На руинах Империи - Татьяна Николаевна Зубачева
Он шевельнулся, и Женя сразу выпрямилась, заглянула ему в лицо. Глаза закрыты, плотно сжатые губы, намокшие от пота полоски пластыря еле держатся на скользкой коже. Правая глазница вся чёрная, но опухоль немного опала, и уже видно, что глаз уцелел. Женя укрыла его и отошла к комоду взглянуть на часы. Да, если она хочет всё успеть, надо начинать утро. Обтереть его, напоить, дать лекарства и всё остальное. И белье бы переменить, нельзя ему лежать в мокром… А там уже всё остальное, обычный утренний набор. Женя зевнула и потянулась. Поспать бы ещё… Ну да ладно, неделя не вечность, в воскресенье отосплюсь.
Она накинула халатик, туго затянула поясок и захлопотала. Скатать и убрать постель, затопить печь и разжечь плиту. Какая холодная весна в этом году. До сих пор топить приходится. Молоко подогреть, ну, это успеется. Чем бы обтереть его? Мама для этого брала уксус. А доктор Айзек говорит, что мамы не ошибаются. И бельё достать. С бельём у неё плохо. А она ему положит своё одеяло, а его развесит. И подушку у печи просушит. Зря она уже постель свернула, поторопилась.
Приготовив всё необходимое, Женя подошла к кровати.
– Эркин, проснись, Эркин.
Он медленно, с усилием поднял веки. Оба глаза открыл! Правый, правда, чуть-чуть, на щёлочку, но ведь открыл!
– Давай оботру тебя. Ты мокрый весь.
Она решительно отбросила отяжелевшее влажное одеяло и взялась за дело.
Женя обтирала его влажной остро пахнущей тряпкой и тут же – как делала мама – сухим полотенцем, насухо.
– Так, теперь плечо. Ничего-ничего, я осторожно, потерпи.
Он только выдохнул сквозь зубы, когда она осторожно даже не обтирала, а промакивала распухшее фиолетово-чёрное плечо.
– Ну вот. Лежи-лежи, ты же весь мокрый.
Она могла только догадываться по его напряженному молчанию, как щипал уксус ссадины, густо покрывавшие его живот, да ещё у него на мгновение дернулась левая рука в попытке заслонить низ живота. Но рука тут же упала на постель, и только пальцы вцепились в простыню и комкали её. На лицо его Женя не смотрела сейчас, не могла. Она помнила это тело другим, красивым, играющим, отзывающимся на любое прикосновение.
– Ну вот. Давай, повернись, я спину протру.
Он, кряхтя, с её помощью повернулся. Спина тоже вся в ссадинах, синяках. Как же его избили эти сволочи.
– Ну, вот и всё.
Она выпрямилась, откинула тыльной стороной ладони выбившиеся волосы.
– А теперь я бельё сменю. Дойдёшь сам?
Он кивнул и медленно, осторожно встал.
Женя проводила его тревожным взглядом. Но вроде он падать не собирался. И она занялась постелью. Содрала и бросила на пол сырую простыню. Перину можно просто перевернуть сухой стороной вверх, подушку лучше просушить, и одеяло тоже…
Когда он вернулся, у неё уже всё было готово. Он, как и раньше, сел на кровать, поднял на неё глаза.
– Постой, – спохватилась Женя, – я тебе голову вытру.
И когда она вытирала ему голову, чтоб хоть так подсушить мокрые волосы, он поймал левой рукой край полотенца, пытаясь протереть лицо.
– Осторожней, – предостерегла Женя, – щёку я сейчас посмотрю.
И только тут поняла, что голова и лицо у него мокрые не от пота. Вот почему он так долго возился на кухне. Это он рукомойник нашёл и умылся.
– Ну, ложись.
Он лёг, она укрыла его, осмотрела. Так, пластырь то ли отвалился, то ли он, умываясь, содрал его. Но корка, вроде бы, крепкая, держит края. Можно и не стягивать. Она поправила одеяло, собираясь отойти, но его голос остановил её.
– Женя…
– Что?
Он несколько раз быстро вздохнул, будто набираясь смелости.
– Что? – повторила Женя.
– Я есть хочу. Если можно… дай… чего-нибудь…
– Сейчас, – счастливо улыбнулась Женя. – Сейчас поешь.
Эркин ждал, пока она всё приготовит, лежал молча, полуприкрыв глаза, но вздрагивал при каждом шорохе и рывком приподнялся ей навстречу, когда она присела на край кровати с тарелкой и кружкой в руках.
Женя опять дала ему горячего молока с мёдом и немного хлеба с маслом. Ей было страшно, что после такой голодовки ему станет плохо. Он не съел, а как-то мгновенно заглотал хлеб и молча, одним взглядом, попросил ещё.
– Нельзя тебе сразу, – попробовала объяснить Женя. – Лучше потом ещё поешь.
Он не спорил, послушно откинулся на подушку и отвернулся к стене. Жене стало нестерпимо жалко его, но… но ведь она хочет, как лучше. Да, а лекарства! Она быстро налила ему ещё молока.
– Эркин, – он повернулся к ней. – Вот таблетки. Прими и запей.
Он медлил, и это рассердило её.
– Ну что ты как маленький, хуже Алиски. Это же лекарства. Опять силой запихивать, да?
Он подставил ладонь, и она высыпала туда содержимое пакетика под третьим номером. Он недоверчиво осмотрел разноцветные таблетки, поднял на неё глаза.
– Давай, глотай разом. Молоком запьёшь. Ну, Эркин, мне уже Алиску пора будить.
Он вздохнул и с удивившей её решимостью кинул в рот таблетки. Женя подала ему кружку.
– Ну, вот и молодец. Теперь лежи, отдыхай.
Женя легко вскочила и заметалась по комнате в вихре одновременных утренних дел.
Эркин лежал и прислушивался к себе. Да, таблетки совсем другие, ничего похожего на те… или потом начнут действовать… да вряд ли, зачем ей Паласные таблетки… и он же перегорел, может, поэтому и не действуют… Забытые уже ощущения чистоты, нетяжёлой сытости… чистая сухая постель… он погладил простыню рядом с собой, после Паласа ему не приходилось спать на простынях… и боли почти нет, если не шевелить правым плечом. Только слабость какая-то… Алиса – это, наверное, та девочка, что он видел, что дула ему на щёку… вот её голос. Он его и слышал все эти дни. Женя ей отвечает… Он не понимает, а да, он же помнит, Женя – русская. Значит, она с Алисой говорит по-русски. Русского он не знает, так, слышал кое-что… но Женя этих слов не говорит. Он невольно улыбнулся,
