Уильям Теккерей - Сочинения
Итак, он вернулся к своим и застал молодого короля в превеликом расстройстве: тот сидел в своей ставке и курил сигары. На душе у его величества не стало спокойней, когда он выслушал своего посланца.
– О, изверг рода королевского, злодей! – вскричал Перекориль. Как у английского поэта говорится: «Разбойник тот – кто женщину обидит…» Не так ли, верный Атаккуй?
– Ну в точности про него, государь, – заметил служака.
– И видел ты, как бросили ее в котел с кипящим маслом? Но масло то, мягчитель всех болей, наверное, кипеть не пожелало, чтоб девы сей не портить красоту, не так ли, друг?
– Ах, мой добрый государь, мочи моей не было глядеть, как они станут варить раскрасавицу-принцессу. Я доставил Заграбасталу ваше августейшее послание и вам привез от него ответ. Я сообщил ему, что мы за все расквитаемся с его сыном. Но он только ответил, что их у него целых двадцать и каждый не хуже Обалду, и тут же кликнул заплечных дел мастеров.
– Дракон, отец! Бедняга сын! – вскричал король. – Позвать ко мне скорее Обалду!
Привели Обалду; он был в цепях и выглядел очень сконфуженным. В темнице, вообще-то говоря, ему было неплохо: борьба закончилась, тревожиться было не о чем, и, когда его потребовал король, он спокойно играл в мраморные шарики со стражей.
– Несчастный Обалду, – сказал Перекориль, с бесконечной жалостью взирая на пленника, – уж ты, наверно, слышал (король, как видите, повел речь весьма осторожно), что зверь, родитель твой, решил… казнить Розальбу, так-то, Обалду!..
– Что?! Погубить Бетсинду!.. У-ху-ху-у!.. – заплакал Обалду. – О, Бетсинда! Прекрасная, милая Бетсинда! Восхитительнейшая малютка! Я люблю ее в двадцать тысяч раз больше, чем самою Анжелику. – И он предался такой безутешной скорби, что глубоко растрогал короля, и тот, пожав ему руку, высказал сожаление, что плохо знал его раньше.
Тут Обалду, без всякой задней мысли и движимый лучшими побужденьями, предложил посидеть с его величеством, выкурить с ним по сигаре и утешить его. Король милостиво угостил Обалду сигарой, принц, оказывается, не курил с того самого дня, как попал в плен.
А теперь подумайте о том, как, наверно, тяжело было этому гуманнейшему из монархов сообщить своему пленнику, что в отместку за подлую жестокость короля Заграбастала придется, не откладывая в долгий ящик, казнить его сына Обалду! Благородный Перекориль не мог сдержать слез, и гренадеры тоже плакали, и офицеры, и сам Обалду тоже, когда ему разъяснили, в чем дело, и он уразумел наконец, что для монарха слово – закон и уж придется ему подчиниться. И вот увели его, беднягу; Атаккуй попробовал утешить его тем, что, мол, выиграй он битву при Бомбардоне, он тоже непременно повесил бы Перекориля.
– Разумеется? Только сейчас мне от этого не легче, – ответил бедняга и был, без сомнения, прав.
Ему объявили, что казнь состоится на следующее утро, в восемь, и отвели обратно в темницу, где ему было оказано всевозможное внимание. Жена тюремщика прислала ему чаю, а дочь надзирателя попросила расписаться в ее альбоме: там стояли автографы многих господ, находившихся в подобных же обстоятельствах.
– Да отстаньте вы с вашим альбомом! – закричал Обалду.
Пришел гробовщик и сиял мерку для самого распрекрасного гроба, какой только можно достать за деньги, – даже это не утешило Обалду. Повар принес ему кушанья, до которых он был особый охотник, но он к ним не притронулся; он уселся писать прощальное письмо Анжелике, а часы все тикали и тикали, и стрелки двигались навстречу утру. Вечером пришел цирюльник и предложил выбрить его перед казнью. Обалду пинком вышвырнул сто за дверь и опять взялся за письмо Анжелике, а часы все тикали и тикали, и стрелки мчались навстречу утру. Он взгромоздил на стол кровать, на кровать стул, на стул картонку из-под шляпы, на картонку влез сам и выглянул нарубку в надежде выбраться из темницы; а часы тем временем все тикали и тикали, и стрелки продвигались вперед и вперед.
Но одно дело – выглянуть в окошко, а другое – из него выпрыгнуть; к тому же городские часы уже пробили семь. И вот Обалду улегся в постель, чтобы немножко соснуть, но тут вошел тюремщик и разбудил его словами:
– Вставайте, ваше благородие, оно уже, с вашего позволения, без десяти минут восемь.
И вот бедный Обалду поднялся с постели – он улегся в одежде (вот ведь лентяй!), – стряхнул с себя сон и сказал, что он ни одеваться, ни завтракать, спасибо, не будет; и тут он заметил пришедших за ним солдат. Ведите! – скомандовал он, и они повели его, растроганные до глубины души. И они вышли во двор, а оттуда на площадь, куда пожаловал проститься с ним король Перекориль; его величество сердечно пожал бедняге руку, и печальное шествие двинулось дальше, как вдруг – что это?
«Р-Р-РРРР!..»
То рычали какие-то дикие звери. А следом, к великому страху всех мальчишек и даже полисмена и церковного сторожа, в город на львах въехала кто бы вы думали? – Розальба.
Дело в том, что когда капитан Атаккуй прибыл в замок Львиный Зев и вступил в беседу с королем Заграбасталом, львы выскочили в распахнутые ворота, съели в один присест шесть гвардейцев и умчали Розальбу, – она по очереди ехала то на одном, то на другом, – и так они скакали, пока не достигли города, где стояла лагерем армия Перекориля.
Когда король услышал о прибытии королевы, он, разумеется, оставил свой завтрак и выбежал из столовой, чтобы помочь ее величеству спешиться. Львы, сожрав Окаяна и всех этих гвардейцев, стали круглыми, как боровы, и такими ручными, что всякий мог их погладить.
Едва Перекориль – с величайшей грацией – преклонил колена и протянул принцессе руку, как подбежал Обалду и осыпал поцелуями льва, на котором она ехала. Он обвил руками шею царя зверей, обнимал его, смеялся и плакал от радости, приговаривая:
– Ах ты, мой милый зверь, как же я рад тебя видеть и нашу дражайшую Бет… то есть Розальбу.
– О, это вы, бедный Обалду? – промолвила королева. – Я рада вас видеть. – И она протянула ему руку для поцелуя.
Король Перекориль дружески похлопал его по спине и сказал:
– Я очень доволен, Обалду, голубчик, что королева вернулась жива-здорова.
– И я тоже, – откликнулся Обалду, – сами знаете почему.
Тут приблизился капитан Атаккуй. – Половина девятого, государь, сказал он. – Не пора ли приступить к казни?
– Вы что, рехнулись?! – возмутился Обалду.
– Солдат знает одно: приказ, – отвечал Атаккуй и протянул ему бумагу, на что его величество Перекориль с улыбкой заметил:
– На сей раз принц Обалду прощен, – и с превеликой любезностью пригласил пленника завтракать.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ, в которой описывается жестокая битва и сообщается, кто одержал в ней победу
Когда его величество Заграбастал узнал о событии, нам уже известном, а именно о том, что его жертва, прекрасная Розальба, ускользнула из его рук, он пришел в такое неистовство, что пошвырял в котел с кипящим маслом, приготовленный для принцессы, лорд-камергера, лорд-канцлера и всех прочих попавшихся ему на глаза сановников. Потом он двинул на врага свою армию, пешую и конную, с пушками и бомбардами, а впереди несметного войска поставил, ну, но меньше чем двадцать тысяч трубачей, барабанщиков и флейтистов.
Разумеется, передовые части Перекориля донесли своему государю о действиях врага, но он ничуточки не встревожился. Он был настоящий рыцарь и не желал волновать свою прекрасную гостью болтовней о грозящих боях. Напротив, он делал все, чтобы развлечь ее и потешить: дал пышный завтрак и торжественный обед, а вечером устроил для нее бал, на котором танцевал с нею все тапще подряд.
Бедный Обалду опять попал в милость и теперь разгуливал на свободе. Ему заказали новый гардероб, король величал его «любезным братом», и все вокруг воздавали ему почет. Однако нетрудно было заметить, что на душе у него скребут кошки… А причина была в том, что бедняга вновь до смерти влюбился в Бетсинду, которая казалась еще прекрасней в своем новом изысканном туалете. Он и думать забыл про Анжелику, свою законную супругу, оставшуюся дома и тоже, как вы знаете, не питавшую к нему большой нежности.
Когда король танцевал с Розальбой двадцать пятую по счету польку, он вдруг с удивлением заметил на ее пальце свое кольцо; и тут она рассказала ему, что получила его от Спускунет: наверно, фрейлина подобрала колечко, когда Анжелика вышвырнула его в окошко.
– Да, – промолвила тут Черная Палочка (она явилась взглянуть на эту пару, относительно которой у нее, как видно, были свои планы), – я подарила это колечко матери Перекорпля; она (не при вас будь сказано) не блистала умом. Колечко – волшебное: кто его носит, тот кажется всему свету на редкость красивым. А бедному принцу Обалду я подарила на крестинах чудесную розу: пока она при нем – он мил и пригож. Только он отдал ее Анжелике, и та опять мигом стала красавицей, а Обалду-чучелом, каким был от роду.
– Право, Розальбе нет в нем нужды, – сказал Перекориль, отвешивая низкий поклон. – Для меня она всегда красавица, к чему ей волшебные чары! О сударь!.. – прошептала Розальба. – Сними же колечко, не бойся, – приказал король и решительным движением сдернул кольцо с ее пальца; и она после этого ничуть не показалась ему хуже.
