Всё зло земное - Дарина Александровна Стрельченко
– Ты чего, Венечка? Не шипи на тени. Наши они. Друзья наши. По полям летают, бреши латают, вести батюшке носят с самых дальних уголков. Ты их не обижай.
Веня заурчал, помесил лапами. Тени больше не трогал, но фыркал на них неласково, вился у ног Василисы, топорщил усы. Весело с ним было, занятно, время летело так, что не заметила Василиса зимы. Носились по дворцу взапуски, втроём со снегом из окон; тени, ворча, подбирали шерстяные клочья. Веня прыгал за серебряными искрами, рассыпа́вшимися от матушкиного зеркальца; Василиса повязала ему алую ленту на шею – до чего ярко, до чего нарядно! Долгими ночами сидели у заиндевелого окошка, глядели, как пляшут в тёмных стёклах белые свечки, как тянутся по Тени далёкие обозы…
Вечерами снег летел по осинам, по елям, застилал белизной поля и небо. Низко садилось тихое солнце, вело во тьму. Василиса брала кота на колени, чесала шерсть. По рукам расходились тёплые волны, а Веня принимался порой на кошачьем языке такие сказки рассказывать, что куда там Тенесло́ву батюшкиному. В нём все сказы тревожными были: про Край-Болото, про убитых птиц, про хитрых русалок, про потерянных лебедей. А Веня светлые сказки баял: звёздные, цветочные, будто матушка о Солони напевала. Особенно запомнилась Василисе та, что под вьюгу пелась: тоскливо было и холодно, далеко в полях горели печальные огоньки. Засиделись они до утра, и в тёмный час перед самой зорькой матушка, баюкая, рассказывала дивную сказку о яге и её ученицах…
Но всё проходит – и зима миновала. Оттаяло всё кругом, и позвали наружу – звонко, неудержимо – веснянки[59], пробудившаяся земля, каменный дух, тонкий, влажный. Василиса выбежала на башню, забыв батюшкины слова, навстречу ветру в одной рубахе. Продрогла вмиг, радостно закричала в ожившие небеса:
– Приходи, весна! Приходи скорей!
Вот тогда-то ворвался на башню батюшка. Закричал страшно, холодные пальцы впились в плечи, стальные руки подхватили, поволокли назад, во тьму горниц.
– Ясно ведь сказывал: не ходи сюда!
Василиса вырвалась, побежала. Кощей глухо гремел позади, но она не слушала, летела быстрей птицы, плача от грубости, от напрасной обиды. Веня, шипя, вился под ногами. Никогда, никогда не говорил с ней так батюшка, не хватал за руки, не волок прочь…
Вбежала в горницу. Матушка подняла голову, отложила книгу.
– Васенька! Что такое?
– Матушка! Батюшка запретил выходить на башню! Уволок оттуда, дверь запечатал… Что я такого сделала? Матушка! Почему нельзя?..
Матушка поднялась, Василиса бросилась к ней, укрылась у неё на груди.
– Отчего? Отчего он так?
– Тише, тише, Вася. Тревожится за тебя батюшка. Если не велит – не нужно туда ходить.
– Почему, матушка? Почему?!
– Я тебе потом расскажу, позже… А пока поверь ему, не серчай.
Грозно шипел Веня, тянул лапой за подол. Матушка отвела с Василисиного лица пряди, пригладила волосы. Отёрла щёки.
– Да как же без звёзд, матушка? – прошептала Василиса. Измождённая слезами, закрыла глаза.
Матушка села, усадила её на колени.
– Не горюй. Батюшка придумает. Не горюй, Вася.
Батюшка и вправду придумал: вечером, заглянув к себе в горницу, Василиса встала, обомлев. Увидела над постелью звёздный свод: совсем как в небе, светились огненные шары, сияли искры. Свод звенел, будто шумел в лесной листве ветер. Искры заиграли у Василисы в глазах, легли на волосы. Матушка улыбнулась, ведя рукой по её косам:
– Золотой сад.
Василиса потянулась вверх, обожглась о звёздочку. Прижала кулак к губам, дивясь на зарево, на то, что совсем как настоящие звёзды, на то, что можно наконец дотронуться и до Луковки, и до Мышиных троп[60].
– Ну? Не печалишься больше? Звёздочки для тебя батюшка с неба достал. Не серчай на него. Тяжела его доля, Вася. Не станем его расстраивать.
Звенел ветер, напевала матушка, перебирая пряди. Дрожала растревоженная Солонь.
Глава 4. Суженая царского сына
Возвращался Иван к Крапиве-Граду ни печален, ни весел, словно выстыло всё внутри. Как начало инеем покрываться после смерти матушки, так теперь, по пути к болоту, заперлась последняя дверка, замкнулась последняя трещинка в скорлупе. Расстегнул кафтан, вынул из-за пазухи лягушку:
– Ну, глазей, зелёная. Свет хотела поглядеть – гляди.
Лягушка, моргая, зевнула. Квакнула:
– Повыше меня подними, царевич.
Иван поднял.
– Ещё выше, сын царский.
Ещё выше поднял – руки вытянул вверх; лягушка на ладонях покачивается, тяжёлая, а сухая. Когда обсохнуть успела?
– Да назад глазами повороти.
– Назад-то тебе зачем? Крапива-Град вон, за лесом впереди лежит.
Лягушка вздрогнула. Быстро повторила:
– Назад, говорю, повороти, сын царский.
Иван пожал плечами, повернул лягушку лицом к лесу. Если бы смог взглянуть её глазами – увидел бы, как опустила она на мгновенье веки, вновь подняла и глянула в самые чащи, в самые гущи, за топи да тропы, за чёрные облака. Если бы смог проникнуть в её мысли – услышал бы: век вековала в болоте, сотню лет батюшкиного дворца не видела – а стои́т, как ни в чём не бывало, шелестят тени, белые свечи горят в окнах с полуночи до зари. Если бы почуял её холод, её думы – сжало бы сердце ледяной рукой, полыхнуло бы в памяти самым тёплым, окатило бы самым горьким.
Лягушка съёжилась в Ивановых ладонях. Шепнула:
– Унеси меня отсюда, царевич. Унеси как можешь подальше, беги как можешь поскорей. Береги от дворца того чёрного, береги, как зеницу ока. А я тебе, царский сын, пригожусь ещё.
– Ишь, какие лягушки пошли, – молвил Иван. Обернул её в тряпицу, сунул за пазуху. – Ты смотри, не спи там, зелёная.
Вынул из кармана сухарик, вышел, пожёвывая, из леса. У опушки ждал рассёдланный Сметко. Иван оседлал его, подтянул подпругу, взобрался на спину, придерживая осторожно лягушку. Раздавишь – что будет батюшке показать? Потрепал Сметка по холке, тронул поводья.
– Застоялся, конь мой огонь? Долго я ходил, долго. Ну, поскакали домой. Дорогу-то, чай, не забыл, пока травы щипал?
– Забыл, – квакнула из-за пазухи лягушка. – Семьдесят семь седмиц ты по тропам колдовским хаживал.
Иван поперхнулся. Вынул лягушку снова. Посмотрел в громадный блестящий глаз.
– Какие семьдесят семь седмиц? Что говоришь такое? Откуда знаешь это, зелёная?
– Я много чего знаю, чего б и знать не хотела, – вздохнула лягушка. – Но не знала бы – не вывела б тебя из болота. Так и блуждал
