Виктор Гюго - Сочинения
Оба маленьких тортвальца спрятались за спиной француза, как за щитом, прикрывавшим их от страшилища, поднялись на цыпочки и стали смотреть поверх его плеча, ободренные тем, что он загородил их от привидений.
Казалось, и дом смотрел на них. В беспредельном, безмолвном мраке горели два красных зрачка. То были окна. Огонек чуть мерцал, внезапно разгорался и опять тускнел, как бывает именно с такими вот огоньками. Зловещее мелькание объясняется, вероятно, толчеей в преисподней.
Дверь туда то приотворяется, то захлопывается. Отдушина гробницы Похожа на потайной фонарь. Вдруг черная фигура – как будто человеческая – заслонила одно окно, словно появившись снаружи, и скрылась внутри дома. Казалось, что туда кто-то влез.
В дом через окно обычно влезают воры.
Свет вспыхнул, затем погас и больше не появлялся. Дом снова окутался тьмой. И тут послышался шум. Шум походил на голоса. Так всегда бывает: когда видишь – не слышишь; когда не видишь – слышишь.
Ночью на море беззвучно по-особенному. Безмолвие тьмы там глубже, чем где-либо. Среди волнующихся водных просторов, где не расслышишь и шума орлиных крыльев, в безветренную пору, в затишье, можно, пожалуй, услышать и полет мухи.
Могильная тишина вокруг придавала зловещую четкость звукам, доносившимся из дома.
– Пойдем посмотрим, – сказал маленький француз.
И шагнул вперед.
Его спутники до того струсили, что решились пойти за, ним. Убежать они уже не осмеливались.
Когда они миновали большую кучу валежника, которая неизвестно почему подбодрила их в этом пустынном месте, из куста вылетела сова, зашуршали ветви. Что-то пугающее есть в неровном, косом полете совы. Птица взметнулась и пролетела рядом с детьми, глядя на них круглыми, светящимися в темноте глазами.
За спиной француза возникло некоторое смятение.
А он еще подразнил сову:
– Опоздал, воробей. Не до тебя. Все равно посмотрю.
И пошел дальше.
Хруст ветвей терновника под его грубыми башмаками, подбитыми гвоздями, не заглушал шума голосов, раздававшихся в доме; они звучали то громче, то тише, словно там велась мирная беседа.
Немного погодя француз сказал:
– В общем, одни дураки верят в привидения.
Дерзкие повадки товарища в минуту опасности подбадривают отстающих и толкают вперед.
Оба мальчугана-тортвальца снова зашагали, ступая след в след за своим вожаком.
Казалось, дом, посещаемый нечистью, непомерно увеличивается. В обмане зрения, вызванном страхом, была доля истины. Дом и на самом деле становился больше, потому что они приближались к нему.
Все отчетливее становились голоса, доносившиеся из дома.
Дети вслушивались. Слух также обладает способностью преувеличивать. То было не шушуканье, а что-то погромче шепота и потише гула толпы. Временами долетали отдельные слова. Понять их было невозможно. Они звучали странно. Дети останавливались, прислушивались и снова шли вперед.
– Выходцы с того света разговорились, но я ни чуточки не верю в выходцев с того света, – шепнул ученик конопатчика.
Юным тортвальцам очень захотелось юркнуть за кучу хвороста, но они уже были далеко от нее, а их приятель конопатчик все шел и шел к дому. Страшно было идти за ним, но убежать без него было еще страшнее.
Растерянно, шаг за шагом, плелись они за французом.
Он обернулся и сказал:
– Вы сами знаете, что все это враки. Ничего там нет.
А дом все рос да рос. Голоса делались все громче и громче.
Дети приблизились к нему.
Тут они увидели, что в доме теплится свет. То был тусклый огонек, который горит обычно, как мы уже упомянули, в потайном фонаре или освещает бесовские шабаши.
Они подошли вплотную и остановились.
Один из тортвальцев, набравшись храбрости, заметил:
– Никаких тут нет привидений, одни Белые дамы.
– Что это за штука висит в окне? – спросил другой.
– Смахивает на веревку.
– Да это змея!
– Нет, веревка повешенного, – важно заявил француз. – Она им помощница, но я в это не верю.
И в три прыжка он очутился у стены дома. В его отваге было что-то лихорадочное.
Приятели, дрожа, последовали его примеру: один стал слева, другой справа от него, и оба прижались к нему так крепко, точно приросли. Дети припали ухом к стене. Призраки все еще вели беседу.
В доме разговаривали по-испански и вот о чем:
– Значит, решено?
– Решено.
– Условлено?
– Условлено.
– Человек будет ждать здесь. Может он отправиться в Англию с Бласкито?
– За плату?
– За плату.
– Бласкито возьмет его в свою лодку.
– Не допытываясь, откуда он?
– Дело не наше.
– Не спрашивая его имени?
– Имя не важно, был бы кошелек полон, – Хорошо. Он подождет в доме.
– Пусть запасется едой.
– Еда будет.
– Где?
– В саквояже, который я принес.
– Очень хорошо.
– Оставить его здесь можно?
– Контрабандисты не воры.
– А вы-то сами когда уезжаете?
– Завтра утром. Был бы ваш знакомец готов, уехал бы с нами.
– Он еще не готов.
– Дело его.
– Сколько дней придется ему ждать в этом доме?
– Два, три, четыре. Может, меньше, может, больше.
– Бласкито приедет наверняка?
– Наверняка.
– Сюда, в Пленмон?
– В Пленмон.
– Когда?
– На будущей неделе.
– В какой день?
– В пятницу, в субботу или в воскресенье, – Он не обманет?
– Он мой тезка.
– И приезжает в любую погоду?
– В любую. Он не знает страха. Я Бласко, он Бласкито, – Значит, он непременно будет на Гернсее?
– Один месяц езжу я, другой – он.
– Понимаю.
– Считая с будущей субботы, то есть ровно через неделю, не пройдет и пяти дней, как Бласкито будет здесь, – Ну, а если море разбушуется?
– Если будет ненастье?
– Да.
– Бласкито задержится, но приедет, – Откуда?
– Из Бильбао.
– Куда он направится?
– В Портланд.
– Хорошо.
– Или в Торбэй.
– Еще лучше.
– Пусть ваш знакомец не беспокоится.
– Бласкито не выдаст?
– Только трус – предатель. А мы народ смелый. Не горит лед, не предаст мореход.
– Никто не слышит наш разговор?
– Нас нельзя ни услышать, ни увидеть. Страх превратил это место в пустыню.
– Знаю.
– Кто осмелится нас подслушать?
– Верно.
– А если бы подслушали, то не разобрались бы. Мы говорим на своем языке, его тут никто не знает. А вы знаете, значит, вы свой.
– Я пришел договориться с вами.
– Так.
– Теперь я ухожу.
– Ну что ж.
– А если пассажир захочет, чтобы Бласкито повез его не в Портланд и не в Торбэй, а куда-нибудь еще подальше?
– Пусть приготовит вдвое больше пистолей.
– Тогда Бласкито сделает все, что захочет пассажир?
– Бласкито сделает все, что захотят пистоли.
– Долог ли путь до Торбэя?
– Как будет угодно ветру.
– Часов восемь?
– Может, больше, может, меньше.
– Бласкито послушается пассажира?
– Если море послушается Бласкито.
– Ему хорошо заплатят.
– Золото – золотом, а ветер – ветром.
– Это верно.
– Человек при помощи золота делает, что может, Бог при помощи ветра делает, что хочет.
– Тот, кто собирается уехать с Бласкито, будет здесь в пятницу.
– Хорошо.
– В какое время прибудет Бласкито?
– Ночью. Ночью приплывем, ночью отплывем. Море – жена нам, а темная ночь – сестра. Жена, случается, изменит; сестра – никогда.
– Ну, все решено. Прощайте, молодцы.
– Доброй ночи. А водки на дорогу?
– Благодарю.
– Это почище наливки.
– Итак, вы дали мне слово.
– Мое прозвище – «Честное слово». – Прощайте.
– Вы – джентльмен, я – рыцарь.
Само собою разумеется, что только бесы могли вести такой непонятный разговор. Дети не стали слушать дальше и на этот раз пустились со всех ног, ибо наконец пробрало даже француза, – он бежал быстрее всех.
Во вторник на следующей неделе сьер Клюбен снова привел Дюранду в Сен-Мало.
«Тамолипас» все еще стоял на рейде.
Между двумя затяжками трубки сьер Клюбен спросил у хозяина «Гостиницы Жана»:
– Когда же снимается этот самый «Тамолипас»?
– Послезавтра, в четверг, – ответил хозяин.
В тот же вечер Клюбен, поужинав за столом береговой охраны, против обыкновения вышел из дома. Вот почему его и не было в конторе Дюранды; он не принял почти никакого груза на пароход. Поступок этот был необычен для такого исполнительного человека.
Кажется, он беседовал несколько минут со своим приятелем менялой.
Вернулся он через два часа после того, как колокол на ногетской колокольне подал сигнал тушить огонь. Сигнал дают в десять часов. Значит, уже была полночь.
VI. Жакресарда
Лет сорок тому назад в Сен-Мало был переулок под названием Кутанше. Теперь переулка нет, ибо он попал в план работ по переустройству города и его снесли.
В два ряда, склонясь друг к другу, стояли там деревянные дома, разделенные сточной канавой, – она-то и называлась улицей. Пешеходы пробирались, расставляя ноги циркулем, ступая по краям канавы, то и дело задевая головой и локтями дома, стоявшие справа и слева. У дряхлых построек эпохи нормандского средневековья почти человеческие профили; тут каждая развалина смахивает на колдунью. Нижние этажи, словно вдавшиеся внутрь, выступающие верхние, изогнутые навесы, ржавые железные украшения, торчащие отовсюду, прикидываются подбородками, губами, носами и бровями. Слуховое оконце. – глаз, и глаз кривой. Обомшелая, растрескавшаяся стена – щека. Дома наклоняются лбами друг к другу, будто замышляя злодеяние. Разбойничье гнездо, притон, вертеп – названия, созданные в старину, – связаны с этими образцами зодчества.
