Эдвард Бульвер-Литтон - Кенелм Чиллингли, его приключения и взгляды на жизнь
– Конечно, вы пообедаете с нами, – сказал мистер Брэфилд. – И если не очень стремитесь провести вечер в Лондоне, то и переночуете у нас.
Кенелм колебался.
– Обязательно оставайтесь до завтра, – упрашивала миссис Брэфилд.
Кенелм все еще медлил с ответам. Но в это время его взгляд упал на Лили, которая под руку с пожилой дамой приближалась к хозяевам с очевидным намерением проститься.
– Не могу отказаться от такого соблазнительного приглашения, – ответил наконец Кенелм и отступил перед Лили и ее спутницей.
– Благодарю вас за приятнейший день, – сказала миссис Камерон хозяйке. – Лили было очень весело. Жалею только о том, что не могла прийти пораньше.
– Если вы идете домой, – сказал мистер Брэфилд, – то позвольте проводить вас. Мне надо потолковать с вашим садовником насчет фиалок. У него они гораздо лучше, чем у меня.
– В таком случае нельзя ли пойти и мне? – спросил Кенелм у Лили. – Из всех цветов на свете я больше всего люблю фиалки.
Немного погодя Кенелм уже шел рядом с Лили по берегу речки, впадавшей в Темзу. Миссис Кэмерон и Брэфилд шли впереди, так как по тропинке только двое могли идти рядом.
Вдруг Лили покинула своего спутника, увлеченная редкой бабочкой, кажется, «султаном Марокко». Сидя на осоке, бабочка грела на солнце свои желтые крылышки. Лили удалось поймать это прелестное создание в свою соломенную шляпу, которую она прикрыла вуалью. Овладев такой замечательной добычей, Лили скромно возвратилась к Кенелму.
– Так вы коллекционируете насекомых? – спросил философ, настолько удивленный, насколько было это возможно при его характере.
– Только бабочек, – ответила Лили, – но, знаете ли, ведь бабочки не насекомые, а души.
– Символы душ, хотите вы сказать? По крайней мере, греки так живописно представляли их себе.
– Нет, настоящие души – души детей, которые умерли в колыбели некрещеными. Если о них позаботятся, они проживут год и за это время их не съедят, то превращаются в фей.
– Весьма поэтичная идея, мисс Мордонт, обоснованная так же разумно, как и всякие рассказы о превращениях одного живого существа в другое. Может быть, вы объясните то, чего не могут сделать философы: скажите мне, как вам удается узнать, что новая идея представляет собой факт?
– Право, не знаю, – ответила Лили в большом замешательстве. – Может быть, я прочла в книге, а может быть, во сне видела.
– Будь вы философом, вы и тогда не могли бы придумать более мудрого ответа. Но вы сказали, что о бабочках надо заботиться; в чем же состоит ваша забота: вы натыкаете их на булавку и сажаете в ящик под стекло?
– Натыкать на булавки? Ах, как вы можете так говорить! Вы заслуживаете того, чтоб феи защипали вас!
«Боюсь, – с сожалением подумал Кенелм, – что у моей собеседницы вовсе нет ума, который следовало бы развить, или, выражаясь мягче, она совсем еще невинный младенец».
Он покачал головой и ничего не ответил.
– Вот придем домой, и я покажу вам свою коллекцию, – продолжила разговор Лили. – Кажется, они у меня вполне счастливы. Я уверена, что некоторые из них знают меня – они едят из моих рук. С прошлого лета, когда я начала собирать их, у меня умерла всего одна бабочка.
– Стало быть, они прожили: у вас год и уже должны превратиться в фей.
– Надеюсь, что многие и превратились. Как только исполняется год, я сейчас же выпускаю их на свободу, – ведь вы понимаете, что в клетке им никак не превратиться в фей. Теперь у меня только те бабочки, которых я поймала прошлой осенью или нынешним летом; самые красивые появляются лишь осенью.
Тут девушка склонила непокрытую голову над соломенной шляпой, ее косы, упали справа и слева, и она сказала своей пленнице несколько ласковых слов. Потом опять подняла голову и, осматриваясь вокруг, вдруг остановилась и воскликнула:
– Как это люди могут жить в городах! Как они могут говорить, что им скучно в деревне! взгляните, – продолжала она с серьезным и задумчивым видом, – на эту высокую сосну с длинной ветвью, нависшей над водой. Вы видите – налетит ветерок и изменит ее тень, а тень изменяет игру солнечного света на водах ручья?
Кивайте вершинами, сосны![184]Весь лес пусть восславит творца!
Какой же обмен музыкой должен существовать между природой и поэтом!
Кенелм был поражен. Она – невинный младенец? У этой девушки нет ума, который следовало бы развить? В ее присутствии он не мог быть циником, не мог называть природу механизмом, как в разговоре с мужчиной. Он возражал ей серьезно.
– Творец, – промолвил Кенелм, – одарил вселенную языком, но немногие сердца могут понять его. Блаженны те, для которых это не чуждый язык, постигнутый несовершенно, ценой большого труда, но свой родной язык, бессознательно воспринятый из уст великой матери. Для них крылья бабочки могут легко возносить в небо душу феи!
Слушая его, Лили повернулась и в первый раз внимательно заглянула в его темные и кроткие глаза. Инстинктивно она положила свою легкую руку на его плечо и тихо сказала:
– Говорите, говорите, мне нравится вас слушать.
Но Кенелму не пришлось продолжать. Они дошли до садовой калитки коттеджа миссис Камерон. Брэфилд и миссис Кэмерон остановились и подождали их, затем все вместе вошли в дом.
Коттедж был длинный и низкий, без всяких притязаний на изысканность архитектуры – и тем не менее крайне живописный. Сад, большой, но соразмерный величине дома, с цветниками, в которых с необыкновенным вкусом были подобраны оттенки, полого спускался к травянистому берегу ручья. Здесь ручей расширялся наподобие озерка, сомкнутого шлюзами, откуда с тихим журчанием низвергались маленькие водопады. На берегу стояла простая скамья, полузакрытая развесистыми ветвями огромной ивы.
Интерьер дома гармонировал с его внешним видом. Это был настоящий коттедж, но все комнаты отличались изяществом убранства. Даже небольшой вестибюль был расписан в духе помпейских фресок.
– Пойдемте, и сейчас вы увидите жилище моих бабочек, – шепнула Лили.
Кенелм последовал за ней через открывавшуюся в сад стеклянную дверь. В конце небольшой оранжереи находилось убежище необыкновенных любимиц Лили. Клетка была величиной с небольшую комнату. Три стороны ее были из мелкой проволочной сетки, с занавесками из кисеи или другой легкой материи. Изнутри и снаружи стенки были покрыты тонкими ползучими растениями; посредине маленькая цистерна, из которой бил сверкающий маленький фонтан. Лили осторожно приподняла стеклянную дверцу и, проскользнув внутрь, затворила ее за собой. При ее появлении пришло в движение множество пестрых крылышек. Одни бабочки летали вокруг нее, другие, посмелее, садились ей на волосы или на платье. Не попусту хвалилась она, подумал Кенелм, что некоторые из этих созданий узнают ее. Она выпустила из шляпы «марокканского султана», и он бесстрашно покружил около нее, а потом исчез в листве ползучих растений. Лили подняла дверцу и вышла.
– Я слыхал о философе, который приручил осу, – сказал Кенелм, – но никогда еще не слыхал о молодой леди, которая сделала бы бабочек ручными.
– Да, – с гордостью ответила Лили. – Я думаю, что первой сделала такую попытку. Едва ли я решилась бы на этот опыт, если бы знала, что другие до меня уже достигли успеха. Как бы то ни было, и мой успех неполный. Но ничего: если они даже и не любят меня, зато я их люблю.
Они вернулись в гостиную.
– Хорошо ли вы знакомы со здешними местами, мистер Чиллингли? спросила миссис Камерон.
– Совсем их не знаю, но вижу, что они более тяготеют к сельской местности, чем те, которые находятся вдали от Лондона.
– В этом и состоит счастье многих графств, окружающих Лондон, – сказал мистер Брэфилд, – они избавлены от дыма и шума фабричных городов, да и земледельческая наука не уничтожила наших чудесных живых изгородей. Тропинки здесь точно так же обрамлены вьюнками и жимолостью, как это было, когда Исаак Уолтон[185] проходил по ним, отправляясь удить рыбу в нашем ручье.
– Разве предание говорит, что он удил в этом ручье? Я думал, что Уолтон отправлялся на прогулки совсем в другую сторону от Лондона.
– Очень возможно. Я не изучал ни трудов Уолтона, ни его искусства, но здесь, вон за тем шлюзом, есть старая беседка, где вырезано его имя. Но его ли, чужою ли рукой это сделано, кто может сказать? Миссис Кэмерон, давно ли у вас был мистер Мелвилл?
– Несколько месяцев назад.
– В нынешнем году у него блистательный успех. Можно сказать, что его таланты наконец признаны светом. Я намеревался купить его картину, но не успел вовремя – меня опередил один житель Манчестера.
– Кто этот мистер Мелвилл? Ваш родственник? – шепотом спросил Кенелм у Лили.
– Родственник? Право, не знаю. Впрочем, должно быть, так, потому что он мой опекун. Но если б он был мне самым близким родственником, я и тогда не могла бы любить его больше, чем теперь, – пылко воскликнула Лили. Румянец вспыхнул на ее щеках, и на глазах навернулись слезы.
