Уильям Теккерей - Сочинения

Тем временем Анжелика бежала, бежала, бежала и бежала. Она бежала вверх по Фор-стрит и вниз по Хайстрит, через рыночную площадь, вниз налево и через мост, попала в тупик и кинулась обратно, в обход замка, оставила справа мелочную лавку, что напротив фонарного столба, обогнула площадь и наконец очутилась у Лобного места, где, к великому ее ужасу, Обалду уже положил голову на плаху! Палач занес топор, но в этот миг появилась задыхающаяся от бега принцесса и возвестила о помиловании.

– Жизнь! – закричала принцесса.

– Жизнь! – завопили все кругом.

С легкостью фонарщика она взлетела по лесенке на эшафот, бросилась без стеснения на шею Обалду и воскликнула:

– О мой принц! Мой суженый! Моя любовь! Мой Обалду! Твоя Анжелика поспела вовремя и спасла твою бесценную жизнь, мой цветочек, – не дала тебе истечь кровью! Если бы с тобой случилась беда, Анжелика тоже ушла бы из этого мира и приняла смерть, как избавление от разлуки.

– Ну, кому что нравится, – промолвил Обалду; у него был такой несчастный и растерянный вид, что принцесса с нежной заботливостью спросила о причине его беспокойства.

– Видишь ли, Анжелика, – отвечал он, – я здесь сутки, и такая тут у вас кутерьма да свистопляска – все бранятся, дерутся, рубят головы, светопреставление, да и только, – вот и потянуло меня домой, в Понтию.

– Сперва женись на мне, мой дружочек. Впрочем, когда ты со мной, я и здесь точно в Понтии, мой отважный прекрасный Обалду!

– Что ж, пожалуй, нам надо пожениться, – говорит Обалду. – Послушайте, святой отец, раз уж вы все равно пришли, так, может, вместо того чтобы читать отходную, вы нас обвенчаете? Чему быть, того не миновать. Это доставит удовольствие Анжелике, а чтоб дальше была тишь да гладь, вернемся-ка и докончим наш завтрак.

Дожидаясь смерти, Обалду не выпускал изо рта розы. То была волшебная роза, и матушка велела ему никогда с нею не расставаться. Вот он и держал ее в зубах, даже положивши голову на плаху, и все не переставал надеяться, что вдруг откуда-нибудь придет счастливое избавление. Но когда он заговорил с Анжеликой, то забыл про цветок и, конечно, обронил его. Чувствительная принцесса мгновенно нагнулась и схватила его.

– Что за душистая роза! – вскричала она. – Эта роза расцвела в устах моего Обалду, и теперь я с ней не расстанусь! – И она спрятала ее на груди.

Не мог же принц забрать у нее назад свою розу. И они отправились завтракать; а пока они шли, Анжелика казалась ему все краше и краше.

Он горел желанием назвать ее своей женой, но теперь, как ни странно. – Анжелика была совершенно равнодушна к нему. Он стоял на коленях, целовал ее руку, просил и умолял, плакал от любви, а она все твердила, что со свадьбой, право же, некуда спешить. Он больше не казался ей красивым, ну ни капельки, даже наоборот; и умным тоже – дурак, да и только; и воспитан не так хорошо, как ее кузен, да чего там – просто мужлан!..

Но уж лучше я прикушу язык, ибо тут король Храбус завопил страшным голосом:

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ, о том, что было дальше с Бетсиндой

А Бетсинда все шла и шла; миновала городские ворота и двинулась по столбовой дороге, что вела в Понтию, в ту же сторону, куда держал путь Перекориль.

– Ах!.. – вырвалось у нее, когда мимо проехал дилижанс и она услышала милые звуки рожка. – Если б мне ехать в этой карете! – Но звеневшие бубенцами лошади тут же умчали дилижанс. Девушка и ведать не ведала, кто сидел в этой карете, а между тем как раз о нем, без сомнения, она думала, днем и ночью.

Тут ее догнала ехавшая с рынка пустая повозка; возница был парень добрый и, увидев, что по дорого устало бредет босоногая красотка, радушно предложил подвезти ее. Он сказал, что живет на опушке леса, где старик его лесником, и что если ей в ту же сторону, он ее подвезет. Маленькой Бетсинде было все равно, в какую сторону ехать, и она с благодарностью согласилась.

Парень накрыл ей ноги холстиной, дал хлеба с салом к разговаривал с ней участливо. Но она оставалась печальной и никак не могла согреться. Так они ехали и ехали; уже завечерело, черные ветви сосен отяжелели от снега, и тут наконец им приветно засветили окна сторожки: и вот они подкатили к крыльцу и вошли. Лесник был стар, и у него была куча детей, – они как раз ужинали горячим молоком с накрошенным хлебом, когда приехал их старший брат. Малыши пустились скакать и хлопать в ладоши: брат привез им из города игрушки (они ведь были послушные дети). А когда они увидели хорошенькую незнакомку, они подбежали к ней, усадили ее у очага, растерли ее усталые ноги и угостили ее молоком с хлебом.

– Поглядите, отец, на эту бедняжку, – говорили они леснику. – Какие у нее холодные ножки! И. белые, как молоко! А накидка-то какая чудная, поглядите, в точности, как тот бархатный лоскут, что висит у нас в шкафу: помните, вы нашли его в лесу в тот день, когда король Заграбастал убил маленьких львят. Ой, глядите, а на шее у нее – синий бархатный башмачок, совсем такой, как вы подобрали в лесу, – вы ведь столько раз нам его показывали.

– Что вы там болтаете про башмачки и накидку? – удивился старый лесник.

Тут Бетсинда рассказала, что ее малюткой бросили, с городе в этой накидке и одном башмачке. Что люди, которые потом взяли се к себе, беспричинно, как она надеется, прогневались на нее. Они выгнали ее из дому в старой одежде, вот так она и очутилась здесь. Кажется, она когда-то жила в лесу, в львиной пещере, впрочем, может быть, это ей только приснилось: уж очень все это чудно и диковинно; а еще до того она жила в красивом-прекрасивом доме, ничуть не хуже королевского дворца в столице.

Когда лесник все это услышал, он прямо рот разинул от изумления. Он открыл шкаф и вынул из чулка пятишиллинговую монету с портретом покойного Кавальфора; старик клялся, что девушка – точная его копия.

Потом он достал башмачок и старый бархатный лоскут и сравнил их с вещами Бетсинды. Внутри ее башмачка стояло «Хопкипс, поставщик двора»; та же надпись была и на втором башмачке. На плаще пришелицы с изнанки было вышито: «Прин… Розаль…»; на лоскуте виднелось; «цесса… ба… Артикул 246». Так что, приложивши куски друг к другу, можно было прочесть: «ПРИНЦЕССА РОЗАЛЬБА АРТИКУЛ 246».

Увидав все это, добрый старик упал на колени и воскликнул:

– О принцесса! О моя милостивая госпожа! Законная владычица Понтии… Приветствую тебя и присягаю тебе на верность! – В знак этого он трижды потерся об пол своим почтенным носом и поставил ее ножку себе на голову.

– О мой добрый лесник, – сказала она, – видно, ты был сановником при дворе моего родителя!

Дело в том, что в бытность свою жалкой изгнанницей Бетсиндой, законная повелительница Понтии Розальба прочла много книг о придворных обычаях разных стран и народов.

– Ах, моя милостивая госпожа, так ведь я же бедный лорд Шпинат, который вот уже пятнадцать лет, как живет здесь простым лесником. С той поры, как тиран Заграбастал (чтоб ему околеть, архиплуту!) лишил меня должности первого камергера.

– Главного хранителя королевской зубочистки и Попечителя высочайшей табакерки. Я знаю! Этот пост вы занимали при моем августейшем батюшке. Возвращаю вам их, лорд Шпинат! Еще жалую вам Орден Тыквы второй степени, – (первой награждали только царственных особ). Встаньте же, маркиз де Шпинат! – И королева за неимением меча с неописуемой величавостью взмахнула оловянной ложкой (той самой, которой ела молоко с хлебом) над лысиной старого придворного, из чьих глаз уже натекло целое озерцо слез и чьи милые дети пошли в тот день спать маркизами: теперь они звались Бартоломео, Убальдо, Катарина и Октавия де Шпинат.

Королева проявила просто удивительное знание национальной истории и отечественного дворянства.

– Семейство де Спаржи, наверное, за нас, – рассуждала она. – Их всегда привечали при отцовском дворе. А вот Артишоки, те всегда поворачиваются к восходящему солнцу! Весь род Кислокапустиц, конечно, нам предан: король Кавальфор очень их жаловал.

Так Розальба перебрала все дворянство и знать Понтии, – вот сколь полезными оказались сведения, приобретенные ею в изгнании!

Старый маркиз де Шпинат объявил, что готов за них всех поручиться: страна изнывает под властью Заграбастала и жаждет возвращения законной династии; и хотя был уже поздний час, маркиз послал своих детей, знавших в лесу все тропинки, позвать кое-кого из дворян; когда же в дом воротился его старший сын, – он чистил лошадь и задавал ей корм, – маркиз велел ему натянуть сапоги, сесть в седло и скакать туда-то и туда-то, к тем-то и тем-то.

Когда юноша узнал, кого он привез в своей повозке, он тоже укал на колени, поставил себе на голову ножку со величества и тоже оросил пол слезами. Он влюбился в нее без памяти, как всякий, кто теперь ее видел, например, юные лорды Бартоломео и Убальдо, которые то и дело из ревности принимались лупить друг друга по макушке; а также все понтийские пэры, что сохранили верность Кавальфорам и по сигналу маркиза де Шпинат уже начали стекаться с запада и с востока. Это были все больше такие старички, что ее величеству не пришло в голову заподозрить их в глупой страсти, и она и ведать не ведала, как жестоко их ранит ее красота, пока один слепой лорд. тоже ей преданный, не открыл ей всей правды; с той поры она носила на лице вуаль, чтобы ненароком не вскружить кому-нибудь голову. Она тайно разъезжала по замкам своих приверженцев, а те, в свою очередь, навещали друг друга, сходились на сходки, сочиняли воззвания и протесты, делили между собой лучшие должности в государстве и решали, кого из противников надо будет казнить, когда королева возвратит себе отцовский престол. Так что примерно через год они были готовы двинуться на врага.