Алексей Булыгин - Карузо
Впервые освобожденным от «глянца» образ «короля теноров» предстал в вышедшей в 1990 году книге «Энрико Карузо, мой отец и моя семья», подготовленной сыном певца, Энрико Карузо-младшим. У книги оказалась крайне непростая судьба. По сути, она создавалась более пятидесяти лет. С конца 1930-х годов оба сына Карузо от Ады Джакетти — Родольфо (с легкой руки отца за ним закрепилось прозвище «Фофо») и Энрико («Мимми») собирали и обрабатывали все материалы, связанные с историей их семьи, беседовали с друзьями и коллегами отца, рылись в архивах, записывали собственные воспоминания, при этом младший брат переводил на английский язык рассказы старшего. Однако в 1951 году, когда книга была готова, издатели, которым Энрико Карузо-младший[23] предложил рукопись, категорически отказались ее печатать, мотивируя это тем, что тот реальный человек, который проступает из текста, «не соответствует» ожидаемому публикой образу, сложившемуся после выхода двух художественных фильмов о теноре, и подобное издание заранее обречено на неуспех. Рукопись осталась «в столе», и к дальнейшей работе над ней младший сын Карузо вернулся лишь в преклонные годы, пригласив в соавторы музыковеда Эндрю Фаркаша. К этому времени были изучены и позднее включены в книгу многочисленные архивные материалы, связанные с великим неаполитанцем, уточнены факты его биографии, вызывавшие ранее сомнение. В книгу вошли и не публиковавшиеся мемуары — в частности, пронзительные воспоминания старшего сына певца — Родольфо.
Совершенно по-новому предстала в книге Энрико Карузо-младшего тема взаимоотношений отца с тремя главными в его жизни женщинами. Автор оказался в нелегком положении: он вынужден был писать объективно о людях, которые доставили ему в свое время немало горьких переживаний. Ада Джакетти, его мать, по сути, бросила всех своих сыновей, и с детских лет Мимми ее ни разу не видел, хотя она прожила жизнь достаточно долгую. Рина Джакетти откровенно его недолюбливала, но в то же время обожала старшего сына Карузо — Фофо. Дороти, мачеха, хитроумно настраивала мужа против обоих детей от Ады и прилагала максимум усилий, чтобы держать их от него подальше. Ко всему прочему, после смерти великого тенора его американские и итальянские родственники оказались вовлеченными в многолетний судебный процесс за наследство, что, естественно, еще больше обострило отношения между ними. Наверное, лишь мудрость, свойственная зрелым годам, позволила Энрико-младшему преодолеть все обиды и подготовить по-настоящему объективную книгу об отце и его близких — не умаляя их достоинств, но и не скрывая все «человеческое, слишком человеческое», что в них было. Несмотря на то что сын тенора провел большую часть жизни в Америке, его книга, написанная на английском языке[24], заново открывает «итальянский» период биографии Карузо, заполняя в ней «белые пятна» и восстанавливая подлинную, документально подтвержденную картину связей певца с его родиной и родными людьми. Книга Энрико-младшего стала своеобразным реваншем Италии в соперничестве двух стран за право считать Карузо «своим». Но в первую очередь ее заслуга в том, что она впервые позволила увидеть великого тенора не иконой, какую из него создали еще при жизни, а вполне реальным человеком.
Что выступает на первый план при самом общем взгляде на личность Карузо?
Сочетание крайностей. Эти крайности можно представить в виде двух символических образов.
Первый — это бедно одетый шаловливый неаполитанский подросток: добрый, в чем-то наивный, веселый, невероятно подвижный, худой, способный на любые проказы, с сияющей улыбкой, очаровывающей всех вокруг. Этот образ неотделим от моря, чудесных итальянских пейзажей, шумных компаний. Его детство и юность озаряет солнце Неаполя. Эту картину озвучивает искрометная песня на неаполитанском диалекте, спетая легким, «полетным» и красивым голосом.
Второй — это солидный, статный, увенчанный орденами и наградами «король теноров». Он выступает в лучших театрах и известен буквально всему миру. Монархи и президенты почитают за честь пожать ему руку. Красивейшие женщины всех сословий добиваются его внимания. Он неприступен и величествен. Своим невероятным по красоте и мощи голосом он управляет эмоциями людей, как полководец армиями. Он настоящий король, способный и на гнев, и на милость.
Его полную фигуру облегают изысканные одежды, которые смотрятся на нем так же естественно и элегантно, как и костюмы его многочисленных оперных персонажей — от бедного студента или деревенского паренька до герцога или библейского героя.
Всюду, куда он ни идет, его сопровождает свита. Антураж — американские небоскребы, роскошные апартаменты дорогих отелей, блестящие залы императорских дворцов… Звучат оперные арии, безукоризненно исполняемые на разных языках…
Со второй половины жизни Карузо оба эти образа были неотъемлемой частью его личности и составляли, можно сказать, ее «ядро». Став знаменитым певцом — подлинным королем оперной сцены, Энрико оставался экспансивным, веселым, проказливым неаполитанцем. Разумеется, с годами эта «проказливость» шла на убыль — особенно после душевной травмы, нанесенной бегством Ады Джакетти и мигренями, преследовавшими его во второй половине жизни. Но все равно — даже во время последнего в своей жизни путешествия — короткого плавания из Сорренто в Неаполь, за день до смерти, едва двигаясь от чудовищной боли, он еще мог шутить и развлекать находившихся на пароходике туристов.
Личность Карузо парадоксальным образом вмещает в себя противоположности. В нем уживались демократизм и надменность, преданность и изменчивость, сострадание и черствость, широта души и мелочность, деликатность и бесцеремонность. В круг его общения входили самые знаменитые артисты, музыканты, композиторы, но их обществу он предпочитал компании простых людей — как правило, соотечественников. Среди его друзей были как богатейшие, так и беднейшие (последние благодаря этой дружбе нередко довольно быстро оказывались в первой из этих категорий…). Он мог подарить возлюбленной очень дорогое бриллиантовое колье, но отказать сыну в покупке обычного велосипеда. Он мог объясняться женщине в любви, писать нежные письма, а потом бросить ее с оскорбительным равнодушием. Он мог широким жестом одарить малознакомого человека, но проявить удивительную скупость, давая расчет тому, кто был многие годы ему предан. Не случайно один из друзей Карузо, великий польский бас Адам Дидур, неизменно восторженно отзывался о Карузо как вокалисте, но был крайне критичен в оценке его человеческих качеств. Более всего это касалось самого близкого круга великого тенора. По словам Дидура, Карузо часто был высокомерен и пренебрежительно относился ко мнению друзей и коллег[25]. С другой стороны, все, кто знали Карузо, сходились на том, что дружба для него была священна, и он ради нее шел на жертвы — иногда неоправданные и рискованные. Еще одна черта — это чувство ответственности Энрико за судьбу близких людей, в число которых входили и родственники, и просто соотечественники. К этому можно добавить, что в профессиональной сфере Карузо был предельно честным и обязательным человеком. Его слово, скрепленное рукопожатием, значило столько же, сколько и подписанный контракт. Мало кто из певцов так серьезно относился к своей работе, как Энрико.
Жерар Боэ как-то заметил, что голос человека — это второе лицо. У Карузо голос был первым — и главным лицом. Все, что он ни делал в жизни, было подчинено голосу и пению. Он любил повторять, что не так сложно стать великим певцом, как удержаться на достигнутом уровне. Слава — это непрерывное усилие. Карузо на пределе своих возможностей пытался соответствовать тому уникальному статусу, который он приобрел, и достичь максимальных результатов в том деле, которым занимался. В этой связи важно помнить, что «красивая» жизнь оперной знаменитости имеет весьма прозаическую и лишенную всякой романтики оборотную сторону: это постоянные и утомительные переезды, меняющиеся гостиницы, вокальные упражнения, разучивание новых партий и музыкальных номеров, репетиции. Это существование со множеством ограничений: режим, непрестанное внимание к голосу, к условиям, которые могли бы на него повлиять — ведь незамеченный малейший сквозняк может привести певца к настоящей профессиональной катастрофе!
Карузо не получил никакого общего образования, и ни в коем случае его нельзя было отнести к «интеллектуалам». Его жена Дороти с гордостью сообщает, что Энрико владел шестью языками. Но даже на английском — втором для него по значимости после итальянского — он изъяснялся с трудом и редко понимал все, что ему говорили. Из других языков Карузо знал какие-то наиболее расхожие фразы. Но при этом на пластинках можно услышать, что он поет без акцента на трех.
