Мальчик и облако - Алексей Урусов
– А в конце дня мы на подводной лодке погружались. Но лодка не обычная, а научная. Там и внизу и с боков большие иллюминаторы и через них дно и море видно. И мы полностью шли под водой и смотрели – там водоросли шевелятся и рыбы ходят и нас не боятся. И потом капитан сказал, что мы теперь моряки-подводники, осталось только ритуал посвящения провести. И нам дали целовать кувалду, которую подвесили на верёвочке и раскачивали, потом налили солёной воды и после того как выпил, нужно было громко кричать «Мама, я моряк!». И мы все громко кричали. И я тоже громко. А громче всех кричал Костя Острожский. Он у нас в классе вообще запевала: когда он поёт, больше никого не слышно.
Наследник престола улыбался, слушая увлечённо рассказывающего сына, радовался ярким впечатлениям, которые он получил за две недели каникул в Крыму и немного грустил, вспоминая свои детские годы.
Цесаревич не знал, что вся программа была согласована с отцом, и та же «дежурная смена в кунге» являлась группой спасателей, состоявшей из спецназа. И «рулить» яхтой можно было весьма условно – действия прытких «временных капитанов» контролировал ещё один рулевой и искусственный интеллект, не позволявшие закладывать опасные виражи. А за подлодкой двигалось не только дежурное спасательное судно по поверхности, но и ещё две подлодки, страхующие с флангов. Все понимали, насколько ценной является жизнь ребёнка, который, приплюснув нос к иллюминатору, с блаженной улыбкой на лице, обозревал подводные окрестности. Да и все его попутчики принадлежали к высшей элите страны, и с их голов ни один волос не должен был упасть.
Владимир. Дом Перловых.
Столько слёз я не видел никогда: встречавшая нас в аэропорту Оксана Евгеньевна расплакалась сразу же, как только мы дружной толпой начали спускаться по трапу. Обнимая и целуя детей, и меня в том числе, она не преставала утирать слёзы, которые всё текли. К этому мокрому процессу скоро присоединились Катя и Юлия, и даже Борис немного хлюпал носом.
Геннадий Алексеевич пытался утихомирить плачущую половину семейства, но удручённо кивнул нам с Василием: – Ну, это женщины!
Хоть я вида и не подавал, но мне, на самом деле было очень приятно, как тётя Оксана меня обнимала, лохматила волосы и целовала.
Запрыгнув в микроавтобус, мы быстро добрались до особняка, и только скинув рюкзак и начав его разбирать, я вздохнул: – Ну, вот я и дома!
И эта мысль – про дом – ударила меня как током: я впервые не просто назвал дом Перловых своим, но и внутренне был согласен с тем, что за эти полгода он стал моим домом! Раньше, говоря кому-то, что я иду домой, я в глубине души всё же, по-прежнему, своим домом считал монастырский приют: ну не объяснять же каждому, что меня взяли в опекунство. И вот теперь, я эти комнаты стал полностью осознавать как «свои», и особняк – как дом. Надеюсь, на четыре года, ставшиеся до поступления в военную академию, эти стены станут мне ещё более родными, и семейство Перловых, которые мне были уже не чужими, я стану воспринимать как родню.
Ужин тоже прошёл в позитивно-праздничном ключе, да и Ван Фэн во время застолья вручил нам всем китайские сувениры и принадлежности для каллиграфии. Так же – в разговорах о прошедшем отпуске и впечатлениях от Бурятии, прошла и вечерняя работа по сборке коробок для чая. Больше всех тараторила Юля с восторгом рассказывая о том, что её впечатлило. В её списке «необычностей» оказались и вкусный байкальский лёд, и длинные иглы сосен, оранжевые одежды буддийских монахов и много ещё чего, на что я просто не обращал внимания. Ну, оно и понятно – я-то уже взрослый, а она ещё ребёнок. Да и в Бурятии я летом уже побывал и самые яркие краски у меня в памяти с той поездки ещё не стёрлись.
Когда все дети улеглись спать, я по заблаговременной договорённости, пошёл на кухню – нужно было рассказать Геннадию Алексеевичу и Оксане Евгеньевне подробности поединка с медведем, которые я публично не озвучивал. Разговор проходил бестолково и напоминал диалог глухого со слепым: Перловы впервые слышали про мои способности не в общем ключе, а со специальной терминологией и их все эти «э-взгляды», «подушечки», «нити», «вытягивания», «серые зоны», а также обильная медицинская лексика вперемежку на русском и латыни ставила в тупик. А потом ещё нужно было объяснить, как мне пришлось почти мгновенно свои лекарские способности перестраивать в удар по медведю; причём, о какой-то плановой перестройке речь не шла – «оно само» перестроилось. Как и при первых объяснениях своих способностей сестре Татьяне и отцу Игнатию, я старался помогать руками, но это тоже мало помогало. Наверное, часа два мы проговорили…Но руки у меня устали больше, чем язык.
***
Когда Андрей ушёл спать, супруги Перловы молчали, размышляя, наверное, минут десять-пятнадцать, не спеша потягивая чай и переваривая услышанное.
Наконец, прихлебнув в очередной раз немного чая, Геннадий Алексеевич промолвил: – Ну, как тебе?
– Бедный ребёнок! Как он мучается – он же считает этот дар не своей собственностью, а чем-то данным свыше, и не знает, правильно ли он им распорядился. И имел ли он вообще право распоряжаться. Для его детского возраста такая ответственность – это громадный груз. А все эти потоки-взгляды-серые пятна – это всё приложение к его размышлениям и терзаниям. Он в выходные в монастырь собирается, думаю, там отец Игнатий всё ему разъяснит: Игнатий-то не только в православии силён, – я немного почитала его
