Серебряная лоза - Олли Бонс
А накануне у него побывал гость, приносивший с собою портрет маленькой беловолосой девочки лет семи, хотя выглядела она младше. Портрет этот, любовно написанный Гретой, стащил из её флигеля один из хвостатых. И вот теперь вчерашний гость сидел в своей мастерской в смятении и тревоге, не зная, то ли худо он поступил, то ли нет. Может быть, излишнее волнение ускорило печальную развязку, а может, наоборот, он едва успел, скрасив пернатому последние часы.
— Какая же она красивая, как похожа на мать, — звучал в ушах шёпот Альседо. — Но наша жизнь должна была сложиться совсем, совсем не так… Ведь она растёт, не осознавая, какие почёт и уважение ей полагаются. Не бродить ей по серебряному дворцу, не слушать истории нашего прошлого, может, и родного мира вовек не увидать. И в день пятнадцатилетия не поднимется она, гордая, на Вершину, рука об руку со мной, с матерью, чтобы совершить прыжок и обрести крылья. И мы не научим её песне…
— Песню теперь знает ворон, — напомнил ему гость. — И когда придёт время, твоя дочь выучит мелодию. Обещаю, я отведу её к Вершине, я сделаю всё, чтобы она стала такой, как должна. И может быть, когда всё закончится, вы ещё увидитесь, и ты скажешь ей всё, что хотел.
— Что ж, она спасена, мне должно быть достаточно и этого, — печально усмехнулся пернатый. — И ещё я рад, что рядом с нею есть добрые и любящие сердца. Спасибо тебе за это, мальчик, спасибо за всё, что ты сделал для меня и для неё.
Хвостатый тоже улыбнулся.
Ему исполнилось уже двадцать девять лет, и мальчиком он мог считаться разве что по меркам Альседо. А если верить пропуску, тридцать один — старая ложь, когда он прибавил себе два года. И тот же год был выбит в пропуске Греты.
Ей стать бы счастливой матерью, нянчить детишек, но она всё так же жила одиноко в крошечном флигеле у Приюта и заботилась о чужих детях, а о своей дочери ничего не знала. Не было у неё ни имени, ни портрета, ни даже знания, дочь это или сын. Только то, что этой осенью ребёнку исполнилось десять лет.
Когда-то Грета сказала, что не хочет превратиться в обычную жену-хозяйку, у которой нет иных интересов, кроме заботы о доме. Что ж, это желание вполне сбылось, но была ли она счастлива? Тот, кто любил её больше половины жизни, знал точный ответ.
После того, как Альседо не стало, всё и завертелось. Ковар уже предполагал, что так и случится.
Господин Ульфгар довольно скоро послал за ним, и мастеру ещё не доводилось видеть правителя в такой ярости. Не помня себя, он мерил шагами комнату, сжимая кулаки, а едва завидев хвостатого, ринулся к нему и схватил за отвороты жилета. Ткань даже затрещала.
— Ты! Говорил! — прошипел сквозь зубы господин Ульфгар и закашлялся. — Говорил, хранилище никто не откроет!
— Помилуйте, мой господин, но с чего вы взяли, что его кто-то открывал?
— Да потому, что спрятанную там вещь подменили! Подменили! Вот, полюбуйся, это просто кусок дерева!
И господин Ульфгар указал на пол, где на ковре лежало откатившееся, брошенное в сердцах деревянное яйцо. Краска на нём кое-где облупилась, даже удивительно, что подмену не заметили раньше. Наверное, за последние годы господин Ульфгар и не заглядывал в хранилище.
— Позвольте спросить, — осторожно сказал мастер, — когда я собирал для вас хранилище и вы помещали внутрь эту вещь, вы проверяли тогда, что она настоящая?
Правитель отдёрнул руки. Судя по выражению его лица, не проверял, и мысль пришла ему в голову впервые и неприятно удивила.
— А кто тогда? Кто мог? Я всего троих и подпускал так близко…
Хвостатый знал, что одним из троих был Эдгард. Однажды торговец даже побывал в покоях правителя. И пусть в потайную комнату его не допускали, но он приводил каменщиков, он искал мастеров. Так или иначе, он общался со всеми, кто устраивал ловушки.
— Ты, мой господин Тень, найдёшь виновного, — прозвучал приказ. — Шкуру с него спустим, но узнаем, куда он дел похищенное. Я назову тебе имена тех, кому доверял больше всего.
Хвостатый в нелёгких раздумьях вернулся в старую мастерскую без окон. Ему давно уже выделили кабинет на первом этаже дворца, заказы и посетителей он принимал там, а думалось и работалось лучше всего здесь. В этой мастерской, бывало, задерживались его подручные, но сегодня здесь не было других.
С Эдгардом в последние годы они не ладили. Тот всё упрашивал помочь ему с яйцом, и отказы приводили его в ярость. Эдгард не мог понять, отчего Ковар не доводит дело до конца, а как услышал про хранилище, защиту которого невозможно обойти, так и вовсе взбеленился.
— Ты испортился, мальчишка! — шипел он. — Получил славу, деньги и стал таким же, как остальные прихвостни Ульфгара! Тебе больше ничего не нужно, кроме как сладко жить!
— Но-но, — останавливал его хвостатый. — Разве я тебе не помогаю? Не я ли достаю сведения, о которых ты просишь? А приказы о назначениях определённых людей на службу в Замшелых Башнях — разве не я способствовал им? Ты там что, собираешь собственное войско?
— Не твоё дело, — отвечал обычно Эдгард.
Но Ковар и без того знал, что у торговца в этом городишке есть своё убежище на случай, если придётся скрываться. Уж этот-то не был готов глотать яд, если его раскроют.
Он дождался Эдгарда из очередной поездки. Тот встретил хвостатого неприветливо, как обычно.
— Нам нужно поговорить, — сказал Ковар.
— И мне есть что сказать, — угрюмо ответил торговец.
Они сидели в маленьком гостиничном номере друг напротив друга.
— Я скажу первый, — начал Эдгард.
Хвостатый кивнул в знак согласия. Может быть, его собеседник уже прознал о яйце? Вряд ли, конечно, господин Ульфгар стал бы распространяться, но любопытно послушать.
— Твой отец болен, — сказал торговец. — Вспоминает тебя, всё твердит о какой-то удочке, мол, ты ему обещал. Да сядь же! Нельзя тебе туда, слышишь? Это в городе ты волен ходить взад-вперёд, а за стенами повесят хвост. Оторвёшься — накличешь только подозрения. А что происходит во дворце? Говорят, правитель не в духе.
— Я расскажу позже, — отмахнулся Ковар. — Послушай, я сделаю удочку. Отвезёшь?
Он не очень-то умел работать с
