Татьяна Нефедова - Неизвестное сельское хозяйство, или Зачем нужна корова?
Равнинный юг России – район особый, прежде всего из-за своего пограничного положения. Он находится на стыке двух природных зон, высокогорной и равнинной, с разными типами хозяйствования, на стыке двух цивилизационных ареалов – мусульманского и христианского православного. Здесь проживает множество разных народов. Все это стало залогом постоянного национального напряжения, вплоть до конфликтов живущих здесь народностей, их ценностей и их экономических укладов.
Предкавказские равнинные регионы всегда притягивали и притягивают мигрантов. Даже тогда, когда в подавляющем большинстве регионов Европейской России селяне уезжали в города и сельское население уменьшалось, в селах Кубани и Ставрополья оно росло. Тем более активны миграции в сельскую местность юга стали в 1990-х годах. Люди хотят здесь жить и едут отовсюду: с Дальнего Востока и с Севера, из бывших республик СССР. Последнее связано с реэмиграцией на равнинные территории русских, особенно из Закавказья и республик Северного Кавказа. Однако главной особенностью края специалисты считают этническую миграцию, в том числе и из соседних республик, которая привела к следующим результатам (Аствацарутова 2003):
– уменьшению доли русского населения (несмотря на его миграционный прирост) и увеличению доли армян, даргинцев, греков, ногайцев и других народностей (табл.4.3.8):
– сильному изменению этнического состава жителей в отдельных поселениях, особенно в Ставропольском крае;
– перемещению русского населения из «приграничных» районов в центральные и западные равнинные:
– формированию в русских регионах новых этнических общин (даргинских, чеченских и др.).Таблица 4.3.8. Основные народности в сельской местности Ставропольского края, 1979, 1989, 2002, %
Источники: Национальный состав 1990; Национальный состав 2004.
Известно, что национальные проблемы наиболее остры в России в трех типах местностей: в крупных городах, на юге и на Дальнем Востоке.
«Фронтирная» зона Ставрополья, граничащая с горскими республиками, активно заселяется выходцами из соседних республик. И хотя они являются такими же жителями России, как и ставропольцы, их пример наглядно показывает, какие экономические проблемы возникают при контактах разных этносов в сельском хозяйстве.
Приток этих мигрантов в Ставрополье вызван относительным аграрным перенаселением соседних республик. Демографический взрыв произошел у них гораздо позднее, чем в России, и пришелся на 1960-1980-е годы (Белозеров 2005). Это усилило малоземелье сельских жителей, особенно в горных районах. Кроме того, в Дагестане, по официальным данным, самые низкие зарплаты в России, большинство коллективных предприятий развалилось, безработица очень высока. Выезд дагестанцев на заработки в Ставрополье, который часто оканчивается переселением туда на постоянное жительство, продолжается не одно десятилетие. Животноводами (овцеводами) в сухостепных колхозах Ставрополья традиционно работали даргинцы (одна из народностей Дагестана) и чеченцы. За 1970–1989 годы численность этих этносов в своих республиках возросла в 1,4 раза, а в равнинных регионах Северного Кавказа – в 5–6 раз, в Поволжье – в 3–5 раз (Белозеров 1998). В общем потоке мигрантов в Ставрополье в целом преобладают русские (Белозеров 2005; Белозеров, Турун 2005). Однако этого не скажешь об отдельных районах. В некоторых соседних с Дагестаном районах Ставрополья, например, в центре и на севере Левокумского района, даргинцы уже составляют более 30 % сельского населения, а еще есть аварцы, чеченцы, кумыки и т. д.
И хотя, согласно официальной статистике, коренные этносы возвращались в республику (Мудуев 2003), большинство даргинцев, с которыми мы говорили в Ставрополье, приехали туда именно в 1990-х годах. Многие не прописаны. Как и в Саратовской области, где на кошаре с одной работающей там чеченской семьей может неофициально проживать до 10–15 человек, в Ставрополье очаги традиционной концентрации северо-кавказских народностей притягивают родственников из соседних республик. Кроме того, некоторые дагестанские народности, например, те же даргинцы, традиционно имеют много детей. Даже при наметившимся в последние годы их оттоке из Ставрополья, число даргинцев за счет естественного прироста продолжает расти (Белозеров, Турун 2005: 472). По оценкам представителей служб Министерства внутренних дел России, их действительная численность в соседних с Дагестаном районах превышает официально зарегистрированную втрое (Колосов 1998).
А где теневые миграции, там и теневая экономика.
В 1990-х годах общественное поголовье овец сократилось в крае в 6 раз, во многих районах колхозные кошары формально пустуют.
А фактически количество скота уменьшилось не так уж сильно. Прежние колхозные чабаны держат там по 200–500 и более голов частных овец, десятки коров и быков. При этом местные власти всячески препятствуют приватизации кошар, которые все еще числятся за колхозами, и чабаны по существу живут там незаконно, а все их мощное частное хозяйство считается личным подсобным.
Что в этом плохого? Частники сохраняют поголовье и, более того, сохраняют кошары (ведь пустующие постройки давно бы растащили по кирпичику местные жители на свои подворья). Дело в том, что это порождает экономические, административные и бытовые конфликты, а в результате создает напряженность в национальных отношениях. Частники используют колхозные пастбища, никак не регулируя нагрузку на них, часто без договора с колхозом, чтобы не платить за аренду. Поскольку пастбищ в засушливых зонах не хватает, частники занимаются и потравами полей. Специфика, например, Левокумского района Ставрополья заключается в том, что там поливное растениеводство возможно лишь на участках с легким грунтом (чтобы не было засоления). Поэтому поля находятся далеко от сел, которые, в свою очередь, отстоят друг от друга на 20–40 км. В таких условиях охранять поля от потрав абсолютно невозможно, и многие колхозы вынуждены отказываться от удаленных полей, так как они все равно уничтожаются частным скотом (рис. 4.3.5).
И все-таки наибольшую конкуренцию дагестанское частное скотоводство составляет не колхозам, а индивидуальным хозяйствам. Ставропольские даргинцы, лакцы, агулы и другие выходцы из Дагестана держат крупные, по местным меркам, стада частного скота (до нескольких десятков КРС и сотни овец). По существу они, конечно, фермеры, но, как и многие другие сельские хозяева в России, официально за таковых не считаются. Их скот уничтожает всю растительность вокруг сел, так что прочим жителям с одной-двумя коровами уже некуда податься. Происходит как бы экономическое вытеснение одного животноводческого уклада другим, более напористым. Местные администрации пытаются с этим бороться, вводя предельные нормы скота в личном хозяйстве (до 5голов). Но эта противозаконная и бессмысленная акция – как всегда – кончается лишь ростом мзды, взимаемой с нарушителя, т. е. ростом чиновного рэкета.
Сильные общественные хозяйства вкупе со своими сельскими администрациями препятствуют наплыву мусульманских народностей. В том же Левокумском районе, где самые жизнеспособные предприятия сосредоточены на юге, вдоль реки Кумы, существует негласное противодействие переселенцам из Дагестана и других республик.
Но в большей части района, где коллективное хозяйство почти развалилось, число дагестанских хозяйств быстро растет. То же происходит и в предгорной зоне, например, Андроповского района. Даже в Георгиевском районе, который находится в центре Ставрополья, а не во «фронтирной» зоне, там, где хуже земли и многие колхозы – банкроты, например в селе Балковском (см. раздел 2.2), доля дагестанских народов в последние годы заметно увеличивается.
Рисунок 4.3.5. Частный скот на колхозной бахче
Особые проблемы связаны со статистическим учетом этой ситуации, и без того неполным. В сельских администрациях нам жаловались, что они вынуждены показывать в отчетах то количество скота, какое назовут хозяева. Заходить с проверками во дворы скотоводов, а тем более ездить на кошары они опасаются. Милые женщины в районных управлениях статистики жаловались нам, что новые хозяева кошар их полностью игнорируют, а ездить на кошары для учета скота они тоже боятся. В сухостепных и предгорных районах юга России формируется мощная этноэкономическая структура вне статистической отчетности и существующих институтов власти.
Этнические проблемы обостряются при определенной «русско-исламской» пропорции. Наши эмпирические наблюдения свидетельствуют о том, что по заполнении села более активным демографически и экономически мусульманским этносом примерно на треть, а тем более наполовину русские, особенно молодежь, село покидают. Поскольку в других местах даже этого района такого оттока молодежи не происходит, можно предположить, что причиной вымывания русских становится некоторая культурная несовместимость коренного населения и новых соседей. Правда, положение местного русского населения всегда устойчивее, если мусульманских народностей несколько. Например, те же проблемы во многих селах Нефтекумского района менее остры, чем в соседнем Левокумском, так как в первом много ногайцев, не ладящих с даргинцами.
