Кремлевские звезды - Дмитрий Ромов
Платоныч варит кофе и накрывает на стол. Элегантно, как он умеет.
— А где Андрюха? — интересуюсь я.
— К барышне пошёл. У них сейчас очень активно дружба развивается.
— Дело молодое, — улыбаюсь я.
— Это точно, — смеётся Большак, намекая, что и сам-то я ещё не слишком стар, внешне по крайней мере.
Ну да, это правда.
— Завтра выдаём первую партию коньяка, — говорит дядя Юра.
— Помню, как же, — киваю я. — У нас же завтра в казино презентация. В лучших традициях капиталистического будущего. Боюсь, как бы Печёнкин не сгорел от неконтролируемого потребления халявы.
— Презентация… А ты сам, Егор, за капитализм или против? — спрашивает Большак. — Не пойму я как-то.
— Я, как ни странно, против коррупции, дядя Юра. И против превращения государства хрен знает во что, в набивание собственных карманов, понимаешь? Вот мы самолёты делаем?
— Делаем, — соглашается он, разливая кофе.
— А потом перестанем. Боинги и Эйрбасы заплатят каким-то типа ответственным лицам и они заявят, что мол наши производства морально устарели и нам дешевле и правильнее их не развивать и не совершенствовать, а закрыть и покупать готовые самолёты за границей. Представляешь?
— С трудом, честно говоря.
— Вот именно, с трудом. Это лишь один из миллиона примеров. Я, естественно, упрощаю, но смысл от этого не меняется. Будем продавать энергоресурсы, а всё остальное купим, у нас же ресурсов дох*я, правда? Прошу извинить за бедность речи. Ну, а когда трубу нам обрежут и обложат санкциями мы что будем делать? Правильно, вот тогда и начнём всё развивать, а пока гром не грянет беспокоиться не о чем. Это я к чему? А к тому, что не хочу снова этот стыд, хочу по-другому. И дело здесь не в том, капитализм или социализм, мы и то и другое так извратим, что любо дорого. У нас так-то ни того, ни другого и не было никогда. Капитализм, конечно, более жизнеспосо…
Я не успеваю закончить мысль, потому что заходит Трыня с совершенно счастливым лицом, так что смущать его апокалиптическими картинами будущего даже совестно становится.
— Как там красавица твоя поживает? — спрашиваю я.
— Нормально, — широко улыбается он.
— Ну, за счастье наших детей! — усмехаюсь я и поднимаю чашку кофе.
На презентацию коньяка я еду на скачковской двадцать первой, потому что моя служебная настолько убитая, что мне приходится раскошелиться на ремонт и восстановление приличного внешнего вида.
Разумеется, оплачиваю весь ремонт я сам, из собственного кармана. Реконструкция проходит в гараже в деревне Красной. Этим занимается Пашка и обещает более-менее приличный результат. Ну а пока моя чёрная волжанка омолаживается, я ношусь на скачковской.
Здесь уже стоит «Алтай», один из двух выбитых для меня Печёнкиным. Пока он, Печёнкин то есть, не сорвался с крючка нужно его использовать по полной и постараться зацепить ещё крепче. Второй аппарат я хотел отдать Платонычу, но он отказался, поскольку проводит в машине совсем мало времени. Стало быть, телефон будет простаивать. Поэтому мы решили поставить его в машину к Скачкову. Один ему, один мне.
Скачковская тачка благодаря этому автоматически превращается в передвижной командный пункт. Тимурыч, кстати тоже время зря не терял и обивал пороги в горкоме. Благодаря этому, под его началом оказался не только отряд юнармейцев-школьников, но и объединение для молодёжи от семнадцати лет на базе ДОСААФ и частично военного училища.
Джинса прёт, хоть продажи мы ещё и не начинали по сути, лишь пробно выбросили в нескольких сельпо по области, выдав за «костюм брючный, Чехословакия». Коньяк тоже пошёл, а вскоре и виски начнём выдавать, как только Док закончит свои эксперименты.
В казино сегодня оживлённо. Слухом земля полнится, вот народ и собрался на неведомую презентацию. В условиях дефицита пропагандировать товар, который днём с огнём не найдёшь, довольно странно, конечно. Но сегодня мы просто познакомим народ с новым для нашего рынка напитком.
Сомелье, привезённый специально из Москвы, предложит всем желающим по одному глотку и расскажет насколько «Курвуазье» прекрасный, замечательный и просто потрясающий коньяк. Тут уж, какие этикетки нашлись в нужном количестве, то и производим, притом, что коньяк действительно очень хорошего качества. Вот такое тут у нас бутлегерство.
Первым, кого я встречаю, оказывается Печёнкин. Ну, как без него-то?
— Здрасьте, Глеб Антоныч, — приветствую я его.
Он кривится и морщится, будто лимон съел:
— Здорово, Брагин.
— Экая у вас судорога, — усмехаюсь я. — Я вам там ящик коньяка подготовил, в честь нашей доброй дружбы. Так что водителя пришлите, пусть заберёт.
— Угу, — кивает он и проскальзывает мимо.
Неблагодарный.
Я замечаю сомелье и направляюсь к нему и в этот момент:
— Брагин!
О, этот голос ни с каким другим не перепутаешь.
— Ну, конечно, — продолжает он, — где же ему ещё быть, как ни в грязном притоне! Я даже и не удивлён. Вот совершенно не удивлён.
Я поворачиваюсь на эти знакомые гермафродитские звуки. Точно, он, стоит и в ус не дует. Снежинский, кто же ещё.
— Ого! — расплываюсь я в улыбке. — Какие люди ищут меня по притонам города. Так ты, значит, ещё и игрок? Азарт у тебя через край плещет, да?
Он стоит передо мной в моём казино с великолепным персоналом, оборудованием и баром, в моём же «брючном костюме, производства Чехословакии», собирается нахаляву пить мой «Курвуазье» и смеет говорить, что это грязный притон? Так он же ещё и на Новицкую поклёп соорудил, козья морда.
— Это ты удачно зашёл, — зловеще улыбаюсь я, намекая, что мол давно мы свежей кровушки не пили. — Ты мне как раз очень нужен был. Очень!
— Попридержи-ка! — со скандальными нотами, чуть повышая голос, заявляет он. — Мы на брудершафт ещё не пили.
— Сейчас выпьем, — поигрываю я бровями. — Столько выпьем, сколько примут в себя наши бренные тела. Нет, ну как же я счастлив, Эдик, что ты сам меня нашёл, честное слово. Теперь ведь я тебя не отпущу. Живым.
В его взгляде мелькает лёгкое недоумение и едва уловимая тень тревоги. Прекрасно, замечательно, ты у меня сегодня попляшешь, подлая ябеда. Я делаю шаг в его сторону, но в этот момент меня легко хлопают по плечу. Я оборачиваюсь и вижу Пашу Круглова.
— Егор, — шепчет он, наклонившись ко мне, — директор только что в машину звонил. Просит подъехать.
— Сейчас?
— Там зам по сбыту избили. Говорит, очень сильно…
8. Второй удар подряд…
— Извини, Эдик, — с сожалением вздыхаю я. — Придётся уехать ненадолго, но ты меня дождись, ладно? Я вернусь, и мы с тобой обязательно закончим.
— Была нужда, — говорит он, брезгливо складывая тонкие губы. — Хлеб за брюхом не ходит.
— Это ты точно подметил, — снова вздыхаю я. — Ну что же, значит брюхо само придёт за тобой. И челюсти с острыми зубами, и руки с длинными когтями.
— Пьяный что ли уже, — пожимает он плечами и отходит в сторону.
Ладно, он от меня всё равно никуда не денется.
Я выхожу из казино и сажусь в машину. Ехать нам недалеко. Сегодня дежурит трёшка, так что Спицина доставили туда. Подъезжаем одновременно с директором.
— Что случилось, Олег Константинович? — спрашиваю я.
Он крутит головой, осматриваясь, а потом сообщает полушёпотом:
— Это из-за костюмов. Из-за джинсы.
— Как так? С чего вы взяли?
— Так мне Дима же и сказал. Он позвонил в скорую, а потом мне. Сказал, что мол это из-за наших костюмов и что мол говорить, когда спросят, кто меня избил.
— А вы что посоветовали? — хмурюсь я
— Хулиганы, конечно. Хотели деньги отнять, но он не подчинился. Вот они его и отделали, а потом их кто-то вспугнул, и они убежали.
— Без денег? — уточняю я.
— А вот этого я не знаю, — пожимает плечами Ярцев. — Ну что, пойдём, попробуем его навестить?
Пойдём. Приходится применить весь имеющийся у директора фабрики ресурс, чтобы добиться посещения потерпевшего. Он лежит в четырёхместной палате, голова замотана, глаз чёрный, лицо синее, губы как вареники, во взгляде тоска и печаль.
— Сотрясение мозга, — говорит Спицин, сразу как мы входим. — Хулиганы хотели деньги отнять.
Он скашивает глаза, пытаясь проследить, чем заняты его соседи по палате и прислушиваются ли к его речам.
— Врач обещал через несколько дней выписать, — громко произносит он и замолкает. — А ещё трещина ребра.
— Какого, Дмитрий Аркадьевич? — спрашиваю я.
— Вот этого, — вращает он рукой над животом. — Наклонитесь надо мной.
Мы с Ярцевым переглядываемся и наклоняемся.
— Это Вова, — начинает шептать Спицын. —
