Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №11 за 1975 год
Один мужчина изображает быка, посланного богом-солнцем на землю; трое других исполняют роль охотников. Танцор-бык не обращает ни малейшего внимания на своих преследователей, он движется, не замечая их; те же, напротив, вкладывают в эту сцену все уместные здесь чувства: и мужество, и страх, и робость. Танец кажется бесконечным, он длится всю вторую половину дня, пока наконец «солнечный бык» не падает, пораженный копьями охотников. Этот момент гибели быка точно совпадает с определенным положением солнца: лучи предзакатного светила — у самого горизонта — ослепляют глаза зрителей, и гибель святого символа здесь прямо и таинственно связывается с исчезновением самого бога-солнца.
Последний луч солнца окрашивает танцора-быка кроваво-красным цветом, и тут же — как бы из крови — поднимается первый язык пламени; и вновь перед людьми оживет далекая история похищения огня их первобытными предками.
Неизвестный режиссер и хореограф этого танца-повествования в далекой австралийской пустыне стремился к тому же, к чему стремились великие трагики-классики. Но, в отличие от Софокла и Эсхила, мир не услышал неизвестного автора, никто даже не знал о существовании этого австралийского аборигена, а тем более о том, что волновало людей его племени. Так было до той минуты, пока между цивилизацией белого человека и австралийцами-арунта не установился контакт. Эта минута совпадает, увы, с началом конца: первобытная культура аборигенов пережила все природные катаклизмы, но не выдержала самого губительного: насилия и равнодушия со стороны других людей нашей планеты...
Мы не знаем, как наши далекие предки научились обращаться с огнем, каким образом первобытный человек добыл первый уголек. Это могла быть лава огнедышащего вулкана, или вспыхнувшее от молнии дерево, или просто сопревшее и самовозгоревшееся сено... Но это был чудесный источник тепла, который помог человеку выжить.
В последнее время получала распространение гипотеза, что впервые «человек прямоходящий» появился в Африке, и если его потомки осмелились продвинуться в более холодные Европу и Азию, это значило, что они стали хозяевами огня. Именно там, в Европе и Азии, их застало предпоследнее оледенение. Но с помощью огня человек завоевал самые глубокие и самые теплые пещеры; раньше эти пещеры были для него ловушками: когда у входа в пещеру появлялся крупный зверь, человек был обречен. И если раньше, без огня, человек избегал этих ловушек, теперь, с огнем, которого звери боялись, положение резко изменилось.
Для первобытного человека когда-то костер стал новой формой общественной жизни. Ночь перестала быть неотвратимым черным провалом в жизни, предоставлявшим человеку лишь одну возможность — спрятаться, попытаться забыть страх перед нападением безжалостного и всесильного зверя. Доисторический охотник учился не бояться сумерек, учился слушать, и говорить, и мечтать.
От первых костров на коротких или долгих стоянках в небо стал подниматься аппетитный дымок жарящегося мяса; все тот же огонь научил человека еще одной истине — поджаренное мясо вкуснее, да и просто легче для жевания. Так родился обычай приносить добычу к общему огню. Так человек стал единственным существом, испытывающим радость от того, что он разделил пищу с другим. И так, наверное, у всех народов пища, разделенная с другими, стала символом дружбы.
Чтобы освоить технику добывания огня, человеку потребовались тысячи тысяч безрезультатных попыток. До этого счастливого момента наши предки целиком зависели от случая, от игры природы, милостиво предоставлявшей им огонь. Потому и хранили они его столь тщательно и бдительно; трудно представить большее несчастье для племени, чем смерть огня.
Именно ценность огня заставила человека придавать ему священный смысл; огонь сам стал хранителем и защитником души всего рода. Мне не единожды довелось присутствовать на священных церемониях разжигания огня. К примеру, на Новой Гвинее в деревне Рока (долина реки Асаро) искусство или — что в данном случае одно и то же — техника разжигания огня до сих пор остаются прерогативой колдуна...
Нужно сказать, техника эта в тех местах особая; дело в том, что постоянная сырость требует создания повышенной температуры — для того, чтобы дерево успело высохнуть. Вращения палочки ладонями здесь недостаточно; ее вращают с помощью лианы. И поверьте, даже в наше время человек ощущает всю необыкновенность момента, когда после утомительного труда вдруг появляется первый язычок пламени.
Глядя на это чудо, я пережил минуту, вместившую в себя тысячи веков. Дело не в диковинной технике добывания огня; дело в том, что ощущали люди, добывавшие огонь, в том, что для них простые движения исполнены особого смысла.
В 1967 году я снимал многосерийный фильм о жизни народов Индии и стал там свидетелем еще одного примера огненного священнодействия. Это было на Андаманских островах.
По здешнему обычаю рыбаки перевозят огонь от одного острова на другой, и делают они это не потому, что не способны каждый раз вновь зажигать его, а потому, что огонь этот особый: он рожден в священном лесу.
И та же причина заставляла индуистского жреца, встреченного мною в лесах индонезийского острова Флорес, переносить по тропинкам от одного храма к другому огонь, зажженный у подножия посвященного пламени алтаря. Для него, как, впрочем, и для других «хранителей святынь», огонь был и есть символ животворной силы. А разве не то же значение имеют мерцающие перед образами свечи в современных храмах?
Древнейшего человека и современных первобытных людей связывает прочная нить, по которой бежит искра огня и рожденных им легенд и поверий. Двигаясь за этой искрой, узнаешь не только законы биологической эволюции, но и законы возникновения религиозно-мифических верований человека.
Фолько Куиличи, итальянский журналист
Сокращенный перевод с итальянского С. Ремова
Джек Коуп. Лев у водопоя
Лев повернул голову, чтобы посмотреть, что там, сзади... И в тот же момент — «Хлоп! Хлоп!» — два выстрела вспороли фонтанчиками плотный слой красного спекшегося песка впереди него — как будто неожиданно выросли два пучка мертвой травы там, где ударились пули. Рядом с ним тяжело осела на ноги раненая львица. Там, откуда раздались выстрелы, появился серо-голубой предмет — грузовик. Те, кто стрелял из него, боялись вылезти наружу. Лев тоже был очень напуган. И разъярен.
Люди в грузовике убили одну львицу, двух уже подросших львят и ранили вторую львицу; сейчас они преследовали ее и в особенности льва. Они стреляли по нему из машины, которая кружила по песчаному насту меж дюн, и попасть в цель было трудно.
Раненая львица и лев преодолели подъем с другой — подветренной — стороны дюны. Перед львами была широкая пепельно-серая песчаная ложбина, а за ней поднимался красный горб следующей большой дюны, уходящей двумя отрогами к неверному мерцающему свету горизонта, дюна за дюной — бесконечный песок до самого дальнего края пустыни. Ни деревца — одни низкорослые холмики верблюжьей колючки, соляного куста и реденькие пятна-клочки луговника — пепельные, серебряные и голубые в свете заходящего солнца. И в самом центре этого тускловатого песчаного наста одинокое, притягательно зеленое пятно растительности — кустарник трасси (1 Трасси — растение из семейства кипрейных.), плотный и достаточно высокий, чтобы надежно спрятаться в нем.
Львы поплелись к этим кустам — единственному на видимом пространстве укрытию, если не считать призраков — тенистых деревьев пустынного миража. Львица волочила свое отяжелевшее тело, не чувствуя кустарниковых колючек: они царапали кожу на боках, вырывали клочки шерсти. Сзади тяжело продирался сквозь буш лев; он опустил морду, чтобы не поранить ее, и колючки потрескивали в его густой, тяжелой гриве, прочесывая ее. Глубоко в зарослях львица обнаружила в сплетении ветвей пустой муравейник и упала в него на бок. Лев лег рядом и стал лизать ее рану.
Когда грузовик перевалил через дюну, люди догадались, что их добыча могла спрятаться только в одном на много миль вокруг прибежище. Но было слишком опасно выманивать разъяренного льва из трасси-буша. Они боялись вылезти из машины, боялись охотничьих патрулей и боялись наступавшей темноты. Поэтому решили некоторое время покружить около зеленого островка. Один из них залез на крышу кабины, пытаясь разглядеть что-нибудь оттуда, но безуспешно. Каждый раз, когда грузовик замедлял ход на повороте, этот человек поднимал к плечу винчестер и палил по кустам. Но кусты не отвечали — ни звуком, ни движением.
У людей в грузовике времени оставалось в обрез. Солнце ушло далеко на запад. Они отчаялись заполучить оставшихся львов. Началась игра в «американские горы» по красным ребрам пустыни: им нужно было успеть дотемна удрать в Ботсвану. Вначале яростная атака всеми четырьмя ведущими колесами машины на крутой склон дюны, потом маленький крен на вершине и плавный спуск с наветренной стороны. В кузове лежала убитая львица и два львенка-подростка. Уже не было времени останавливаться и свежевать их; они сделают это ночью или на рассвете, а туши оставят гиенам или зароют в песок. Шкуру львицы продадут туристам долларов за сто, а те, что поменьше, пойдут по шестьдесят. Большой лев мог бы принести значительный куш. Он был огромный, «призер», как говорят, больше не бывает, а львы Калахари и без того считаются самыми большими в Африке.
