Джордж Марек - Рихард Штраус. Последний романтик
Затем, в 1950-х годах, положение вещей стало улучшаться: Вена стряхнула с себя тоску, промышленность оживилась, расцвел туризм — и в Опере опять начались склоки и интриги. Школа злословия возобновила свои заседания. Вене словно недоставало того, что венцы называют «Hetz» — грызни, взаимных обличений. Сейчас Вена процветает. А как ее Опера? Опера превратилась в посредственный музыкальный театр, полностью лишенный творческих порывов, хотя его и хвалят туристы, которые всем довольны хотя бы потому, что они сбежали от прозы жизни и отдыхают в Австрии. Время от времени Опере удается та или иная постановка, но в основном она предъявляет неразборчивой публике спектакли, которые идут без репетиций, в которых выступают международные знаменитости, приезжающие в последнюю минуту и уезжающие при первой возможности.
Почему Штраус согласился взвалить на себя организационные трудности, а заодно — и мелочные склоки, которые сопутствуют должности художественного руководителя оперного театра, и притом в такой неподходящий момент? Видимо, ему хотелось испытать себя. Ему хотелось сменить род занятий, в нем взыграл инстинкт полководца.
Незадолго до конца войны, летом 1918 года, Штраус провел недельные гастроли в Вене, дирижируя собственными операми: «Электрой», «Кавалером роз» и «Ариадной». Гастроли вылились в настоящий триумф. Было, наконец, получено разрешение поставить в театре на Рингштрассе «Саломею», невзирая на неприличный, по мнению властей, Танец семи покрывал. Все эти события подали директору Венской оперы Леопольду Андриану мысль пригласить Штрауса разделить административные обязанности с Шальком. Когда об этом плане узнал Гофмансталь, он был поражен и обеспокоен. Он тут же написал своему партнеру длинное письмо. Да, писал он, пятнадцать лет тому назад Штраус «идеально справился бы с таким назревшим делом возрождения Венской оперы, но мне кажется, что сейчас вы уже не тот». Сейчас Штраусу «будут мешать соображения собственного удобства и эгоизм творческой личности». Гофмансталь выразился с предельной откровенностью: «Я считаю, что, когда дело зайдет о подборе труппы, о том, с кем дружить и с кем враждовать, короче говоря — об определении политики театра, вы будете руководствоваться соображениями собственной пользы, а не пользы подвластного вам учреждения».[258]
Штраус не был обижен. Он просто привел тьму контраргументов: он тридцать лет мечтал о том, чтобы получить «де факто верховную власть в Большой королевской опере»; он сочиняет только в летние месяцы, он уверен в своей способности реорганизовать Венскую оперу, дирижируя и осуществляя новые постановки; он не только вольет свежую кровь в исполнение Моцарта и Вагнера, Глюка и Вебера, но и будет продвигать новые произведения, которые сочтет достойными поддержки; его жена обожает Вену и хочет поехать туда любой ценой. Было очевидно, что он уже решил принять предложение Леопольда Андриана.
Штрауса также звали в Берлинскую оперу, предлагая занять любой пост на его выбор. Штраус на полном серьезе выразил готовность встать во главе обоих оперных театров. Но по некотором размышлении даже ему стало ясно, что этот план практически неосуществим. И он остановился на Венской опере.
Переговоры велись втайне. Когда контракт был подписан, Штраус изложил свою предварительную программу действий, включавшую «фундаментальную реформу оперного театра — сейчас или никогда», пересмотр структуры театра и уход на пенсию или просто увольнение всех певцов преклонного возраста. На этом он «категорически» настаивал. Что касается репертуара: «Нет никакой необходимости каждую неделю давать «Травиату», «Маскарад», «Миньон» или «Фауста». Поэтому я и согласился приехать в Вену — постараться, насколько мне позволяют мои скромные силы, создать репертуар из добротных немецких опер».[259] Певцы не заслуживают своего высокого жалованья — за исключением Шлезака и Курца. Театру действительно необходимы Ерица, Леманн, Гутхейл-Шодер, Вейдт, Кюрина, Оствиг, Майр, Духан, Шиппер, Шмедес и Таубер — остальные не имеют значения, и от них можно избавиться.
Столь радикальный план, сформулированный в таких сильных выражениях, не мог вызвать симпатии к новому художественному руководителю со стороны консервативных и сентиментальных венцев. Подумаешь, шишка! Какой-то баварец задумал перекроить «нашу Оперу»!
Когда было официально объявлено о назначении Штрауса, со стороны многих газет и большинства венцев, а также практически всего штата Венской оперы последовала столь бурная реакция, словно Франку Ллойду Райту предложили перестроить собор Святого Стефана. Вена раскололась на сторонников и противников Штрауса, которые почти так же люто враждовали между собой, как гвельфы с гибеллинами. В городе, «стоявшем на краю пропасти», все проблемы, казалось, сошлись на одной — допустить ли Штрауса на пост художественного руководителя Оперы или нет. Короче говоря, это была типичная венская Hetz. Она завершилась восстанием штата театра. Сочинили петицию к Шальку, выполнявшему обязанности временного художественного руководителя, которую подписали почти все певцы, музыканты, артисты балета и технический персонал. Шалька просили аннулировать контракт со Штраусом. Петицию отказались подписать лишь Ерица и Курц. Шальк, который в силу своего положения держался в стороне от всей этой заварухи, в конце концов выступил в поддержку Штрауса, публично заявив, что любой, кого волнуют проблемы жизни и смерти музыкальной Вены, должен быть за Штрауса.
Почему такой накал страстей, почему такая баталия, каковы были аргументы противников назначения Штрауса? Во-первых, Штраус — композитор и не имеет ни опыта, ни знаний, необходимых для административного руководства оперным театром. Во-вторых, всемирно знаменитый дирижер не сможет долго просидеть в Вене. В-третьих, он, без сомнения, будет ставить свои собственные оперы в ущерб всем остальным. В-четвертых, ему положили слишком высокое жалованье — 80 000 крон. (Вскоре стало ясно, что это высокое жалованье не компенсировало доходов, которые Штраус мог бы получать за выступления в качестве дирижера. К тому же, поскольку инфляция непрерывно росла, количество крон теряло всякое значение.) В-пятых, ходили слухи, что Штраус собирается использовать театр для своих концертов с Венской филармонией. Но Венская филармония имела договоренность на серию концертов с Вейнгартеном; замысел Штрауса помешает осуществить эту договоренность, тем более что Штраус и Вейнгартен не испытывают друг к другу особой симпатии. В-шестых, любая двойная администрация вызывает трения. Почему бы Шальку одному не исполнять роль художественного руководителя? Таковы были аргументы, но на деле все сводилось к страху, что Штраус окажется слишком жесткой новой метлой и многие исполнители потеряют работу.
Тут предприняли наступление сторонники Штрауса. Крупнейшие представители венской интеллигенции послали Штраусу открытую телеграмму, которую подписали такие фигуры, как Юлиус Биттнер, Альма Малер, доктор Хальбан (крупнейший акушер города и муж Сельмы Курц), Гофман сталь, Феликс Сальтен, Артур Шницлер, Шил Вара, критик Рихард Шпехт, Георг Селл, Джекоб Вассерманн и Стефан Цвейг.
Вслед за этим на сторону Штрауса переметнулись громогласные оперные завсегдатаи из тех, что заполняли дешевые стоячие места возле оркестровой ямы; их поддерживали клакеры, располагавшиеся на третьем и четвертом ярусах. На представлении «Парсифаля», как только в зале притушили свет и дирижер Леопольд Рейхвейн поднял дирижерскую палочку, началась хорошо организованная «стихийная» демонстрация. Стоящая публика начала скандировать «Штраус! Штраус!»; этим крикам вторили галереи, и начало оперы задержалось на несколько минут. Рихард Шпехт выступил с публичной лекцией, в которой страстно бичевал персонал оперного театра. Вскоре опять состоялось заседание оперного комитета, который постановил снять все официальные возражения против назначения Штрауса.
Умнее всех вел себя сам Штраус. Он не приехал в Вену, отказывался давать интервью и не делал никаких заявлений. Только после того, как шум затих и контракт был подписан заново, он подтвердил свою готовность приехать в Вену и «оправдать доверие моих дорогих друзей». Он согласился отменить запланированную премьеру «Женщины без тени», если хоть у кого-нибудь есть подозрение, что он собирается использовать новое назначение для продвижения своих собственных сочинений. Он ничем не рисковал, делая такое предложение, поскольку знал, что премьера его новой оперы — лакомый кусочек для любого оперного театра.
Он приступил к исполнению своих обязанностей осенью 1919 года и находился на посту одного из двух художественных руководителей в течение пяти лет. Он чрезвычайно энергично взялся за оздоровление Венской оперы. В течение первого же сезона он самолично дирижировал новыми постановками «Фиделио», «Тристана» и «Волшебной флейты» — не считая своих собственных «Ариадны» и «Кавалера роз». Это были великолепные спектакли — я присутствовал на большинстве из них.
