Дитер Болен - Ничего кроме правды
Мне не меньше ста раз пришлось поклясться, что я к ней и пальцем не притронусь. Потом мы заползли под одеяло и улеглись нос к носу рядышком. Иногда мы за десять минут не говорили ни слова, потому что я клевал носом. Но когда я вновь открывал глаза, чтобы посмотреть, не заснула ли Эстефания, мои зрачки глядели прямо в её зрачки. Малышка абсолютно не хотела засыпать. Нам обоим казалось, что не стоит терять ни минуты времени, проведённого вместе. Когда у меня тяжелели веки, я пытался совладать с собой: «Не спать е спать ать", и всё–таки погружался в сон.
В полдень, когда горничная раз пять постучала в дверь, мы вылезли из–под одеяла. И хотя Эстефания уже тридцать часов была на ногах, но вовсе не была похожа на жалкую репродукцию. Всё так же красива. Всё так же мила. Мы обменялись номерами телефонов. Как я грустил! «Я как будто только сейчас повстречался с тобой! Охотнее всего я остался бы здесь, недели две бы ещё не уезжал. Но эту поездку на Мальдивы я обещал моим детям».
Я вылетел с Наддель, которой ничего не сказал о том, что Эстефания, быть может, отправится с нами, и с детьми в «Rangali Hilton» на Мальдивы. Когда Наддель в полдень отправлялась в бар, чтобы как следует угоститься, мне представлялась идеальная возможность. Я перебирался на другую сторону острова, что составляло всего три минуты пешком, чтобы позвонить Эстефании и три часа кряду восторженно рассказывать ей об острове: «О, если бы ты сейчас была здесь, здесь такое небо, такая зелёная вода. Ты даже представить себе не можешь, даже представить не можешь» На всякий случай я взял с собой два мобильных и по одному наговорил на 11 800 марок, а по другому на 3000 марок.
Конечно, Наддель заметила на моём ухе мозоли от телефона. Но, как это для неё характерно, она не издала ни звука. Зато у неё круглые сутки было отвратное настроение, она забиралась куда–нибудь в тенёк с любовным романом в руках. Как–то ко мне подошли мои дети и сказали: «Знаешь, Наддель сказала нам, что у нашего папы наверняка новая подружка». Это, так сказать, было официально–неофициальным концом нашей любви.
Через 10 дней мы приземлились в аэропорту Гамбурга. Едва мой телефон попал в зону действия немецкой телефонной сети, как в трубке послышался голос Эстефании. Она была расстроена: «Слушай," — дрожал её голос — «одна моя подруга была с тобой в самолёте! Она своими глазами видела, как ты садился туда вместе с Наддель!» Я был застигнут врасплох: «Нет, что за ерунда! Как тебе такое в голову пришло!» — я всё отрицал. А она: «Это же подло, признайся!»
Но Эстефания тоже соврала. Не было там никакой подруги! Она сама тайком приехала в аэропорт, чтобы отвезти меня домой. Она пряталась за столбом, нацепив шапочку и тёмные очки, и ждала, чтобы я подошёл. А наискосок от неё, в трёх метрах, стояла Эрика, хотевшая забрать детей. Короче, в аэропорту собрались все мои жёны, не хватало только Вероны.
«Мы должны немедленно увидеться» — потребовала она. «Я хочу немедленно объясниться.» Проблема заключалась в том, что говорить с ней я не мог. Впереди меня толкала багажную тележку Наддель. Что за идиотская ситуация! В полпервого ночи! После 28 часов полёта! Вот и объясняй своей Всё — Ещё-Подруге, что тебе срочно нужно встретиться с новой любовью! С того момента для тактичности места больше не осталось. «Наддель, мне нужно уйти!» — сказал я. Она презрительно бросила мне в спину: «Пока! Передавай привет своей бабе!»
Эстефания ждала меня в номере в «Elysee» и всё ещё злилась. Мне было бесконечно жаль, что всё пошло именно так. Мы сидели в четырёх метрах друг от друга, пара кресел и 700 упрёков. Я чувствовал, если бы я не пришёл, между нами определённо бы всё было кончено. Эстефания чувствовала себя обманутой, обиженной, обойдённой. «Почему ты не сказал мне правду?» — рыдала она. Прошло два часа, прежде чем она мне, наконец, поверила. После чего я обессилел. «Пока!» — сказал я — «Всё ведь снова хорошо, правда?» — и поцеловал её в щёчку. На большее я был уже не способен. Я сел в машину и поехал назад в ад. Наконец, через тридцать часов, я смог вытащить влажные плавки из чемодана.
На следующий день мы встретились на два часа на суши в честь примирения в «Ниппон–отеле». В конце концов, уже по дороге домой, я подумал: Боленский, ты с ума сошёл? Она же едет сейчас домой. И ты едешь домой. Как долго это будет продолжаться? De facto, я не хотел больше спать без неё. Я набрал номер Эстефании. Она, в свою очередь, ехала к подруге, чтобы не возвращаться в свою квартиру. Дело в том, что дома её поджидал Енс — Уве, её Экс, который считал, что он Всё — Ещё-Не — Экс.
Мы оба резко повернули назад, и по старой привычке поздоровались с портье «Elysee». Я, как лучший клиент, получил лучший номер за 200 марок вместо 800. Мне нужно было ещё позвонить: «Наддель, слушай," — запинался я — «я тебе уже намекал но теперь это уже определено Я больше не вернусь домой.»
??????!!! — изрекла Наддель и бросила трубку.
Мы с Эстефанией отправились по магазинам за шмотками. Она в спешке убежала с одним лишь пластиковым пакетиком. У меня было ещё меньше. В моём случае всё просто — носки в упаковке пять пар, пять евро за упаковку. Купить это можно, опять же, на бензоколонке.
На следующий день я вылетел вместе с Эстефанией на выступление Modern Talking в «Wetten dass " в Линдау на Бодензее. «Закажите второй билет на имя Эстефании Кюстер!» — позвонил я в звукозаписывающую фирму. Самое замечательное в этих телефонных разговорах то, что, заслышав про «второй билет», подслушивающие воют, будто шакалы: «Ооо, нет, снова этот Болен!»
За кулисами «wetten dass " появление Эстефании вызвало среди репортёров возбуждённый шёпот и досужие толки. Мне, стреляному воробью в шоу–бизнесе, было ясно: не пройдёт и нескольких дней, как в одной из газет появится заголовок типа «У Дитера новенькая». Поэтому мы решили на следующее же утро сбежать в «Rangali Hilton» на Мальдивы. Но сперва произошло нечто важное. Этого я ждал уже две недели.
Мягкий свет, массаж спины, потом поцелуи а-ля Эд фон Шлек — хотя у меня и нет его книжонки «38 супер–советов, как я трахаюсь с настоящей леди», но я могу сказать, что есть несколько вещей, которые доставят удовольствие любой женщине. Проверено д-ром Трахтенбергом.
С чемоданом, битком набитым свитерами и шарфами, мы полетели к солнцу. Отпуск–мечта. Я — заядлый ныряльщик. Но пока я был вместе с Наддель, мне, как маленькому мальчику, приходилось уламывать её: «Пожалуйста, пойдём, окунёмся вместе. Пойдём, ты должна узнать, каков этот мир под водой. Пойдём, я покажу тебе, где водятся морские черепахи». Но морские черепахи, будь они в воде или на тарелке, Наддель не интересовали.
Эстефания сразу же нацепила подводную маску, взяла меня за руку, и мы поплыли. После трёх дней обучения подводному плаванию она могла заплывать на глубину 25 метров. Мы разглядывали анемонов, гонялись за иглохвостыми скатами, крутили в воде сальто и дурачились от души. Потом мы лежали на песочке и говорили друг другу: «Твой живот совсем красный, я намажу его кремом! Тебе удобно? Сделать массаж?» Она была сама заботливость, солнечный свет и целый мир.
С Мальдив мы полетели на Майорку, потому что вилла Розенгартен всё ещё была занята. Наддель не готовилась переезжать. «О'кей» — предложил я ей — «ты можешь оставаться в Розенгартене, пока не найдёшь себе новую квартиру. Только скажи, я помогу тебе с переездом!» И хотя наши отношения уже сто лет, как были разбиты, я всё ещё чувствовал себя виноватым перед ней, я был за неё в ответе. «Даже если ты захочешь поселиться в пентхаусе на Майорке — только свистни, никаких проблем!» Потом я думал: всё это могло быть ошибкой. Наддель не принимала нашу разлуку всерьёз. «Ты так и эдак никуда от меня не уйдёшь!» — считала она. Может, именно поэтому она вытворяла столько гадостей? Я думаю так: кто же начнёт серьёзные отношения с Ральфом Зигелем? Только та, которая знает, что Дитер скоро снова будет с ней.
Моё великодушие вынудило нас с Эстефанией к двухнедельному изгнанию на Майорку.
Женщина, с которой живёт Болен, должна быть готова к тому, что однажды её имя появится на первых полосах газет. Даже если она пятнадцать лет тому назад заморила голодом хомячка — это попадёт в заголовок. «Послушай," — сказал я Эстефании — «возникли кое–какие проблемы! Если ты будешь жить со мной, всё всплывёт наружу. Всё твоё прошлое. Поэтому, прошу, расскажи мне всё, что было! Есть где–нибудь твои фотографии в обнажённом виде?» — «Нет!» — ответила она — «только несколько фривольных фотографий, для календаря. Календарь я подарила своему парню на рождество.» Сам по себе календарь меня не возмутил. Я, скорее, даже поклонник таких вещей, и в своё время наснимал немало самых откровенных фотографий Наддель и Вероны. Я по опыту знаю, что для моих женщин слово «личное» — пустой звук. Эстефания успокоила меня: «Нет, Дитер, не думай об этом, с тем типом проблем не будет, он никогда не отправит эти фотографии в газету».
