Эдвард Бульвер-Литтон - Кенелм Чиллингли, его приключения и взгляды на жизнь
– Включая и стол?
– Конечно. Хамелеоны живут воздухом, демократы – болтовней. У меня более грубый аппетит, требующий баранины.
– Нынче мясо очень дорого, – сказал пожилой человек, – и боюсь, что за квартиру со столом я не могу взять менее трех фунтов и трех шиллингов. Ну, уж пусть будет ровно три фунта в неделю. Мои жильцы обычно платят за неделю вперед.
– Согласен, – сказал Кенелм, вынимая из кошелька три соверена. – Я уже обедал, сегодня мне ничего более не нужно и я не стану вас больше задерживать. Будьте так добры, закройте за собой дверь.
Оставшись один, Кенелм сел в нише окна и стал пристально смотреть перед собой. Да, он был прав: отсюда был виден дом Лили. В сущности, сквозь деревья и кусты видны были только отдельные блики, но весь луг, покато спускавшийся к ручью, с большой ивой, купавшей свои ветви в воде и закрывавшей весь вид за нею своим шатром из нежных листьев, был как на ладони. Молодой человек опустил голову на руки и задумался. Понемногу стемнело, зажглись звезды, свет луны искоса пробивался сквозь ветви ивы, серебря свой путь к воде.
– Не принести ли огня, сэр? Что вам угодно, лампу или свечи? – спросил чей-то голос. Это была жена хозяина. – И не закрыть ли ставни?
Вопросы вспугнули мечтателя. Ему показалось, что его дразнят за прежние насмешки над романтической любовью. Лампа или свечи, прозаический свет для прозаических глаз и ставни, закрывающие луну и звезды!
– Благодарю вас, сударыня, пока еще не надо, – сказал он.
Он оперся рукой о подоконник, выпрыгнул из открытого окна и медленно пошел вдоль берега по тропинке, то покрытой тенью, то освещенной звездами. А луна медленно поднималась над ивой, удлиняя свое отражение на волнах.
Глава III
Хотя Кенелм и не счел нужным сообщить родителям или лондонским знакомым о своем убежище, ему и в голову не приходило скрываться здесь, поблизости от дома Лили, чтобы искать случай тайно встречаться с ней.
На следующее утро он отправился к миссис Брэфилд, застал ее дома и несколько более развязно, чем это было ему свойственно, заявил:
– Я нанял по соседству с вами две комнаты на берегу ручья, хочу половить форель. Вы позволите мне иногда приходить к вам, а когда-нибудь, я надеюсь, угостите меня обедом, от которого я так бесцеремонно отказался несколько дней назад: меня неожиданно отозвали против моей воли.
– Да, мой муж сказал, что вы умчались от него с каким-то неистовым восклицанием насчет вашего долга.
– Совершенно справедливо. Мой рассудок и, я могу сказать, моя совесть пришли в большое недоумение по поводу одного дела, чрезвычайно важного и совершенно для меня нового. Я отправился в Оксфорд. Там глубже чем где-либо анализируют вопросы рассудка и совести, и может быть, наименее удовлетворительно их решают. Успокоенный одним университетским светилом, я почувствовал, что могу позволить себе летний отдых, и вот я здесь.
– А, понимаю, у вас возникли религиозные сомнения; может быть, вы думали о том, чтобы перейти в римско-католическую веру? Надеюсь, вы этого не сделаете?
– Сомнения бывают и не религиозные. Такие сомнения, как у меня, испытывали и язычники.
– Каковы бы они ни были, я с удовольствием вижу, что они не помешали вам вернуться, – любезно заметила миссис Брэфилд. – Но где вы нашли квартиру, почему не остановились у нас? Мой муж был бы очень рад принять вас у себя.
– Вы говорите это так искренне, так сердечно, что ответить просто: «Благодарю вас» – кажется мне слишком холодным и официальным. Но в жизни бывают дни, когда желаешь быть один – заглядывать в свою душу и, если возможно, проводить время в тиши. Для меня настали такие дни. Будьте снисходительны ко мне.
Миссис Брэфилд посмотрела на Кенелма с дружеским, ласковым участием. Она в свое время сама перенесла всю тяжесть юной романтической любви. Она помнила свою мечтательную, полную опасностей юность, когда тоже стремилась к одиночеству.
– Быть к вам снисходительной? Охотно! Желала бы я, мистер Чиллингли, быть вашей сестрой, чтобы вы могли довериться мне. Вас что-то огорчает?
– Огорчает? Нет. Мысли у меня радостные. Они, может быть, иногда приводят меня в недоумение, но не огорчают.
Кенелм произнес это очень тихо, и в потеплевшем свете его задумчивых глаз, в нежной, спокойной улыбке было что-то, подтверждавшее его слова.
– Вы не сказали мне, где устроились, – внезапно переменила тему миссис Брэфилд.
– Неужели не сказал? – ответил Кенелм, слегка вздрогнув и словно пробуждаясь от грез. – Должно быть, мой хозяин – значительная персона. Когда я сегодня утром спросил у него адрес, чтобы мне доставили мой багаж, он дал свою карточку и с величественным видом сказал: «Меня хорошо знают в Молсвиче и в окрестностях». Я еще не посмотрел на эту карточку. А, вот она: «Элджернон Сидни Гейл Джонс, Кромвель-лодж». Вы смеетесь? Что вам известно о нем?
– Я жалею, что здесь нет мужа. Он мог бы больше рассказать вам. Мистер Джонс – своеобразная личность!
– Мне тоже так показалось.
– Большой радикал, ужасно болтлив и несносен на приходских собраниях. Но наш викарий, мистер Эмлин, говорит, что он безвреден: лает, но не кусает, и что в его республиканских или радикальных взглядах следует винить его крестного отца. К его имени Джонс при крещении прибавили Гейл, так как Гейл Джонс был известный оратор-радикал того времени. А Элджернон Сидни, я полагаю, было приписано к Гейл для того, чтобы еще более подчеркнуть будущие республиканские принципы новорожденного.
– Следовательно, весьма естественно, что Элджернон Сидни Гейл Джонс назвал свое жилище Кромвель-лодж. Ведь Сидни Элджернон особенно ненавидел протекторат, а первый Джонс Гейл, если он был честный радикал, наверно, поступал так же, учитывая, как сурово обошелся протектор с приверженцами парламентской реформы. Но мы должны быть снисходительны к людям, которых при крещении назвали неудачно; ведь сами они не могли выбрать имя, которое должно управлять их судьбой, Я сам был бы меньшим чудаком, не будь я назван в честь некоего Кенелма, который верил в симпатические порошки. Но, независимо от политических взглядов, мой хозяин мне нравится, он великолепно вымуштровал свою жену. Она боится даже звука собственных шагов и скользит взад и вперед в мягких туфлях, распространяя дух женской покорности.
– Это, конечно, характеризует его с лучшей стороны для жильцов, да и местоположение Кромвель-лоджа очень красиво. Кстати, это близко от дома миссис Кэмерон.
– А ведь и в самом деле! – невинным тоном согласился Кенелм.
Ах, друг мой Кенелм, враг притворства, par excellence[207] поклонник истины, до чего ты дошел! До каких пределов падения доходят сильные!
– Если вы, как говорите, желаете отобедать у нас, то примите приглашение на послезавтра? Я, кстати, позову и миссис Кэмерон с Лили.
– Послезавтра? Я буду очень рад.
– Какое время вам удобнее?
– Чем раньше, тем лучше.
– Шесть часов не рано?
– Конечно, нет… Прощайте, теперь я должен пойти к миссис Сомерс, у нее остался мой чемодан.
Кенелм встал.
– Бедная моя Лили! – сказала миссис Брэфилд. – Я жалею, что она такой ребенок.
Кенелм опять сел.
– Разве она ребенок? Я не считаю ее таким уж ребенком.
– Я говорю не о летах. Ей восемнадцатый год, но мой муж говорит, что с таким ребенком ему не о чем беседовать, и всегда просит меня избавить его от разговоров с ней. Он предпочитает беседовать с миссис Кэмерон.
– Вот как?
– А я нахожу в ней кое-что.
– В самом деле?
– Кое-что не совсем детское и не вполне женское.
– Что же это такое?
– Не могу точно определить. Но вы знаете, как ее ласково называют мистер Мелвилл и миссис Кэмерон?
– Нет.
– Фея! У феи нет возраста. Фея не ребенок и не женщина.
– Фея? Те, кто хорошо ее знает, называют ее феей. Фея!
– И она верит в существование фей.
– Верит? Я тоже. Извините меня, я должен идти. Итак, послезавтра, в шесть часов!
– Постойте, – сказала Элси, подходя к письменному столу. – По дороге домой вы пройдете мимо Грасмира. Не сделаете ли мне одолжение и не передадите ли эту записку?
– Я думал, что Грасмир – это озеро на севере.
– Да, но мистер Мелвилл назвал свой коттедж так же, как называется озеро. Кажется, первая проданная им картина изображала дом Вордсворта. Вот моя записка. Я приглашаю миссис Кэмерон встретиться с вами. Но если вы не желаете быть моим посланцем…
– Не желаю? Дорогая миссис Брэфилд! Что вы! Вы же сами говорите, что я буду проходить мимо коттеджа.
Глава IV
Кенелм быстрым шагом направился от миссис Брэфилд к лавке Уила Сомерса на Хай-стрит. Джесси стояла за прилавком, перед ней толпились покупатели. Кенелм в кратких словах объяснил ей, куда отослать его чемодан, а потом прошел в заднюю комнату, где Уил плел корзины. В углу стояла колыбель, и бабушка машинально покачивала ее, читая замечательный миссионерский трактат о чудесных обращениях – в каких христиан, мы здесь разбираться не станем.
