Татьяна Гурова - Мы ничего не производим

Татьяна Гурова,

первый заместитель главного редактора журнала «Эксперт»

Александр Ивантер,

заместитель главного редактора журнала «Эксперт»

МЫ НИЧЕГО НЕ ПРОИЗВОДИМ

В середине XVIII века один из основоположников экономической теории рынка писал: «В общем в хозяйственной конкуренции всегда выигрывает та страна, в которой проживает и, соответственно, трудится больше людей». Эта мысль легла в основу формирования концепции добавленной стоимости, и заключается она в том, что только труд человека создает добавленную стоимость, а значит, чем больше людей работает, тем больше добавленной стоимости, то есть богатства, производит и тратит вся страна. На этом совершенно логичном утверждении построен фундамент современной хозяйственной системы. В ее основе лежит человек — работающий, производящий.

Наш современник скажет, что это абсурд. Ведь если бы это было верно, то догнать Китай и Индию было бы не под силу никому. Но этот кажущийся парадокс легко объяснить. Промышленная революция добавила к базовому концепту следующее: та страна богаче, где проживает и трудится большее количество людей, оснащенных равным или большим по количеству промышленным капиталом. В экономической природе не существует никаких других источников добавленной стоимости — только труд и капитал, прежде всего промышленный, индустриальный капитал. Когда в индустриальную эпоху говорили о росте производительности труда, ее автоматически связывали с капиталовооруженностью, а не с человеческим капиталом и краудсорсингом. Таким образом, промышленная революция лишь развила человека производящего, но не отменила его.

И только постиндустриальный мир попытался забыть о человеке производящем, а следовательно, и о труде и капитале как основе любого хозяйства. Однако надо понимать, что сформировавшаяся в последние тридцать лет постиндустриальная надстройка, где значимая доля населения работает в непроизводственном секторе, — очень тонкий, очень неустойчивый слой хозяйственной деятельности, не способный ни прокормить страну, ни обеспечить стабильность ее богатства, ни даже поддерживать цивилизованный уровень жизни на территории страны. Именно поэтому постиндустриальный мир возможен только в тех странах, которые, во-первых, накопили мощный промышленный капитал и, во-вторых, не забывают о его обновлении. Если кто не заметил, США — центр постиндустриального мира — после кризиса занялись активным обновлением капитала. Как говорится, «делай не так, как советует Америка, а так, как делает Америка».

Феномен чрезвычайной идейной послушности стран, потерпевших неудачу в мировой конкуренции, или, попросту говоря, проигравших войну, возник в современную эпоху и, как считается, наиболее ярко проявился в Германии. Россия — второй пример такого рода. Ни в одной стране мира идея постиндустриальной экономики не была реализована в такой мере, как в последние двадцать лет в России.

Сначала нам говорили, что нам нечего бояться разрушения производства, потому что мы все сможем купить на глобальном рынке. Потом уверяли, что не надо давать экономике денег, потому что будет инфляция. Потом нам начали поднимать налоги, чтобы платить пенсии, но не давали денег, чтобы реконструировать жилищный и коммунальный комплекс. Потом сказали, что нам надо скакнуть в инновационный мир, но не собирались инвестировать в науку. Потом сказали, что экономику будет вытягивать потребительский рынок, но не хотели строить дороги, по которым можно перевозить товары. Потом захотели построить в России мировой финансовый центр, но не захотели осуществлять в стране размещение акций крупнейших компаний.

Безумный хаос этих мыслей и стратегий и есть настоящий постиндустриальный мир. Мир, где реальность и ее потребности мешают воображению.

Как результат, через четверть века после начала перестройки мы почти ничего не производим, у нас осталось совсем мало основного капитала, многие наши города, поселки и деревни находятся на грани цивилизованного существования.

И вот она, идеологическая вершина постиндустриального мира: никому до этого нет дела.

Довольно сильные потери

В 1990-е мы не раз сравнивали потери России в показателях промышленного производства с самыми катастрофическими моментами истории. Тогда мы констатировали, что на дне своего падения Россия потеряла больше (более 55%), чем США во времена Великой депрессии (30%) и вполне сопоставимо с потерями во время Гражданской войны (70%). Однако тогда нам и в голову не могло прийти, как надолго страна забудет об инвестициях в капитал.

На пике своего могущества и вплоть до 1980-х Советский Союз вполне укладывался в логику традиционных экономистов — будучи первой по численности населения страной западного мира и имея прекрасную капиталовооруженность, он разделял первое-второе место с США. Однако инвестиционный процесс прекратился в конце 80-х, то есть примерно тридцать лет в стране происходит сворачивание капитала. Нетрудно прикинуть объем сокращения капиталовооруженности российской экономики: если средний срок жизни современного капитала (включая и дороги, и жилье, и инфраструктуру) составляет пятьдесят лет, то ежегодная амортизация (естественная убыль) капитала составляет 2%, то есть за тридцать лет мы потеряли около 80% основного капитала. Было, конечно, легкое воспроизводство — что-то инвестировали, ну, значит, осталось не 20%, а 25, 30%. Думается, что такие потери равносильны потерям во времена войны, не зря наши города и дороги зачастую выглядят как послевоенные.

Надо понимать, что, имея такой уровень капиталовооруженности, нельзя рассчитывать на принципиальный рост производительности труда, а значит, и на принципиальный рост добавленной стоимости. Если не поставить во главу угла экономической политики быстрое накопление основного (не денежного) капитала, то страна не только не будет богатеть, она будет стремительно деградировать. Причем, что важно, в процессе этой деградации будет происходить все более сильная дифференциация населения по доходу, так как скудеющие потоки добавленной стоимости будут все более жестко контролироваться власть имущими. Это видно сегодня и по растущей дифференциации в посткризисные годы, и по бонусной политике крупных компаний, и по сопротивлению части элит косвенно антикоррупционным законам. Такой борьбы не было бы на растущем тренде добавленной стоимости. А ее источник один — растущая капиталовооруженность страны.

Однако агрессивное насыщение страны основным капиталом невозможно без доступа к денежной ликвидности. И хотя блок в этом году преодолен — мы знаем по меньшей мере три крупных реализованных проекта, — политика в отношении доступа к ликвидности пока не изменилась. А между тем мы не просто скатываемся к уровню третьеразрядных стран, мы уже третьеразрядная страна. Причем страна, которая в отличие других своих текущих собратьев по разряду и не пытается выбраться из создавшегося положения.

Уровни индустриализации

На первый взгляд все не так плохо. По ВВП российская экономика сегодня шестая в мире. Мы уступаем лишь США, Китаю, Японии, Индии и Германии. Причем последнюю нам по силам опередить в обозримой — десятилетней — перспективе. Правда, чтобы рассчитывать на это к 2025 году, надо еще умудриться не пропустить вперед динамичную, амбициозную Бразилию, которая по своим собственным, правда, пока не авторизованным на международном уровне подсчетам, уже сегодня «рисует» себе пятое место в мировом рейтинге хозяйственных тяжеловесов.

В расчете по текущему обменному курсу российский ВВП в нынешнем году вплотную приблизится к 2 трлн долларов. В этой метрике Россия — девятая в мире, впереди нас Франция, Бразилия, Англия и Италия, а вот Индия — позади.

Но если по общему объему ВВП Россия занимает вполне достойное место в мире, то с ядром экономики — обрабатывающей промышленностью — картина куда драматичнее. За первую рыночную десятилетку страна не ограничилась сбросом ненужных или избыточных производств. Было остановлено, а зачастую и невосполнимо развалено огромное количество предприятий и целых отраслей, без которых национальная экономика развиваться не может.

Либеральная элита увлеклась сказками про постиндустриальную эпоху. А полная свобода импорта для сотен тысяч игроков плюс, как правило, дорогая нефть длительное время поддерживали иллюзию, что не стоит плакать по утраченным производствам. Экономический бум 2000-х в значительной степени фокусировался в непромышленных секторах экономики — строительстве, торговле, связи, риэлтерских и финансовых услугах, тогда как собственно промышленность росла скромными темпами. По итогам двадцатилетия жизни в рынке ВВП России в реальном выражении превышает позднесоветский максимум 1989 года (пусть и на скромные 10%), тогда как объем промышленного производства в сопоставимых ценах отстает на внушительные 20% (см. график 1).