Дитер Болен - Ничего кроме правды
В другой раз я захотел получить замечательные краски с кучей оттенков, с коробкой в форме аэроплана и специальным ящичком для кистей. Все в моём классе, как мне казалось, обладали этими великолепными красками фирмы «Пеликан», но малышу Дитеру пришлось довольствоваться дешёвой подделкой из Тайваня. Театральные выступления в школе были ужаснее всего. Я так хотел быть главным героем, чтобы все мне завидовали. «Вот тебе купальное полотенце, накинешь на плечи и станешь принцем.» — говорила мама. На этом инцидент был, по её мнению, исчерпан.
Я помню, как будто это было вчера, тот первый и последний раз, когда я пошёл с отцом в бассейн. Самыми ужасными я считал тогда две вещи: мои отвратительного вида плавки в зелёную и чёрную клетку и необходимость раздеваться на виду у других. «Можно я пойду туда?» — спрашивал я отца и указывал на отдельную кабинку, вход в которую стоил 20 пфеннигов. Но отец только сказал: «Пошли» и потащил меня в общую мужскую раздевалку, которая была бесплатна. Я стоял нагишом среди толстопузых мужиков. Быстро вытащил из сумки свои плавки и надел, мне было ужасно стыдно, казалось, все за мной подглядывают. Так я и рос, экономя на всём, вечно подсчитывая гроши. И когда мой отец неожиданно подарил 300 плиток газобетона для школьных мастерских, чтобы мы выпиливали сердечки и рыбок: «Мастерите, ребята!», у меня возникло подозрение, что он делал этот щедрый подарок, дабы его сыночек стал учиться хотя бы на тройки.
Но на моё детство наложила свой отпечаток не только вечная нехватка денег, но также и рассказы отца. Когда он описывал свою суровую юность, что случалось частенько, я буквально чувствовал во рту привкус рубашек, протёршихся на плечах, и пот ног: «Я должен был каждое утро топать до гимназии 15 километров пешком, Дитер» — назидательно говорил он — «в жару и холод я должен был идти туда!» И так дальше до бесконечности, как все были против него. Как ему приходилось пробивать себе дорогу. И все его речи заканчивались одинаково: «Ты даже не знаешь, как тебе повезло, Дитер!» А потом следовал сценарий фильма ужасов: «Если ты не поднажмёшь с учёбой в школе, то станешь работать мусорщиком и умрёшь от голода в сточной канаве.» Мне становилось очень страшно, ведь я был так мал тогда.
Страх стал моим постоянным спутником, стресс и страх моих родителей передались и мне. На рождество ситуация в нашей семье обострялась самым драматическим образом, в Ольденбурге действовало Чрезвычайное Положение. Отец подбивал годовой баланс в своём офисе, что располагался в пристройке, сразу за гостиной, и когда выяснялось, что и этот год прибыли не принёс, отец обещал застрелиться. (Причём едва ли у него были деньги на пистолет, максимум, на билет до ближайшего моста) «Я так и эдак не могу прокормить вас! Будет лучше, если я покончу с собой!» — злился он. Моя мать приходила в ужас: «Но Ганс, как ты можешь так говорить!» — и каждый раз быстренько ставила на стол блюдо с гусем. Но для меня слова отца имели огромное значение. Можно так сказать: если другие дети находили под ёлкой свои подарки, то я получал лишь свой «психологический пакетик» с надписью: «Денег нет». Я уверен, даже если я стану мульти–мульти–мульти–миллионером, меня всё равно будет гнать вперёд страх, что я накопил недостаточно денег.
Никакой свободы дома, вне его стен тоже никакой. С другими детьми с моей улицы я находился в состоянии перманентной войны. Потому что хотя денег и не хватало, и мать не знала, чем оплатить счета за гравий и песок, мой отец, старый аферист, позволил себе купить Мерседес 180 D. Машина послужила причиной того, что у матери чуть не случился приступ, и она перестала разговаривать с отцом. В тот же час товарищи отвергли меня, вспыхнула всеобщая зависть: «Эй, Болен, иди сюда, хочешь, мы тебя поколотим!» Я сразу стал нелюбим. Их излюбленным занятием стало поджидать меня после школы у кювета. И если им удавалось меня поймать, мне приходилось выдумывать всё новые способы, как отвести от себя опасность: «Слушайте, " — заманивал я — «дайте мне дойти до дому, и я принесу вам огрооомную. Плитку шоколада!» Вот так с раннего детства развивалось моё творческое мышление. Придя домой, я, конечно же, не доставал никаких сладостей, а просто высылал на улицу свою бабушку с веником. Я ухмылялся победоносно, стоя за живой стеной и наблюдая, как она грозит моим мучителям взбучкой. И в то же время у меня на душе делалось тревожно за следующий раз, когда им снова удастся поймать меня.
Переезд в Эверстен, пригород Ольденбурга, стал моим спасением, мне тогда исполнилось 10 лет. К тому времени мой отец забетонировал такое количество автодорог, вычерпал столько рудников и канализационных труб, что мы могли позволить себе приобрести собственный дом в любом понравившемся месте. «Не халтурить, а вкалывать!» — всё, что мой отец делал, он делал правильно: нас ждала не абы какая вилла семьи Болен, а огромная двухэтажная коробка из голубого клинкера с отвратительной плоской крышей. Причём такие коробки с плоской крышей пользовались тогда бешеным спросом.
У отца к тому времени появилась целая армия из двухсот рабочих, которых он передвигал туда и сюда между большими стройками. Я бывал ужасно горд, когда мы на его Мерседесе крутились по стройкам. Он открывал окно и громко кричал: «А ну, ещё разок, ребята!» Это мне ужасно нравилось — мой отец, мой живой памятник! Я хотел, когда вырасту, тоже открывать окно и раздавать указания.
Мне это показалось неплохой идеей, подражать в школе поведению отца. Но это доставило мне не много радости. Я помню, как снова и снова пытался стать классным старостой. Но когда по окончании голосования считали бумажки с голосами, ниже моего имени на доске красовалась только меловая черта, так что я знал: «Эй, да здесь единственный, кто тебя выбирает — это ты сам.» Вид этой черты потрясал меня. Мысленно я видел себя предводителем, своего рода главарём банды, и я не мог понять, почему другие меня отшивают.
А потом мне повстречалась судьба в образе отвратительного прыщавого типа, малыш Боленский как раз перешёл во второй класс гимназии. А тот тип выглядел в высшей степени непривлекательно, но что он хорошо умел, так это играть на гитаре. И сразу все девчонки и все парни из моего класса заворожено усаживались вокруг него, когда он играл «I Wanna Hold Your Hand» Beatles. Все восторженно восклицали «Ууу!» и «Ах!», он сразу делался клёвым, пользовался успехом. Все хотели знаться с ним. А до меня дошло: «Секундочку, ах, так вот как добиться популярности!»
Я сразу же помчался к отцу. День за днём — я прожужжал ему все уши одной и той же фразой: «Слууушай, паааапа, я тоже хочу такую гитару!» Но мой старик. Конечно же, ответил: «Нет, никакой гитары! Учи уроки!» Но это не заставило меня отказаться от своей затеи. Я хотел, чтобы другие точно так же сидели вокруг меня, удивлялись и спрашивали: «Скажи, Дитер, как у тебя это получается?»
Решить проблему помог фермер из Эверстена, он жил пятьюстами метрами по улице выше нас. За 5 марок в день я ползал с проволочной корзиной на брюхе за трактором и собирал картофель, вырытый плугом из земли. С семьюдесятью марками в кармане и двумя кило родной земли под ногтями я побежал в «Меркурий», что около церкви, и купил свою мечту: маленькую походную гитару.
Гитара, это, конечно, здорово, теперь неплохо было бы научиться играть. У меня оставалось 10 марок, на которые я мог позволить себе взять урок игры на гитаре. Запоминающийся опыт: я же левша, а учитель упорно перебирал струны правой рукой. Это меня абсолютно сбило с толку, я ни черта не понял. Так мой первый урок стал в то же время и последним.
Если пчёлка сунет хоботок в цветочек
Здесь я хотел бы сказать кое–что по теме, которая меня и прежде занимала: секс и его объяснение. Когда я мучил бабушку вопросами: «Слушай, бабуля, а как я здесь, собственно, оказался?», её стандартным ответом было: «Тебя потерял ослик, когда бежал мимо нашего дома!» Неудовлетворительный ответ. Но я знал, как помочь себе: походы к фермеру и наблюдения за стойлом дали мне первое грубое представление.
А теперь я хотел узнать, как же это происходит у людей. К счастью, я знал, что девчонки с моей улицы были не менее любопытны, чем я сам. «Пойдёмте!» — сказал я своим товаркам — «Я тут кое–что устроил.» Все вместе мы прокрались за земляной вал стрельбища, которое находилось сразу за какой–то пивной. Спереди пировали взрослые, а позади мы, дети, играли в доктора. «Так, идёт доктор, вам нужно раздеться!» — просил я девчонок.
Конечно, однажды нас застукали несколько взрослых. Скажу только, что сегодня всё было бы совсем по–другому, зашёл бы глубокомысленный разговор на тему: «Можем мы вам помочь?» Но тогда прозвучало только: Ах вы, свиньи! Погодите, сейчас мы вас схватим, засранцы!» Я ужасно боялся, что кто–нибудь пойдёт к моим родителям и выдаст меня. Я знал, что мой отец не станет церемониться. Всю ночь я дрожал в моей комнатке под самой крышей, ждал звонка в дверь, вслушивался, ожидая рычания, разъярённых шагов, грохочущих по лестнице. Но ничего не произошло. И как только я понял, что наказания не последует, моя самоуверенность вернулась ко мне. В конце концов, решил я, это же нормально, если маленький мальчик хочет узнать, как выглядят девчонки ниже пояса, не так ли?
