Мой муж Джон - Леннон Синтия
«Чего тебе надо?» — резко спросил он. «Джон, я не могу постоянно жить в этой вражде. Ведь мы же любили друг друга. Мне все говорят, что я могу получить половину твоих денег. Но, по мне, нам лучше все обсудить и договориться самим, без этих юристов и их птичьего языка». — «Нам не о чем с тобой говорить. Мое последнее предложение — семьдесят пять тысяч. Считай, что выиграла в лотерею, и прекрати ныть. Большего ты все равно не стоишь». На этой недвусмысленной фразе Джон повесил трубку.
Я сказала своему адвокату, что не собираюсь претендовать на половину состояния Джона; меня вполне устроит справедливый и разумный компромисс. Мне совсем не хотелось, чтобы все это превратилось в долгоиграющую битву, в ходе которой, что еще хуже, посторонние будут подробно и тщательно изучать всю нашу с Джоном совместную жизнь. Меня попросили прикинуть в среднем мои еженедельные расходы. На все про все, включая затраты на одежду, еду, развлечения и отпуск с Джулианом, вышло семьдесят шесть фунтов в неделю, или около четырех тысяч в год. Мое личное состояние включало тысячу фунтов на банковском счете, предметы одежды и автомобиль «мерседес». Драгоценностей у меня почти не было, за исключением нескольких милых сердцу вещиц, не имеющих особой материальной ценности.
Банковские активы Джона были оценены в 750 тысяч фунтов, хотя, вне сомнения, денег у него было гораздо больше. Он увеличил свое предложение до юо тысяч фунтов, которые были разбиты на 25 тысяч за дом и 75 тысяч — на повседневные расходы мне и Джулиану, до тех пор, пока он не достигнет двадцати одного года. Учитывая инфляцию, этого не хватало даже на то, чтобы покрыть те скромные ежегодные расходы, которые я ранее указала.
Еще 100 тысяч фунтов были положены на имя Джулиана в трастовый фонд. Я имела право получать проценты с этой суммы на оплату учебы, однако снимать деньги со счета могла только с согласия Джона и Йоко, двух других доверительных собственников. Было также решено, что, если у Джона появятся еще дети, вклад будет поделен между ними и Джулианом в равных долях.
Глядя на других женщин, которые проходили через процедуру развода, я понимала, что мне еще повезло. Но все — таки было как — то не по себе от того, что тебя вот так просто взяли и отправили в отставку. Джон в моих глазах внезапно превратился в настоящего скрягу, каким я его никогда не знала, и это меня очень огорчало: обычно он проявлял щедрость по отношению к окружающим его людям. Ко всем, кроме своей жены и сына?
Чем бы ни мотивировалось его поведение, у меня не осталось сил бороться. Джон уже не был тем добрым, страстным и остроумным молодым человеком, в которого я когда — то влюбилась. Изнуренная долгими, унизительными переговорами через адвокатов, глубоко задетая его замечанием касательно выигрыша в лотерею, я приняла его предложение.
Последнее заседание суда было назначено на 8 ноября 1968 года. Я отправилась в суд одна, меня отвез наш верный шофер Энтони, который теперь уже работал только на Джона, но все еще оставался мне добрым другом. В сопровождении своего адвоката я шла в зал, как на эшафот. Здание было запружено репортерами. В их присутствии мне пришлось поклясться под присягой, что наш брак разрушен бесповоротно, что мой муж публично признал свою супружескую измену и что Йоко от него беременна.
Эта ужасная, унизительная и болезненная процедура окончательно убедила меня, что теперь я одна. Я вернулась домой разбитая и больная, без сил упала в постель и попыталась хоть как — то представить себе свое будущее. Было невыносимо тяжело свыкнуться с мыслью, что после десяти лет совместной жизни меня отрезали от Джона одной короткой фразой, произнесенной в зале суда. Я должна была ненавидеть Джона за все, что мне по его милости пришлось тогда пережить. Конечно, я злилась на пего, испытывала горькую обиду, но возненавидеть — не смогла. Несмотря ни на что, я все еще любила его.
ГЛАВА 17
Я все еще была занята своими бракоразводными делами, когда мне позвонил Роберто Бассанини. Он находился в Лондоне, услышал о том, что мы с Джоном расстались, и попросил разрешения заехать проведать меня. Он и его семья были с нами очень любезны в Италии, и я пригласила Роберто в тот же вечер к нам домой. Джулиан был очень рад ему, сразу же бросился обниматься и потащил его играть в сад. Роберто и сам был как большой ребенок; они носились друг за Другом, Джулиан визжал и хохотал, а я тем временем приготовила ужин. Поев и уложив Джулиана спать, мы потом долго разговаривали. Роберто был в ужасе от того, как Джон со мной обошелся, и сказал, что ни один мужчина в своем уме меня бы не бросил. Мне доставляло удовольствие принимать ухаживания и вновь чувствовать себя привлекательной женщиной. Роберто умел слушать, выражал сочувствие, и у него даже получалось рассмешить меня, что было прекрасно и удивительно после долгих месяцев беспросветной тоски.
С тех пор он повадился навещать нас регулярно, и очень скоро мы стали любовниками. Роберто подходил мне идеально — ласковый, веселый и жизнерадостный, он заботился о нас с Джулианом, все время напоминал мне, что я любима и желанна. После заточения в эмоциональной черной дыре лучшего спутника трудно было вообразить.
Согласно решению суда, я обязывалась покинуть Кенвуд. Конечно, для нас с мамой и Джулианом дом был слишком велик, но мне очень не хотелось отрывать ребенка от привычной для него обстановки и от друзей по детскому саду. Еще труднее далось вынужденное расставание с моей дорогой Дот и ее семьей. Она была нам верной и надежной помощницей все четыре с лишним года, пока мы жили вместе. Уезжая, мы пролили немало слез и, целуясь и обнимаясь на прощание, обещали не терять связь друг с другом.
Я купила дом на Пемброук — гарденс, недалеко от Кенсингтон — Хай — стрит, в западном районе Лондона, и устроила Джулиана в маленькую частную школу по соседству. Сыну там не нравилось: новых друзей он так и не завел и ходил туда по утрам с большой неохотой. Примерно месяц спустя я перевела его в обычную государственную школу, тоже рядом с домом, которая пришлась ему по душе.
Вскоре после новоселья Роберто переехал к нам. Я была не совсем уверена, что готова жить с другим человеком, — разрыв с Джоном пока не остался для меня позади, я все еще была обижена, напугана и продолжала злиться на него. Быть может, мне стоило для начала побыть одной, а не причаливать к чьему — то берегу, чтобы поскорее залечить раны. Но Роберто подкупил меня своей добротой и чувством юмора. С ним однообразные, черно — белые будни, полные уныния и одиночества, на глазах окрашивались во все цвета радуги. Если относительно себя самой я еще колебалась, то относительно Джулиана сомнений быть не могло: Роберто искренне любил его, и это составляло главное его достоинство в моих глазах.
Так мы начали совместную жизнь втроем: мама к тому времени вернулась к себе в Хойлейк. Теперь, когда помогать по дому было некому, я пригласила девушку по программе Au pair[28], симпатичную испанку по имени Марикилья. Она легко вписалась в наш быт, очень подружилась с Джулианом и заботилась о нем, как старшая сестра. Девушка прожила у нас четыре года. Потом она уехала на Майорку учиться на авиадиспетчера.
После развода я не виделась и не разговаривала с Джоном в течение нескольких месяцев. Они с Йоко были заняты рядом совершенно бредовых — по крайней мере, на мой взгляд — проектов. Сначала, через три недели после того, как мы окончательно расстались, они выпустили пластинку под названием Two Virgins[29]. Шумиха вокруг этого альбома разразилась исключительно в связи с его обложкой, где оба были сфотографированы голыми. Что же касается музыки, то она оказалась полностью провальной — как с точки зрения критики, так и в коммерческом отношении.
Другой художественной акцией в стиле андеграунд, организованной ими под Рождество, было появление в Королевском Альберт — холле в огромном белом мешке, из которого доносилось их пение. Наверное, это было весело. После этого состоялось еще несколько похожих хеппенингов, включая пресс — конференцию в мешке: смешно, забавно, привлекательно, но я никогда не понимала, почему они так убийственно серьезно к этому относятся. Ни улыбки, ни намека на юмор: что же случилось с озорным характером Джона?
