Эдвард Бульвер-Литтон - Кенелм Чиллингли, его приключения и взгляды на жизнь

«А впрочем, дружок, – добавляла леди, – родные твоего бедного отца все удивительные создания. Никто не знает, сколько мне от них приходится сносить. Но я терплю. Я знаю свой долг и выполняю его».

Описав должным образом семейные неприятности и погоревав о них, леди Чиллингли возвратилась к вопросу о гостях.

Очевидно, не зная планов мужа насчет Сесилии, она лишь вкратце упомянула о ней: «Очень хорошенькая девица, слишком белокурая на мой вкус и весьма distinguee»[210].

В заключение она распространилась о том, какое огромное удовольствие доставила ей встреча с единственным другом ее юности, леди Гленэлвон.

«Она нисколько не испорчена жизнью в большом свете, который – увы! повинуясь долгу жены и матери, я давно оставила, хотя жертвы мои мало оценены. Леди Гленэлвон предлагает засадить отвратительный старый ров папоротником, – это было бы большим улучшением. Но, разумеется, твой бедный отец не соглашается».

Письмо Тома было написано на бумаге с черной каймой, и в нем говорилось:

«Дорогой сэр, с тех пор как я имел честь видеть Вас в Лондоне, я понес большую потерю: моего бедного дяди уже нет. Он умер скоропостижно после сытного ужина. Один врач говорит – от апоплексического удара, другой – от болезни сердца. Он сделал меня своим наследником, обеспечив и свою сестру. Никому и в голову не приходило, что он накопил столько денег. Я теперь богач. Теперь я откажусь от ветеринарного ремесла, которое, с тех пор как я (по Вашему доброму совету) занялся чтением, мне не по душе. Главный здешний хлеботорговец предлагает мне вступить с ним в компанию. Судя по всему, это очень хорошее дело, и оно укрепило бы мое положение. Однако, сэр, я сейчас не могу за него взяться. Ни за что не могу взяться. Я знаю, Вам не покажется смешным, если я скажу, что меня ужасно тянет попутешествовать. Я читал книги о путешествиях, и они лучше укладывались у меня в голове, чем все другие. Но я не могу оставить родину со спокойным сердцем, пока не взгляну еще раз на… Вы знаете на кого, – только взгляну и узнаю, что она счастлива. Я уверен, что мог бы пожать руку Уилу и поцеловать ее малютку без всякой дурной мысли. Что Вы скажете на это, дорогой сэр?

Вы обещали писать мне о ней. Но я от Вас ничего не получал. Сюзи, девочка с мячиком из цветов, тоже лишилась бедного старика, у которого она жила. Он умер через несколько дней после кончины моего милого дяди. Матушка, как Вы, наверно, знаете, после продажи кузницы в Грейвли переехала сюда, и она возьмет к себе Сюзи. Она очень любит девочку. Пожалуйста, напишите поскорей и дайте мне совет, дорогой сэр, насчет путешествия и насчет нее. Мне, видите ли, хотелось бы, чтоб она думала обо мне ласковее, когда я буду в дальних странах.

Остаюсь, дорогой сэр, Ваш признательный слуга

P. S. Мисс Трэверс прислала мне последние деньги от Уила. Теперь они очень мало должны мне. Стало быть, их дела идут хорошо. Надеюсь, что она не утомляет себя работой.»

Возвратившись вечерним поездом, Кенелм отправился к Уилу Сомерсу. Лавка уже была закрыта, но служанка впустила его в столовую, где он застал за ужином всю семью, кроме, разумеется, малютки, который давно лежал наверху в колыбели. Уил и Джесси были польщены, когда Кенелм сам попросил позволения разделить с ними ужин, хотя простой, но совсем неплохой. По окончании трапезы, когда убрали со стола, Кенелм придвинул стул к стеклянной двери, выходившей в чистенький садик. Уил любил повозиться там, прежде чем садился за работу. Дверь была открыта, пропускала прохладный воздух и благоухание дремлющих цветов. В небе горели звезды.

– У вас славный дом, миссис Сомерс!

– Это правда, и мы не знаем, как благословлять того, кто нам его дал.

– Я рад это слышать. Как часто, когда господь замышляет оказать нам особую милость, он влагает мысль о ней в сердце нашего ближнего, может быть, того, о ком мы думаем меньше всего. Но, благословляя этого человека, мы благодарим бога, его вдохновившего. Мои милые друзья, я знаю, вы все трое подозреваете, будто я тот посредник, которого господь избрал для своих благодеяний. Вы воображаете, что это я дал вам взаймы деньги, которые позволили вам оставить Грейвли и поселиться здесь. Вы ошибаетесь. По вашим лицам видно, что вы мне не верите.

– Это не мог быть сквайр! – воскликнула Джесси. – Мисс Трэверс уверила меня, что это не он и не она. Ах, это должны быть вы, сэр! Прошу прощения, но кто бы другой мог это сделать?

– Я думаю, об этом догадается ваш муж. Представьте себе, Уил, что вы поступили бы дурно с кем-нибудь, кто все же был бы вам дорог, и впоследствии глубоко раскаялись. Положим, что позднее вы имели случай и возможность оказать этому человеку услугу, как вы думаете, вы бы это сделали?

– Я был бы дурным человеком, если бы поступил иначе!

– Браво! Допустим теперь, что человек, которому вы оказали услугу, узнав это, не испытал бы благодарности, не подумал бы, что это хороший поступок с вашей стороны, а рассердился, надулся и с ложной гордостью заявил, что, так как вы его прежде оскорбили, он возмущен, как это вы осмелились оказать ему услугу. Скажите, не сочли бы вы этого человека неблагодарным не только перед вами – это менее важно, – но и перед богом, который вложил в ваше сердце желание быть его посредником в оказываемом благодеянии?

– Да, сэр, конечно, – сказал Уил, который, хотя и отличался гораздо более острым умом, чем Джесси, все-таки не догадывался, куда метит Кенелм, между тем как Джесси, крепко стиснув руки, побледнев и с испугом бросив торопливый взгляд на Уила, невольно воскликнула:

– Ах, мистер Чиллингли, надеюсь, вы не подразумеваете мистера Боулза?

– Кого же другого мог бы я подразумевать?

Уил в волнении вскочил со стула, все черты его лица исказились.

– Сэр, сэр, это тяжелый удар, очень тяжелый!

Джесси бросилась к Уилу, обвила руками его шею и зарыдала.

Кенелм спокойно обернулся к прервавшей работу старой миссис Сомерс, которая вязала после ужина носочки для малютки.

– Милая миссис Сомерс, какая польза быть бабушкой и вязать носочки для внуков, если вы не можете объяснить вашим глупым детям, что они слишком счастливы друг с другом, чтобы питать вражду к человеку, который хотел разлучить их, а теперь раскаивается.

К восторгу, я не смею сказать – к удивлению Кенелма, старая миссис Сомерс поднялась с места с благородством мысли и чувства, какого трудно было ожидать от простой крестьянки, подошла к молодым супругам, одной рукой приподняла личико Джесси, а другую положила на голову Уила и сказала:

– Если вы не желаете повидаться с мистером Боулзом и сказать ему: «Господь да благословит вас!» – вы не заслуживаете благословения господа.

Затем она вернулась на свое место и опять принялась за вязанье.

– Слава богу, Джесси, мы уплатили большую часть долга, с волнением произнес Уил, – и я думаю, что, потуже подтянув пояса и продав кое-что, мы могли бы погасить и остальную. Вот тогда, – он обернулся к Кенелму, – тогда, сэр, мы, – тут он запнулся, – поблагодарим мистера Боулза.

– Это меня совсем не удовлетворяет, Уил, – ответил Кенелм, – и, так как я помог вам соединиться, я считаю себя вправе сказать, что никогда не сделал бы этого, если б знал, что вы так мало доверяете вашей жене. Воспоминание о мистере Боулзе совсем не должно огорчать вас! Вы полагали, что это мне обязаны деньгами, которые честно выплачивали. И вы не считали это унижением. Ну, я дам вам эту безделицу – остаток долга мистеру Боулзу, – чтобы вы могли поблагодарить его. Но, между нами, Уил, я думаю, что вы поступили бы лучше и мужественнее, если б отказались занять у меня эту маленькую сумму, если б вы почувствовали, что можете сказать мистеру Боулзу «спасибо» без глупой мысли, будто, заплатив ему все деньги, вы ничем не обязаны ему за его доброту.

Уил нерешительно смотрел в сторону. И Кенелм продолжал:

– Я сегодня получил письмо от мистера Боулза. Он разбогател и думает временно уехать за границу. Но до отъезда ему хотелось бы пожать руку Уилу и услышать от Джесси, что ему простили всю его прежнюю грубость. Он понятия не имел, что я проболтаюсь о займе; он хотел навсегда сохранить это в тайне. Но между друзьями не должно быть тайн. Что вы скажете, Уил? Будет здесь принят мистер Боулз как друг или нет?

– Ласково принят, – сказала старая миссис Сомерс, поднимая глаза от вязанья.

– Сэр, – с глубоким чувством сказал Уил, – послушайте! Вы, наверно, никогда не влюблялись, иначе не были бы так суровы со мной. Мистер Боулз был влюблен в мою жену. Мистер Боулз – красавец, а я калека.

– О, Уил, Уил! – закричала Джесси.

– Но я верю моей жене всем сердцем. И теперь, когда первая боль прошла, мистер Боулз будет, как говорит матушка, принят ласково и радушно.