Другая история - Лина Аспера
Вернувшись, я застал Тима съёжившимся во сне под пледом. Дышал он шумно и неровно, а когда я поднёс ладонь к его лбу — так и не коснувшись кожи, — то её буквально опалило жаром. Похоже, пришло время экстренных мер.
Я начал с пакетика жаропонижающего, который развёл в кружке тёплой воды. Нехорошо, конечно, будить больного, только как по-другому выпоить ему лекарство?
— Тим, — я легонько встряхнул спящего. — Просыпайся, лечить тебя будем.
Тим вяло завозился, пытаясь приподняться, что-то невнятно пробормотал.
— Ну-ка, аккуратно, — позабыв табу на прикосновения, я поддержал его за плечи и поднёс кружку к сухим губам: — Пей.
Тим выпил, кажется, даже не приходя в сознание. Я помог ему улечься обратно, поправил сбившийся плед — теперь оставалось только ждать. Если через полчаса лекарство не подействует, то буду вызывать «скорую». Пусть меня лучше обматерят и посчитают паникёром, чем Тим огребёт какое-нибудь осложнение.
Ожидание лучше проводить с пользой, а не с мрачными мыслями. Я удобно расположился на полу возле дивана, поставил рядом тарелку с недоеденной пиццей и взялся за книгу, в которую раньше был вложен листочек с рецептом. Джозеф Кэмпбелл, «Тысячеликий герой» — обо мне, что ли? Я усмехнулся и открыл томик на случайной странице.
«Часто в реальной жизни и нередко в мифах и народных сказках мы встречаемся с печальным случаем зова, оставшегося без ответа; ибо всегда возможно попросту обратить своё внимание на другие интересы. Отказ призыву превращает приключение в его противоположность. Погруженный в рутину, в тяжкие труды, собственно, в «культуру» человек теряет способность к значимому решительному действию и превращается в жертву, требующую спасения».
Я перескочил на другой абзац.
«Мифы и народные сказки всего мира ясно показывают, что отказ по своему существу представляет собой нежелание подняться над тем, в чём принято усматривать свои собственные интересы. Будущее рассматривается не с точки зрения беспрестанного ряда смертей и рождений, а так, будто существующая система идеалов, добродетелей, стремлений и достоинств человека является твёрдо устоявшейся и незыблемой».
Вот же зараза. Я захлопнул книжку. Много вы, господин Кэмпбелл, понимаете в зове и его последствиях. И уж тем более нечего называть меня жертвой — в моей жизни всё прекрасно, в том числе система идеалов с добродетелями. Я сердито сжевал кусок пиццы и запил его остывшим чаем. «Требующую спасения» — кто кого ещё тут спасает, блин! Теоретики хреновы.
Хотя с культурным просвещением у меня не сложилось, аппетит от этого хуже не стал. Я с удовольствием доел «Кватро Формаджи» под остатки травяного чая, убрал со стола и вымыл посуду. Потом проверил состояние больного и расслаблено выдохнул: температура заметно снизилась. Тим дышал ровнее и легче, и его лоб больше не походил на растопленную печку. Вот и замечательно; надеюсь на той стороне Ахерона мне это зачтётся. Я тихо вышел в прихожую, накинул куртку и, даже не обернувшись напоследок, ушёл.
***
Когда на следующий день Ольга с независимым видом попросила у меня номер Тима, я едва не расхохотался над очередной шуточкой бездны. Конечно, аналитик получила, что хотела, а мне, положив руку на сердце, стало спокойнее. Потому что сам я так и не собрался с духом позвонить и узнать о самочувствии болеющего коллеги.
На третий раз я всё-таки попал на шиномонтаж, и заднее стекло «Патриота» наконец-то украсила наклейка с буквой «Ш». После двух дней ударных съёмок Анна назначила уикенд тотально выходным, и мы уехали из промозглой городской слякоти на лесную базу отдыха: к русской бане, огню камина и хрустальному воздуху хвойного леса. Катались на лошадях по подмёрзшим тропкам, азартно резались в бильярд и нарды и, конечно, наслаждались друг другом. Вечер случайного волонтёрства затушевался в памяти, смешался с картинками из абсентового глюка, то есть перешёл в область нелепых фантазий. Я прекрасно провёл время и чувствовал себя вполне счастливым — вопреки всем высоколобым теоретическим рассуждениям.
В понедельник Тим вышел на работу.
— Здоров? — я сам не думал, что так обрадуюсь, увидев его снова в строю. И так обижусь на то, что он опять смотрит мимо меня.
— Терапевт считает, что да.
Будь я этим терапевтом, то дал бы пациенту ещё день-два на восстановление: хотя бы пока щёки западать не перестанут. Я из любопытства покосился на Ольгу, и судя по сжатым в нитку губам, она тоже не одобряла врачебное решение. Впрочем, возможно, её просто бесила необходимость сочинять очередной многостраничный документ, который не пойдёт дальше одной из толстых папок в кабинете шефа. Я никогда не примерял на себя костюм сводни, но, честное слово, знал бы как — подтолкнул бы этих двоих друг к другу, и по фиг на любые последствия романа в коллективе. Вот почему Вася на самом деле не подрабатывает купидоном на полставки? Мы бы отлично с ним скооперировались. Я задумчиво посмотрел в сторону Щёлока и встретил непроницаемый блеск очков. Играть в гляделки с отсвечивающими линзами было бессмыслицей в стиле Дон Кихота, так что я первым отвёл глаза. Хорош уже фигнёй страдать, дел на сегодня — конь не валялся.
Вот о чём я точно позабыл, так это о долге Тима за поход в аптеку. Поэтому не сразу сообразил, что означают две тысячные бумажки, которые он протянул мне в коридоре, выйдя следом на перекур.
— Спасибо за лекарства и продукты, — пояснил Тим, и всё встало на свои места.
— Пожалуйста, — я ловким движением взял одну купюру, оставив вторую у него в руке. — Продукты не в счёт, это гостинец.
Тим вынужденно спрятал деньги в бумажник.
— Я очень тебе благодарен, — искренне сказал он. — Если когда-нибудь понадобится помощь — любая, — полностью на меня рассчитывай.
Я проглотил провокационный вопрос про совместное закапывание трупов, ответив вместо этого расплывчатым: — Буду иметь в виду.
Тим молча наклонил голову и вернулся в кабинет. Я же направился дальше в курилку, по пути думая о том, что мы были бы в расчёте по всем долгам, если бы он просто видел меня всегда, а не только в мрачные моменты своей жизни.
Как человек со стойким иммунитетом к любым вирусам, в том числе и трудоголизма, добровольно на работе я не задерживался практически никогда и чрезвычайно не любил, когда меня к
