Журнал Поляна - Поляна, 2013 № 02 (4), май
Не знаю, если что со мной, мне бы, пожалуй, не хотелось, чтобы эти записки попали к Елене. Поэтому оставляю их моему неугомонному Канцелярову.
Как это пишется в подобных случаях? Ничего умного не приходит в голову… В общем, простите, если что не так. За сим остаюсь с надеждой на лучшее — Ваш незабвенный Чемоданов».
Глава шестая
Чудо рождения новой любви
Елена Белозерова искренне надеялась, что записки Чемоданова, вытребованные у его приятеля, во-первых, развеют все тайны и вопросы, а во-вторых, укрепят память об утраченном женихе, успокоят сердце, оставив на душе лишь тихую скорбь. Но все вышло как раз наоборот.
То есть первое, что она почувствовала, закончив чтение, — неизъяснимое беспокойство, зудящее желание тут же позвонить Канцелярову, ближайшему другу жениха.
Сутки или даже двое она всячески сдерживала себя, но затем снова обратилась к нему. Нужно было кому-то излить мучившие ее мысли. Видимо, ни с подругами, ни с родителями она не находила возможным этим поделиться.
И вот уж совсем глухой зимой Канцеляров стал аккуратно ходить к ней вечерами — то в прекрасный светлый дом на Пречистенке, то в загородное палаццо, — и с готовностью подхватывал и услужливо развивал интересующие ее предметы, касавшиеся личности покойника, дорогого для них обоих. Собственно, не то чтобы услужливо. Просто по-человечески, по-дружески. Скорее, оттого, что душу имел отзывчивую, да и в своих теплых чувствах к Чемоданову мог поспорить с самой Еленой. К тому же, не таким уж он оказался карикатурно нелепым и тупеньким, каким выводил его в своих записках саркастичный Чемоданов.
— Что же это значит, Канцеляров? — был первый взволнованный вопрос Елены, обращенный к нему. — Что вы обо всем этом думаете?
— У меня есть много разных мыслей, — осторожно сказал Канцеляров.
— То есть это не случайность?
— Отчего ж, может, и совершенная случайность.
— Или кое-что похуже?
— А, может, и похуже… Если бы вот отнести записки в милицию, как вы того в начале пожелали, то они…
— Ни в коем случае! Следователи бы, конечно, решили, что он сумасшедший и покончил с собой, бросившись в страшные волжские струи, — горячо воскликнула Елена Белозерова. — Но ведь слишком многое… — несчастным голосом добавила она, — действительно указывает на то, что в последнее время он находился в определенном… душевном расстройстве, что ли.
— Еще бы!
— Это Тайное Братство Счастливцев! Эти страшные письма! Все это очень, очень странно.
— Более чем, — подтвердил Канцеляров. — Кстати, никаких нехороших писем я вместе с записками не обнаружил. — То есть вы хотите сказать, что это плод его больного сознания?
— Галлюцинация? — сдержанно уточнил Канцеляров. — Маниакально-депрессивный психоз? Синдром Кандинского-Клерамбо, то есть злокачественная мания преследования?
— Ах, я не знаю, ничего не знаю! Но я ужасно измучилась и совершенно потеряла покой!
— Вот видите, — печально вздохнул Канцеляров, — стало быть, он был прав, не желая, чтобы записки попали вам в руки… Не нужно было бы вам их читать. Это я виноват, — сокрушенно заявил он. — Не исполнил, так сказать, его последней воли. Вот теперь и вам неприятность. Вы мной недовольны… — Что вы, Канцеляров, наоборот, я вам очень признательна!
— Да ведь и я рассудил, — эмоционально продолжал он, — что Чемоданов как-никак писал записки, чтобы их когда-нибудь все-таки прочла любимая женщина.
— Я их и прочла, — сказала Елена Белозерова и первый раз тихо заплакала. Слезы полились с невероятной силой. Она сидела не шевелясь, словно не замечая того, как они капают ей на колени. Канцеляров внимательно смотрел на нее, словно о чем-то размышляя, а затем вдруг тоже ударился в обильные слезы.
Наплакавшись, они оба как будто ощутили некоторое облегчение.
В конце концов порешили на том, что Канцеляров попытается навести кое-какие справки, начнет изучать это дело, постарается разыскать и встретиться с личностями, упомянутыми в Чемодановских записках. То есть как бы займется расследованием произошедшего.
Специально для нее.
И вот, с каждым разом Елена Белозерова ощущала, что ожидает появления Канцелярова со все большим нетерпением. Жадно ждала, чтобы Канцеляров припомнил еще какие-нибудь черты, черточки, подробности, и тот, потея от натуги, добросовестно перебирал в памяти прошлое. Вдвоем они пили виски и другие хорошие напитки и предавались воспоминаниям о дорогом покойнике, помногу раз повторяя одно и то же, как только возможно между очень близкими людьми, которые говорят о самом дорогом для них предмете. Канцеляров словно помогал ей воскресить образ любимого человека. Для разбитого сердца молодой женщины это стало не только отдушиной, но даже чем-то вроде наркотической зависимости.
Канцеляров искренне посетовал, что Бог не наделил его литературными дарованиями, чтобы он, Канцеляров, мог, подобно своему другу Чемоданову, даже в подражание ему, вести какие-нибудь романтические записки, красиво и выпукло изложить эти историю. Тогда бы Елена могла бы когда-нибудь их прочесть и проронить и над ними слезинку… Таким странным признанием Канцеляров немало смутил Елену Белозерову, но, поскольку признался он в этом по простоте душевной и наивности, она не подала виду и мягко успокоила его, сказав, что, в отличие от несчастного Чемоданова, у Канцелярова нет никакой надобности в подобных записках, поскольку он, слава Богу, живой и здоровый, практически в любое время может поговорить с ней лично.
Как и многие женщины, Елена была довольно суеверна и склонна к мистике. Все искала каких-то вещих знаков в прошлом, которые указывали на надвигавшееся несчастье. Канцеляров как мог разубеждал ее в мистике, уверяя, что все явления можно объяснить с научной точки зрения. Впрочем, однажды, когда они рассматривали фотографии, на которых были запечатлены Чемоданов и Елена, сам же и заметил, что определенная мистика в судьбе бедняги Чемоданова, видимо, все-таки присутствовала. Канцеляров обратил внимание Елены, что многие снимки были, что называется, «слепыми», то есть в момент съемки Чемоданов неудачно моргал, а потому выходил на них в жутковатом виде, жмурящимся-прищурившимся, чем-то похожим на покойника. Елена содрогнулась и машинально схватилась его за руку. Канцеляров, расчувствовавшись, крепко, прямо-таки страстно сжал ее руку в ответ. После чего она тоже покраснела и осторожно освободила свою руку из его руки.
Канцеляров всем своим видом показывал, как свято ценит оказанное ему доверие, как горячо стремится эдак благородно, подхватить «знамя, выпавшего из рук сраженного в бою товарища».
Кстати, что касается «выпавшего знамени». Канцеляров скромно напомнил Елене Белозеровой, что, строго говоря, идея об особых силовых и энергетических линиях первоначально действительно зародилась именно в его, Канцеляровской, голове, а Чемоданов лишь ею ловко воспользовался.
К сожалению, в результате не слишком для себя удачно. Вообще, ужасно жаль, что в свое время Чемоданов не советовался обо всем с другом. Канцеляров мог бы во многом помочь ему. Поскольку обладает многими способностями. И, возможно, Чемоданову удалось бы избежать фатальных неприятностей и ошибок, которые привели к такому печальному финалу.
Канцеляров так рьяно и умело взялся за дело, что в самое короткое время ему не только удалось разыскать членов так называемого Тайного Братства Счастливцев и вступить с ними в контакт (он подробно информировал Елену Белозерову о своих визитах), но и добиться удивительного результата. Однажды он скромно, хотя и с затаенной гордостью, сообщил, что, судя по всему, и он, Канцеляров, сумел синтезировать-инициировать вокруг себя легендарное «веселое сияние».
В этот вечер Канцеляров между прочим преподнес Елене Белозеровой грандиозный букет, составленный из десятков благоухающих роз, желтых хризантем, ирисов и гортензий. Причем объяснил он это подношение несколько странно. Якобы именно в этот день много лет назад он познакомился с Чемодановым, который оказал на него такое благотворное влияние, сыграл такую громадную роль в его личной судьбе. В конце концов, если бы не Чемоданов, то он не познакомился бы с такой великолепной женщиной!.. Елена как будто уже немного привыкла к тому, что иногда Канцеляров бывал излишне витиеват и неловок, и букет с благодарностью приняла, то ли пропустив мимо ушей комплименты, то ли отнесясь к ним сочувственно. Весь вечер они, как водится, провели исключительно в воспоминаниях о Чемоданове.
И действительно, нельзя было не заметить, что в делах и карьере Канцелярова неожиданно совершился какой-то замечательный переворот. Кургузый костюмишко был похерен. Даже засипший голос как будто приобрел приятную бархатистость, благозвучность. Долгие годы полунищенского прозябания сменились очевидным материальным процветанием. У Канцелярова появились деньги и возможности. Объяснял он это просто. По его словам, стали наконец приносить плоды необыкновенные идеи и «проджекты», заложенные в свое время. Какого рода это были идеи и «проджекты»? На первый взгляд, странные и неосуществимые. Кстати, в свое время, когда он рассказывал о них Чемоданову, то даже умнейший и проницательный Чемоданов, хотя и посмеивался над ними, признавал, что идеи, конечно, странные, но вот если когда-нибудь начнут осуществляться, — тогда только держись, тогда Канцеляров сразу бог!
