучного молодого смеха, её мерцающих нежностью звёздной ночи глаз.
Она ненавидела крепость, в которой та сейчас сидела из-за этой дурацкой истории с дуэлью. Каждый камень в этих проклятых стенах ненавидела и желала стереть в порошок!
Матушка проснулась в дурном настроении, поэтому за завтраком царила гнетущая атмосфера. Даже братцы-непоседы притихли, побаиваясь схлопотать нагоняй. Лишь
